ГЛАВА ВТОРАЯ
ДОЛЯ МАТРОССКАЯ
Мы долго и терпеливо ожидали отца.
Мать не спала в ненастные штормовые ночи. Она следила за лампадкой и, прислушиваясь к заунывному посвисту ветра, думала об отце.
Когда кончилась зима и наша речка Соломбалка освободилась ото льда, я каждый день спрашивал у матери:
– Мама, сколько еще дней?
– Скоро, теперь скоро, – отвечала она.
День прибытия отца, даже из короткого рейса, всегда был праздником в семье. Он привозил морского окуня или палтуса. Мать принималась жарить рыбу. Потом отец давал ей денег, и она шла в лавку купца Селиванова. Если денег хватало для уплаты долга Селиванову, мама приносила мне четверть фунта мятных конфет – самых дешевых, какие были в лавке. А иногда она покупала еще связку бледных пухлых калачей с анисом.
Дед тоже уходил куда-то и вскоре приносил бутылку водки. Они садились с отцом за стол. Выпив чашечку, отец начинал много говорить и смеяться. Он никогда не ругался, как другие моряки, которые жили на нашей улице и которых я видел пьяными. Только один раз он сказал, что пошлет капитана ко всем чертям, потому что капитан не платит за отработку лишних вахт. В тот день, склонившись над столом, отец долго пел песню:
Доля матросская, каторга вольная,
Как тяжела и горька!
Кровью и потом копейка добытая –
Вот вам вся жизнь моряка.
Хорошо было, когда отец оставался дома на ночь. Это означало, что судно стало на чистку котла и команда несет береговые вахты.
Вечером отец садился со мной за стол и карандашом рисовал пароходы. Волны вокруг парохода были как настоящие, с беленькими всплесками-барашками. Из трубы парохода валил густой темно-серый дым. На мачте вился вымпел, и, конечно, пароход шел полным ходом.
Рисуя, отец объяснял:
– А это клюз для якорной цепи. – И он выводил на носу парохода кружочек, похожий на маленький глазок. – А это брашпиль – машина такая, якорь вирать. А это штормтрап – лестница веревочная…
Так по рисункам отца я изучал корабельную науку…
Но через год отец не вернулся. Время шло, а о "Святой Ольге" никаких известий не было.
Тогда уже началась война с Германией. Всюду слышалось новое и не понятное для меня слово "мобилизация". Я видел знакомых рабочих, одетых в солдатские шинели: они уезжали на войну.
В газетах писали только о военных действиях. В журнале "Всемирная панорама" я видел по-смешному нарисованного Вильгельма, германского императора. Он был в каске, верх которой завершался острой шишкой наподобие шпиля. Загнутые кверху усы торчали, как штыки, лицо его было свирепым.
О родственниках моряков "Святой Ольги" забыли. Мать хлопотала, писала в Петроград, но ответа не было. Говорили, что "Ольгу" потопила немецкая подводная лодка в горле Белого моря. Но мать не верила слухам, и с весны мы опять каждый день ожидали возвращения отца.
Осенью в Архангельск приехал из Мурманска матрос Платонов. Он рассказал, что их судно подобрало двух человек с "Ольги". "Ольгу", затертую во льдах, эти моряки покинули у северной оконечности Новой Земли.
– Плохо дело у "Ольги", – откровенно говорил Платонов. – Если помощи не послать – погибнут люди.
Но помощи, конечно, никто не послал.
Мы с мамой все еще ждали. Мама каждый день ходила к чужим людям мыть полы и стирать белье. Так прошло четыре года. Однажды мама пришла поздно вечером и сказала дедушке:
– Царя свергли.
– Убили, что ли? – спокойно спросил дед.
– Не знаю, – сказала мама. – Только говорят, что войны больше не будет.
– Бабушка надвое сказала! – усмехнулся дед.
Я не знал, о какой бабушке вспомнил дед. Но, оказывается, он знал такой случай: убили одного царя, а на другой день уже новый царь появился.
Я спросил у деда, откуда берутся цари, а он, опять усмехнувшись, ответил:
– Была бы шея, а хомут найдется.
– Может быть, война закончится – тогда "Ольгу" искать пойдут, – с надеждой сказала мать.
Раньше дед всегда утешал маму, говорил, что Николай (мой отец) обязательно вернется. На этот раз он лишь покачал головой:
– Нет, Татьяна, теперь поздно. Не будет толку от поисков.
Мать заплакала. И я понял, что больше никогда не увижу моего отца.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ДЕД
Воскресенье. Утро. В училище идти не надо.
Под крышей старого погреба висит огромная искристая сосулька. Тяжелая слеза горит на ее острие.
Еще вчера на дворе кружила сумасшедшая мартовская метель. Вечером ветер переменился. Стало тихо и совсем тепло. В снег ударили капли нежданного весеннего дождя.
А на рассвете подморозило.
Только наша северная весна так легко играет ветрами и туманами, дождями и заморозками.
