Радость охватила нас, когда, приближаясь к своей базе, мы увидели на поляне не три, а четыре фигуры с накинутыми на головы плащ-палатками. Мы ускорили шаги. Озолс бросился даже бежать, разбрызгивая воду лесных луж.
- Я так и думал, я так и знал, что она найдется! Не может такая девушка погибнуть! - говорил он.
Но нам пришлось разочароваться. Вместо Аустры мы увидели кислую морду захваченного нашими "языка".
"Язык" - обер-ефрейтор из дивизии "Норд". По пути в Кулдыгу он оставил машину на хуторе и отправился поохотиться на диких кабанов и попал в руки "охотников". Он рассказал о бегстве гитлеровских войск из Риги.
Вечером Зубровин и Колтунов дежурили на "наблюдательном пункте", их сменили Агеев и Озолс. Теперь мы располагали сведениями о движении по шоссе вражеских войск и техники.
ВЫХОД ИЗ ЛЕСУ
Утром все были в лагере. Я должен связаться с Большой землей.
Агеев и Колтунов разбрасывают антенны. Колтунов старается забросить конец провода повыше, но тот под тяжестью изоляторов соскальзывает с верхних веток.
- Не надо, Ефим, пусть лежит на кустах, - остановил я Колтунова, закончив шифровку телеграммы.
- Антенна всего на метр от земли? - удивленно взглянул на меня Озолс.
За меня ответил Зубровин:
- Нас всегда слышали, когда антенны разбросаны были низко. Это уже испытано.
Я присел к аппарату и сделал вызов - первый вызов после приземления.
Агеев отошел шагов на двадцать, снял кепку и, нахмурив брови, застыл. Он слушал.
Среди хаоса звуков, носящихся в эфире, различаю ответный сигнал.
- Все в порядке! - говорю я, успокаивая товарищей.
Около получаса я передавал сообщение о переброске из-под Тукумса в сторону Кулдыги трехсот машин с солдатами, данные, полученные от "языка", указал наше местонахождение, сказал о том, что Аустры нет с нами. Потом запаковал радиостанцию и спрятал ее под корнями огромной сосны, старательно замаскировав мхом.
На том месте, где я работал, Агеев подобрал: обрывки бумаги, нитку от парашютной стропы, - все это он сжег. Агеев следил за порядком всюду, но особенно в лагере, где мы проживали, и на "наблюдательных пунктах". Так и должно быть. От него часто доставалось Колтунову за то, что тот забывал прятать окурки.
После приземления мы еще ни разу не разжигали костра. Ели размоченные сухари с маслом и колбасой, воду для питья брали в ручье.
- Нам необходимо точнее узнать обстановку в этом районе, - прохаживаясь по тропе, говорил Зубровин, - узнать настроение местных жителей. Сейчас я, Костя и Виктор пойдем на хутор. У нас есть три комплекта немецкого обмундирования, его мы используем. Ефим и ты, Алексей, отправитесь к шоссе, будете наблюдать за движением.
- Закурим, товарищи, и присядем перед дорогой, - предложил Агеев, когда мы - трое - переоделись в немецкую форму и были готовы к выходу.
Покурили. Договорились о месте встречи на случай боя.
- Всего хорошего, товарищи!
- И вам также!
Расставшись с Колтуновым и Агеевым, мы скоро вышли на лесную дорожку. По обеим сторонам ее зеленой стеной возвышались высокие, стройные сосны.
Но любоваться красотой леса долго не пришлось. На повороте шедший впереди Озолс отпрянул в сторону и негромко сказал:
- Гитлеровец! - Зубровин подал команду:
- Не обращать внимания!
Надвинув на лоб фуражку, Зубровин уверенно шагал вперед. Мы последовали его примеру.
Впереди, в стороне от дороги, стоял высокий человек в кожаном комбинезоне с трехствольным ружьем. Должно быть, он охотился на коз. Увидев нас, он вздрогнул, встал "смирно" и приветствуя, поднял руку. "Крикнуть бы сейчас "хенде хох" этому охотнику", - подумал я. Но приказ есть приказ, мы молча ответили на приветствие и прошли дальше.
Перед нами, неподалеку от леса, хутор: дом сарай, баня. Вдали виднеются постройки другого хутора.
- Зайдем! - сказал Зубровин.
У крыльца стояли ведра и бидон. Лохматый пес поднялся навстречу и, не лая, завилял хвостом.
Костя Озолс постучал в дверь.
Вышел хозяин, толстяк, с засученными по локоть рукавами. Его лицо выражало беспокойство. Он молча пропустил нас в сени.
В комнате находились две женщины - пожилая и молодая; за юбку молодой держался мальчик трех-четырех лет.
