- Как прикажете поступить, господин подполковник? - спросил шпик: присутствие жандармского офицера снимало с него какую-то долю ответственности.
- Что же вы ожидаете? Штурмуйте квартиру! - закричал подполковник, но вдруг схватил шпика за плечо. - Вы сказали - Атаман? Тогда дело обстоит не так просто. Наверное, в квартире засела целая банда. Повремените немного. Я подошлю вам подкрепление и стальные щитки, не то вас изрешетят пулями. - И он быстрым шагом удалился.
Неподалеку от городского управления полиции подполковник увидел трех городовых, которые вели какого-то парня. Нетрудно было догадаться, что арестованный из революционеров. Копна длинных темно-русых волос, черная рубаха-косоворотка "под Горького". В те времена по всей России и в ее балтийских губерниях можно было встретить многих с такой внешностью.
Подполковник уже хотел было пройти мимо, но, когда городовые почтительно отдали ему честь, вдруг остановился и строго крикнул:
- Быстрее бегите на угол Мариинской и Парковой!
- Ваше высокоблагородие, нам приказано… - заикнулся было вахмистр.
- Этого щенка я сам доставлю! - перебил его офицер. - А там нужно взять Атамана! Оглохли, что ли? Ну!..
Проводив их взглядом, подполковник подозвал извозчика, посадил в пролетку арестованного и сам сел рядом.
- Куда прикажете, барин?
- Гони по Московской, потом скажу, где встать.
Лошади взяли рысью. Позади остался Тукумский вокзал, повернули на Московскую, миновали деревянное изваяние Святого Кристапа… А жандармский офицер словно воды в рот набрал. Арестованный становился все беспокойнее - у него нервно подергивалась оттененная усиками тонкая верхняя губа. Черные, как угли, глаза беспокойно бегали. Впрочем, у него было достаточно оснований для страха. Жандармерия и тайная полиция находились в другой части города. Зато тут, на окраине, где лишь изредка попадались одинокий прохожий или крестьянин с возом, было самое подходящее место, чтобы пустить пулю в человека, от которого нужно избавиться. В подобных случаях газета "Ригас авизе" обычно публиковала заметку: "Убит при попытке к бегству".
И действительно, убедившись в том, что улица пустынна, офицер остановил извозчика и шепнул на ухо арестованному:
- Ну, а теперь беги без оглядки.
Парень судорожно вцепился в сиденье:
- Господин подполковник, произошло недоразумение! Дозвольте объяснить…
- Не будем терять времени! - раздраженно прикрикнул офицер и взялся за кобуру револьвера. - Ну, живо!
Парень соскочил с пролетки, юркнул в ближайшие ворота и притаился. Когда же он, набравшись храбрости, поглядел через щель в заборе на улицу, извозчик с подполковником уже скрылись из виду, а по мостовой скакал разъезд драгун.
…А в это время около дома на углу Мариинской и Парковой шпики вот уже полчаса решали, что им делать дальше. Подкрепление в количестве трех городовых, посланных жандармским офицером, прибыло. Однако никто не решался начать атаку. Чего ради лезть в пасть зверя? Сперва надо дождаться обещанных стальных щитков. Наконец тот шпик, который первым узнал Атамана, не выдержал:
- Сколько можно канителиться! Начнем!..
Эта внезапная решимость была вызвана отнюдь не избытком храбрости, а боязнью, как бы вместе с новым подкреплением не вернулся жандармский офицер. С ним придется тогда делить обещанную Иргенсоном награду.
Вытянув вперед руку с револьвером, он осторожно распахнул дверь парадного. Городовые перекрестились и последовали за ним. Стараясь не топать, они один за другим поднялись на третий этаж. У дверей седьмой квартиры шпик жестом приказал всем замереть. Он уже приготовился дернуть шнурок звонка, когда вахмистр заметил в темном углу площадки какой-то сверток. Шпик нагнулся, долго что-то рассматривал, а затем осторожно приподнял. В его руках оказалось длинное серое, сшитое по последней заграничной моде пальто. Тут же рядом валялся и цилиндр, на черном шелке которого белел листок бумаги. При свете спички шпик прочитал: "Носите на здоровье! Последняя мода. Атаман".
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
в которой появляется материал для новой корреспонденции
Гром помнил, что, когда его уводили на допрос, его камера в тайной полиции была пуста. Обратно его приволокли полуживого и бросили на пол. Теряя сознание, Гром успел заметить, что теперь в камере полно народу. Гром не знал, сколько времени пролежал в беспамятстве. Очнулся он от холодной воды, лившейся на его окровавленное лицо. Он хотел сказать, чтобы поберегли воду, не то пить будет нечего. Но сил не хватало. Он услышал голоса. И постепенно до его сознания стали доходить отдельные слова.
Кто-то спрашивал по-немецки:
- Господа, неужели никто из вас не знает немецкого языка? Это очень важно! Надо сказать солдату, пусть сейчас же позовет главного!
Гром открыл один глаз - второй совсем заплыл - и, с трудом разжав губы, прохрипел:
- Я знаю…
Он увидел, что камера битком набита арестованными. Над ним склонилось худое, обрамленное черными бакенбардами лицо с горбатым носом и узкими подвижными глазами. Это был Шампион.