Дед ударяет по стеклу барометра пальцем и ругается. Стрелка барометра скачет по ступенькам-делениям. Деду все равно, какая стоит погода. Некуда ехать – на реке лед, карбас на берегу, сети висят на стене в чулане. Но дед сердится так просто, по привычке. Надоела тесная комната, бесконечные пересуды хозяек на кухне и во дворе. Тянет на воду.
Из-за крыши соседнего дома смотрит словно чем-то удивленное солнце. Легкий морозец-утренник совсем ослаб. Только в тени остались нерастаявшие льдинки на лужах. И еще осталась эта сказочная сосулька у крыши погреба.
Сосулька напомнила мне сказку о хрустальном дворце, которую рассказывала моя покойная бабушка Василиса. Может быть, это новая проделка злющего колдуна, превратившего доброго молодца в сосульку? Но мне не жалко молодца. Все равно он снова оборотится человеком.
Солнце поднялось над крышей и ярко осветило весь наш двор.
Не успел я допить кружку кипятку, как мой приятель Костя Чижов уже забежал к нам во двор. Он держал в руке короткую палку. Момент – и палка взлетела в воздух.
Трах-та-тах!
Льдинка взорвалась, рассыпав осколки и искры.
– Ну смотри, Костя, я тоже сегодня устрою что-нибудь раньше тебя!
Сказка бабушки Василисы уже забыта.
Из угла в угол через всю комнату дед растянул сеть. Скоро вскроется река – нужно готовиться к навигации и рыбной ловле.
Дед вырезает из дерева вязальные иглы, похожие на причудливые стрелы диких племен, какие я видел в книжке у Кости Чижова. На иглах намотано прядено.
В больших морщинистых руках игла кажется живой. Она змейкой проскальзывает через ячеи сети. С каждым новым узелком дыра в сети уменьшается.
– Это кто так разорвал? Щука, что ли?
Я хожу вокруг деда и расспрашиваю о рыбалке. Дед любит поговорить о рыбной ловле. Я хорошо знаю об этом. Нужно, чтобы дед разговорился. Тогда, между прочим, можно ловко напомнить о шхуне. Он давно обещал мне смастерить шхуну.
– Какая там щука! – отвечает дед, затягивая узел широким взмахом руки. – Корягой в Восточной Яде зацепило. И кто только в той речонке хламу насыпал?.. Зато окунь там живет. Скажи на милость: где хламу всякого много, туда он и суется. Вот какая рыба зловредная! Кормится в таких местах. А нам, рыбакам, одно наказанье – всю снасть в клочья порвешь. Не идут окунь да подъязок на песочек, куда-нибудь на Шилов остров. На песочке коряг нету и рыбы нету. Пескари – это разве рыба! Кошачья пища. Этак и колюху можно рыбой назвать…
– Колюху кошки не едят. – Я поддерживаю разговор, приподнимаю сеть, когда это требуется, подаю деду запасную иглу и ножницы. – Наш Матроско только понюхает колюшку и не ест.
Старый-престарый Матроско дремлет на полу. Это очень хитрый кот. Когда солнце отходит в сторону и солнечное пятно на полу передвигается, Матроско тоже меняет свое место. Он любит солнышко.
Глаза у Матроски закрыты, и вид у него такой равнодушный, словно ему ровным счетом наплевать, что о нем говорят. Хитрюга!
Матроско остарел и уже давно не играет со мной. Зато мышей он ловит по-прежнему ловко. Но больше всего Матроско любит свежую рыбу.
– Наш Матроско баловень, – говорит дед. – Он что покойный капитан с "Ксении". Ни один кок ему с первого раза угодить не мог.
Я знаю, что "Ксения" – пароход, но нарочно спрашиваю:
– "Ксения" – шхуна такая была, что ли?
– Не-ет, "Ксения" – пароход, железный… На шхунах капитаны не разборчивы, все едят. Народ поморский, простой.
– А кто, дедушко, шхуны делает? Плотники?
– Корабельные мастера шьют.
– А ты бы, дедушко, мог шхуну сделать, а?
– Шхуну одному не сшить. Тес надо. Дела много…
– Нет, дедушко, не большую, а такую… вот такую… Я показываю руками игрушечные размеры.
– Это что же за шхуна! – усмехается дед. – Для модели…
– А ты, дедушко, обещал. Сделаешь? Я тебе тоже что-то сделаю… Я тебе, знаешь, принесу… Не знаешь? Кошку найду. На рублики выменяю и принесу.
Кошка – маленький якорь. В прошлом году дед утопил свою кошку. А рыбаку без кошки никак нельзя. Что за рыбная ловля без кошки!
Но дед не соглашается. Он сделает шхуну, а кошки не надо. Может быть, ворованная. Придерутся – потом ходи и разбирайся, кто прав, кто виноват. Ему чужого не надо.
Мне все равно, лишь бы шхуна была.
Дед сидит на низенькой скамеечке, которую он сделал сам. Он хороший плотник. Каждый матрос должен быть плотником. Волосы у деда взлохмачены, ворот парусиновой рубахи расстегнут. Починяя свои рыбацкие сети, он поет тягучие поморские песни.
В песнях оживает Поморье – старинные посады, рыбацкие становища, беломорские промыслы.
Я упрашиваю деда рассказать о Поморье.