Некоторые из пассажиров, наиболее трезвые и рассудительные, разделяли мои опасения; кое-кто даже говорил, что надо попросить капитана не разрешать гонок. Однако они знали, что останутся в меньшинстве, и ничего не предпринимали.
Больше из любопытства, чем из боязни, я всё же решил пойти к капитану и спросить, каковы его намерения. Оставив своё место под тентом, я спустился по сходням и поднялся на набережную, где находился капитан.
Глава V. ПРЕЛЕСТНАЯ ПОПУТЧИЦА
Не успел я заговорить с капитаном, как заметил приближающуюся к пристани карету, выехавшую, по-видимому, из французского квартала города. Это был красивый экипаж, которым правил хорошо одетый плотный кучер-негр; когда экипаж подкатил поближе, я увидел, что в нём сидит молодая изящная дама.
Не знаю почему, но у меня появилось предчувствие, а может быть, и тайное желание, чтоб эта незнакомка оказалась моей попутчицей. Вскоре я узнал, что она и вправду хочет ехать на нашем пароходе.
Карета подкатила к берегу, и я увидел, как дама обратилась с вопросом к одному из стоявших поблизости пассажиров, а тот указал ей на нашего капитана. Догадавшись, что речь идёт о нём, капитан подошёл к экипажу и поклонился. Я стоял тут же рядом, и слышал каждое слово.
- Мсье, вы капитан "Красавицы Запада"? - спросила дама по-французски.
Капитан немного знал этот язык, так как постоянно общался с креолами.
- Да, мадам, - ответил он.
- Я хотела бы уехать на вашем пароходе.
- Я буду счастлив служить вам, мадам… Мистер Ширли, у нас найдётся свободная каюта? - обратился он к подошедшему стюарду.
- Это не важно, - сказала дама, прерывая его. - Мне каюта не нужна. Вы дойдёте до моих плантаций ещё до полуночи, и я не собираюсь спать на пароходе.
Слова "мои плантации", по видимому, произвели впечатление на капитана. Человек вообще не грубый, он стал ещё более любезным и внимательным. Владелец плантаций в Луизиане такое лицо, с которым нельзя обращаться небрежно, тем более, если это молодая и очаровательная дама. Кто мог быть с нею неучтивым! Во всяком случае, не капитан Б., командир парохода "Красавица Запада". Самое название его судна опровергало подобное предположение.
Вежливо улыбаясь, он спросил, куда должен доставить столь драгоценный груз.
- В Бринджерс, - ответила дама. - Моё поместье расположено немного ниже по течению, но там неудобная пристань, а у меня много груза, так что мне лучше высадиться в Бринджерсе.
И владелица кареты указала на вереницу гружённых ящиками и бочками подвод, которые только что подъехали и остановились позади её экипажа.
Вид этого груза произвёл ещё более благоприятное впечатление на капитана, который был частично и собственником судна. Он стал рассыпаться в любезностях перед своей новой пассажиркой и выразил готовность выполнить всё, что она пожелает.
- Мсье капитан, - сказала прекрасная дама приветливым, но серьёзным тоном, всё ещё не выходя из кареты, - я должна поставить вам одно непременное условие.
- Пожалуйста. Скажите, какое?
- Вот какое. Я слышала, что ваш пароход собирается устроить гонки с другим судном. Если это правда, я не могу быть вашим пассажиром.
У капитана вытянулось лицо.
- Однажды во время гонок я едва не погибла и твёрдо решила не подвергать себя больше такой опасности.
- Сударыня… - начал капитан и замялся.
- Ну что ж! - воскликнула дама. - Если вы не можете поручиться, что не устроите гонок, я подожду другого парохода.
Капитан стоял несколько секунд, опустив голову. Он, видимо, колебался. Принять условие - значило отказаться от предвкушаемого удовольствия и азарта гонки, от победы, на которую он рассчитывал, и от выгод, которые она ему сулила. Вдобавок все решат, что он не надеется на скорость своего судна и боится, что будет побеждён, а это даст противнику возможность всюду хвастаться и уронит капитана в глазах команды и пассажиров, - все они уже слышали о предстоящих гонках. С другой стороны, как отказаться исполнить просьбу этой дамы, по правде говоря, далеко не безрассудную, а если вспомнить, что ей принадлежит большое количество груза, то даже очень благоразумную, тем более что дама - -богатая владелица плантации на "французском берегу" и может осенью послать с его пароходом несколько сот бочек сахара и столько же тюков табака, когда он пойдёт в Новый Орлеан. Все эти соображения, как я уже сказал, весьма подкрепляли просьбу дамы. Я думаю, что по зрелом размышлении капитан Б. пришёл именно к такому выводу, ибо после минутного колебания обещал исполнить эту просьбу, хотя и без большой охоты. Решение это, видимо, стоило ему некоторой борьбы, но всё же расчёт победил, и он сказал:
- Я принимаю ваше условие, сударыня. Судно не будет участвовать в гонках. Даю вам слово!