- Вы-ы?! - воскликнул он. - Боже мой, да вы ведь еле живы! Это же убийство! Пусть только меня выпустят - и весь мир тут же узнает, что здесь творится… Но пока что я теряю время, нет, больше - я теряю свою репутацию! Если сию же минуту я не попаду на телеграф, другие газеты могут опередить меня!
- А вы кто такой? - спросил Гром, с трудом приваливаясь к стене и не понимая, что этому человеку от него надо.
- Я корреспондент французской газеты "Тан"! Но я имею честь быть лично знакомым со многими лидерами боевиков. Вы, конечно, слышали о господине Русениеке? - проговорил он, вдруг сбавляя тон и наклоняясь к уху Грома.
Гром отрицательно покачал головой - он не знал настоящего имени Атамана.
- А о господине Пурмалис?
Гром молчал и думал. Может быть, это и есть тот французский журналист, о котором ему рассказывала Дина. Тогда ему можно доверять. Теперь он не сомневался в том, что названные французом боевики не кто иные, как Атаман и Фауст.
- А Русениек уже в Риге? - тихо спросил он.
- Мы приехали вместе. - Шампион взглянул на часы. - Боже мой, через час он обещал зайти ко мне! Может быть, вам угодно что-либо сообщить ему? Говорите смело. Все, что смогу, я охотно для вас сделаю.
Мысль Грома снова заработала четко.
- Найдется у вас бумага и карандаш? - спросил он.
- Господи, да за кого же вы меня принимаете?! Вы полагаете, что в парке, когда казаки разгоняли митинг и рвались бомбы, я писал пальцем на манжетах?! - Шампион достал сафьяновую записную книжку и серебряный карандашик.
- Вот и хорошо! - обрадовался Гром. - Все равно мое дело - табак! Только перед концом охота рассказать товарищам, что тут вытворяют с нами. Кто из вас, братцы, - обратился он к арестованным, - письмо напишет, а то мне и руки не поднять.
- Пускай Екаб пишет, он ученый, - отозвался кто-то. Судя по тужурке, подошедший был студентом политехникума.
- Пиши. - Гром попросил глоток воды и продолжал: - Привет вам, друзья! Пишу из "музея", где я сейчас самый выдающийся экспонат. Сообщаю о самом главном. Букелис не выдержал пыток, сказал, что бомбу бросил я, а Брачка стоял на стрёме. Что там еще Букелис выболтал - не знаю. Я сейчас вроде немного отошел. Только вот когда подумаю, что за меня еще возьмется сам обер-палач Регус, так сразу на душе тошнехонько делается. И вот еще за что беспокоюсь: как бы вам не взбрело в голову освобождать меня и других отсюда. Нынче из этого ничего не выйдет - "музей" набит солдатней. А еще кланяйтесь от меня Лизе и скажите, пусть сильно не горюет. Сколько бы ни пытали, а все одно - потом в тюрьму переведут. Там-то жизнь будет повеселей…
В коридоре послышались шаги.
Едва успел Шампион сунуть блокнот в карман, как звякнул засов. В распахнутой двери стояли часовые, наставив штыки на арестованных. Обитателям камеры приказали податься к стене. После этого солдаты расступились и пропустили "шефа" - начальника тайной полиции Регуса. Еще недавно он был всего лишь помощником пристава полицейского участка на Митавском форштадте. Однажды, когда очередной начальник тайной полиции подал в отставку - из страха перед местью революционеров ни у кого не было охоты засиживаться подолгу на этом посту, - Регусу поручили допросить русских боевиков. Вместе с чиновником из канцелярии полицейского управления Лихеевым они на следствии отличились такими зверскими приемами, что их за это поставили во главе тайной полиции. С той поры Иоганн Эмерих Регус приказал именовать себя Иваном Эмериковичем в надежде, что это послужит на пользу его карьере. По тем же соображениям он говорил только по-русски, хотя и был немцем.
Регус знал, какая о нем ходит слава. Он старался и внешность свою сделать устрашающей. Для этой цели он отпустил усы, которые торчали на его обрюзглом лице, словно пики. Регус всегда ходил в черном костюме. Голову его неизменно украшала черная шляпа, и ее поля прятали в своей тени широкий лоб.
Регус подошел к Грому и пнул ногой в лицо.
- Так я и думал, что ты к нам вернешься!.. Нигде тебе не будет лучше, чем у твоего друга Регуса. - Он кивнул солдату: - Волоки в мой кабинет, а то здесь не попотчевать дорогого гостя как полагается.
Хотя Шампион не понял отданного по-русски приказания, однако ясно расслышал в его тоне скрытую угрозу.
- Вы не смеете его снова пытать! Боже мой, ведь этот человек уже наполовину мертв! - закричал Шампион на немецком языке. - Я закачу такую статью, что у моих читателей волосы на голове станут дыбом! Вас привлекут к ответственности!
Регус повернулся и взглянул на журналиста, как слон на муху:
- А этот откуда еще выискался? Видать, впервые у нас!