- Гутен таг!.. Свейки!..
Женщины холодно ответили на приветствие, а молодая с явной неприязнью посмотрела на рыжеватого Зубровина и быстро вышла в другую комнату.
Зубровин спросил по-немецки у крестьянина, как идет жизнь, побьем ли большевиков?
Хозяин молча развел руками.
- Он не понимает по-немецки, - пояснил Озолс.
- А по-русски?
- Понимаю.
- Тогда можно и по-русски, - усмехнулся Зубровин.
Командир и я плохо владели немецким языком, что сейчас ставило нас в неловкое положение. Находясь в тылу противника, как я ругал себя за то, что когда-то в школе на уроках немецкого языка решал шахматные задачи…
- Побьете или не побьете - вам виднее, господа, - ответил крестьянин на вопрос Зубровина. - Фронта у нас было не слышно, а теперь гремит, - показал он в сторону.
Он хотел сказать еще что-то, но стоявшая рядом с ним пожилая женщина в стареньком синем платье, видимо, жена хозяина, дернула мужа за рубаху. Он замолчал, растерянно оглянулся и пригласил нас в другую комнату.
Я подошел к этажерке, стоявшей в углу. На полках было около десятка книг. Достал одну; мне попалась хрестоматия по литературе. Раскрыв ее, увидел портрет Александра Сергеевича Пушкина и под ним стихотворение "Памятник" на латышском языке. Перелистывая книгу, я встретил тут имена Гоголя, Толстого, Горького. Здесь были стихи Яна Райниса, латышского поэта-революционера, стихи Тараса Шевченко. Год издания хрестоматии был 1941. На первой странице я нашел подпись владелицы этой книги - ученицы 7 класса Ады Meльдер.
Я показал хрестоматию подошедшему ко мне Зубровину, тот усмехнулся.
- Вот как, - тихо сказал он и, кивнув головой, будто соглашаясь с чем-то, повернулся к разговаривавшим Озолсу и хозяину.
- Что вам во мне понравилось? - нахмурившись, строго спрашивал Озолс. - Скажите, что вам шепнула сейчас жена?
- Она говорит, что вы похожи на тех, что с неба падают, - ответил крестьянин и посмотрел на Зубровина, потом на меня.
- А как вы думаете? - спросил, вмешавшись в разговор, Зубровин.
- Как я думаю, - начал крестьянин. - Думаю, она права. Видно вас, какую форму вы ни надевайте. Я сам был на войне и кое в чем разбираюсь. Пришли вы и даже в дверь постучали. Гитлеровцы так не поступают, идут без разрешения.
- Пусть будет по-вашему, если вам нравится, - сказал Зубровин, видя, что продолжать выдавать себя за немцев далее бесполезно.
- Кто это - Ада? - спросил я, показывая хозяину хрестоматию.
- Ада… дочь. Она, еще когда русские были за Псковом, поехала к брату в Алуксненский уезд. Теперь там уже три месяца нет немцев.
Появилась хозяйка с угощением. Она рассказала, что позавчера вечером "лесные коты" (искатели партизан) заметили четырех парашютистов, выбросившихся из советского самолета. Вчера с утра искали парашютистов, но не нашли. "Лесные коты" боятся прихода Советской Армии. Волостное начальство уже собрало свои пожитки и ожидает сигнала эвакуироваться в Германию. Почта и телеграф почти прекратили работу. Со дня на день здесь ожидают прихода советских войск.
Мы рассказали крестьянам о последних событиях на фронте и, простившись, вышли из дома.
Молодая женщину - невестка хозяина, держа на руках сынишку, вышла нас проводить. Она сказала, что муж ее с 1941 года находится на советской стороне фронта. Она приветливо улыбнулась Зубровину, которого сначала приняла за врага.
- Надо нам, ребята, поменьше расхаживать в немецкой форме, - сказал Зубровин, когда мы отошли от хутора, - а то латыши могут прихлопнуть нас, - добавил он.
Толстый Костя Озолс довольно улыбался.
Поздним вечером по просьбе Агеева Колтунов рассказывал о демонстрации в его родном городе Мустве в день провозглашения в Эстонии Советской власти и воссоединения Эстонии с Советским Союзом.
- Да-да… - говорил Колтунов. - Народу было на улице в тот день - сила; кажется, и в городе столько нет жителей. Красные флаги, песни… Сосед мой портреты Ленина и Сталина вынес. Двадцать лет их хранил он, прятал от полиции. И я с нашими ребятами-каменщиками шагал под знаменем!
- А буржуазия? Буржуазия, как себя чувствовала? - любопытствовал Агеев.
- Буржуазия? Окна закрывала, чтобы не видеть.