- Довольно! Благодарю нас! Я вам очень обязана, господни капитан. Будьте добры принять на судно мой груз. Карету я тоже беру с собой. Вот мой управляющий… Подите сюда, Антуан!.. Он присмотрит за всем. А теперь скажите, пожалуйста, капитан, когда вы думаете отчалить?
- Минут через пятнадцать, не больше.
- Вы в этом уверены, капитан? - спросила она с лукавой улыбкой, показывающей, что ей известно, с какой точностью ходят здешние пароходы.
- Совершенно уверен, мадам, - ответил капитан, - вы можете на это положиться.
- Тогда я не буду мешкать.
Сказав это, она легко соскочила с подножки кареты и, опершись на руку, любезно предложенную капитаном, прошла с ним на пароход; он проводил её в дамский салон, где она и скрылась от восхищённых взглядов, не только моих, но и других пассажиров.
Глава VI. УПРАВЛЯЮЩИЙ АНТУАН
Я был очень заинтересован появлением этой дамы. Меня не столько поразила её красота, хотя она была замечательно красива, сколько что-то в её манерах и осанке. Мне трудно передать своё впечатление, но в её обращении сквозила какая-то прямота, говорившая о самообладании и смелости. В её поведении не было ничего вызывающего, но чувствовалось, что это беспечное создание, весёлое, как летний день, способно, если понадобится, проявить редкую силу воли и мужество. Эту женщину назвали бы красавицей в любой стране. С красотой у неё сочеталось изящество манер и одежды, говорившее о том, что она привыкла бывать в светском обществе. К тому же она казалась очень молодой - ей было не больше двадцати лет. Хотя в Луизиане климат способствует раннему созреванию, и креолка в двадцать лет часто выглядит как англичанка на десять лет старше её.
Замужем ли она? Мне казалось это маловероятным; к тому же она вряд ли сказала бы "моя плантация" и "мой управляющий", будь у неё дома кто-то близкий, разве что она его очень мало уважала - вернее, даже если бы этот "кто-то" был для неё просто "никто". Она могла бы быть вдовой, очень молоденькой вдовой, но и это казалось мне малоправдоподобным. На мой взгляд, она совсем не походила на вдову, и не было никаких признаков траура ни в её одежде, ни в выражении лица. Капитан, правда, называл её "мадам", но он, очевидно, незнаком с ней, так же как и с французскими обычаями, иначе в таком неясном случае он назвал бы её "мадемуазель".
Хотя я был в ту пору ещё незрелым, зелёным юнцом, как говорят американцы, я всё же относился к женщинам с некоторым интересом, особенно если находил их красивыми. В данном случае моё любопытство объяснялось многими причинами. Во-первых, дама была на редкость привлекательна; во-вторых, меня заинтересовали её манера говорить и те факты, которые я узнал из её беседы с капитаном; в-третьих, если я не ошибался, она была креолкой.
Мне ещё очень мало приходилось общаться с этими своеобразными людьми и хотелось узнать их поближе. Я слыхал, что они не расположены раскрывать свои двери перед заезжими англосаксами, особенно старая креольская знать, которая и поныне считает своих англо-американских сограждан чем-то вроде захватчиков и узурпаторов. Такая неприязнь укоренилась с давних времён. В наши дни она постепенно отмирает.
Четвёртой причиной, подстегнувшей моё любопытство, был брошенный на меня дамой пристальный взгляд, в котором светилось больше, чем простое внимание.
Не спешите осудить меня за эту догадку. Сначала выслушайте меня. Я ни одной минуты не воображал, будто в этом взгляде сквозило восхищение. Мне это и в голову не приходило! Я был слишком молод в то время, чтобы тешить себя такими выдумками. К тому же я находился в самом плачевном положении. Оставшись с пятью долларами в кармане, я чувствовал себя очень неважно. Мог ли я воображать, что такая блестящая красавица, звезда первой величины, богатая владелица плантации, управляющего и толпы рабов, снизойдёт до меня и станет заглядываться на такого бесприютного бродягу, как я?
Говорю истинную правду: я не обольщал себя подобными надеждами. Я решил, что с её стороны это простое любопытство и больше ничего.
Она заметила, что я иностранец. Моя наружность, светлые глаза, покрой одежды, быть может, какая-то неловкость в моих манерах подсказали ей, что я чужой в этой стране, и возбудили в ней минутный интерес, самый невинный интерес к иностранцу, вот и всё.
Однако её взгляд ещё больше разжёг моё любопытство, и мне захотелось узнать хотя бы имя этого необыкновенного создания.
"Разузнаю у её управляющего", - подумал я и направился к нему.
Это был высокий, худощавый седой француз, хорошо одетый и такой почтенный с виду, что его можно было принять за отца молодой дамы. Он держался с большим достоинством, что свидетельствовало о его долгой службе в знатной семье. Подойдя к нему, я понял, что у меня очень мало надежды на успех. Он был непроницаем, как рак-отшельник. Наш разговор был очень короток, его ответы односложны.
- Мсье, разрешите спросить, кто ваша хозяйка?
- Дама.