Гриша стоял, положив руки на винтовку, висевшую на груди. И взяла его за сердце такая тоска, словно он слышал не голос незнакомого человека, а кукование родной алтайской кукушки, тоже случайно попавшей в этот прекрасный, но все-таки чужой, непривычный край…
Помалу, овечки,
Голями, долами.
Я сом бача старый,
Не владзем за вами.
Гей, дзини-дзини дай дон!
Гей, дзини-дзини дай дон!
- Бача поет, - тихо сказал Ёжо. - Он всегда поет, когда один.
Смолкла скрипка. Замер голос певца. Лишь где-то во тьме, за шалашом, блеяли овцы. А позади, в лозняке, шелестел ветерок, уносивший с Крижны песню старого бачи.
Когда приблизились к шалашу, от которого веяло запахом сладкого букового дыма, Гриша увидел невысокого, совершенно лысого старика лет шестидесяти. На темном лице его ярко выделялись седые косматые брови да тяжелая серебряная подковка усов. А морщин на лбу было, пожалуй, не меньше, чем тропинок на Крижне. Одетый в белые суконные штаны и короткую жилетку, он сидел на пеньке возле костра, над которым висел огромный черный котел. Держа на коленях маленькую, почти игрушечную скрипку, старик помешивал в котле большим деревянным черпаком. У его ног, положив серую морду на лапы, дремала овчарка. Увидев посторонних, она зарычала, но, успокоенная хозяином, снова задремала. Бача подбросил хворосту в костер. Ярко вспыхнувшее пламя осветило все вокруг. И то, что издали Гриша принял за сизую тучку, оказалось отарой белых овец.
Бача встретил гостей молча и сдержанно. Посмотрев на Гришу спокойным, но глубоко проникающим взглядом, он вполголоса спросил:
- Рус? - и, не дожидаясь ответа, пригласил: - Садитесь, отдыхайте, - а повернувшись к псу, приказал: - Стереги!
Пес встрепенулся, навострил уши и поднял голову.
- Плохой из него сторож! - махнул Ёжо рукой и сел на траву рядом с Гришей. - Зарычал, только когда на хвост наступили.
- Э-э, нет! Он сказал мне о вас, когда вы еще по лозняку пробирались, - возразил старик. - Никто не видел, когда шли сюда?
- Только пан Шпицера.
- Не в добрый час все это стряслось, - покачал головой старик.
- Что? - насторожился Ёжо.
- Да я насчет убитых гардистов…
- Вы уже знаете? - удивился Ёжо. - Откуда так быстро?
Но бача будто и не слышал вопроса.
- Только что с этой фабрикой каша заварилась, а тут товарищ не стерпел… - Бача улыбнулся Грише так, что тому стало ясно: старик все знает. - Придется вам на недельку притаиться, а то по горам теперь начнут рыскать. Нарветесь.
Бача взял скрипку. Медленно разгибая спину, встал и ушел в шалаш. Гриша удивленно посмотрел ему вслед; красная кожаная жилетка, полы которой впереди свисали до самого пояса, совсем не прикрывала спины.
"Зачем шьют такие коротышки? - подумал Гриша и прилег возле костра. - Откуда это пошло? Может, еще от тех времен, когда вояки ходили в латах, прикрывавших грудь от пики или валашки, и когда поворот спиной к врагу был позором, равносильным смерти?.."
Гриша не раз уже видел эти традиционные жилетки, прикрывающие только грудь. Но сейчас вспомнил о них лишь потому, что в этот вечер мог думать о чем угодно, только не о том, что волновало больше всего. Смерть Яна Ковача выбила его из колеи. Надежда вспомнить вторую фамилию не оправдалась. Теперь осталось только одно: ждать счастливой случайности или довериться старому баче.
Старик вышел с огромной деревянной чашкой, наполненной белой жидкостью.
- Ты уже пробовал жинчицу? - подходя к Грише, спросил он.
- Пробовал, - загадочно улыбнулся Гриша. - Нельзя мне ее.
- Да, раз побывал в концлагере, то желудок у тебя не для жинчицы, - понимающе кивнул бача. - Без привычки ее и здоровому пить нельзя.
Старик передал чашку Ёжо и тут же принес коровьего кислого молока.
- Попей, это после дороги хорошо. А кашу с молоком будешь есть?
- Когда-то мама часто варила, - ответил Гриша, не отрывая взгляда от ярких угольков костра. - Любил. Да вот уж третий год не ел. Нас там только баландой поили.
- Что такое баланда? - широко раскрыв и без того большие черные глаза, спросил Ёжо.
- Пойло, которым кормят в Германии наших людей. В воду подболтают немного черной муки или отрубей, заварят и пей. Да и то по одной консервной банке в день.
Заговорив о жизни в Бухенвальде, Гриша вспомнил, как Вацлав Гудба учил его думать и верить.
Однажды вечером по концлагерю прошел шепот, что через час всех здоровых погонят на станцию работать. Узники знали, что придется грузить бомбы или снаряды. И каждый старался сказаться больным, лишь бы не быть выгнанным на позорную работу. Гриша тоже решил симулировать. Гудба спросил его, почему он не идет. И сам же ответил:
- Совесть не позволяет. А давай подумаем. Может, надумаем что-нибудь хорошее?
- Что тут надумаешь! - безнадежно махнул Гриша.
- А ты все же подумай, - настаивал Гудба. - Сколько вчера сожгли умерших от голода?
- Сорок.
- А сегодня?
- Шестьдесят два.
- А тебя когда унесут?
- Может быть, завтра…
И вдруг Гриша понял, что единственная возможность остаться живым - это пойти на работу, откуда иногда удается бежать. Пошли они с Гудбой на станцию и в тот же вечер бежали. Впоследствии не раз Гриша прибегал к рекомендованному Гудбой средству: искать выход и верить.
Однажды возле Иены Гриша расхворался и, обессиленный, был схвачен богатым бауэром. Отец двух эсэсовцев, бауэр и сам хотел выслужиться перед гитлеровцами. Он связал русского и, заперев в комнате, поехал в полицию.
Что мог придумать Гриша?
Если бы даже удалось развязать веревки, то и тогда не убежишь: ни решетки на окнах, ни дубовую дверь лбом не прошибешь. А в комнате, кроме рояля и нескольких венских стульев, ничего не оказалось. И все же Гриша решил действовать до последней возможности. Сперва перегрыз веревку.
Руки свободны! Ноги свободны!
Но как выбраться из дома? Из соседней комнаты доносился веселый разговор, смех: сын хозяина, гитлер-югенд, хвалился перед матерью успехами в муштре.
Вдруг в голове Гриши точно молния сверкнула. Он подбежал к роялю, на пюпитре стояли ноты вальса "Дунайские волны".
- Умирать, так с музыкой!
Раскрыв рояль, Гриша сел на стул, взял аккорд и сам удивился, когда пальцы привычно и жадно побежали по клавишам.
Высокая, светлая комната наполнилась звуками.
Дверь распахнулась. За спиной юноши раздалась грязная немецкая брань. К нему бежали хозяйка и сын. В руках гитлеровца чернел пистолет.
Схватив стул, Гриша двумя прыжками забежал за спину немки. Теперь гитлер-югенд не мог стрелять. Из-за живого прикрытия Гриша изловчился и ударил стулом по руке, державшей пистолет. Раздался выстрел. Пистолет полетел под рояль. Свалив с ног гитлер-югенда, Гриша схватил пистолет и через сад умчался в лес.
Вспомнив об этом случае, Гриша решил, что и на этот раз выход должен быть найден. Только надо думать и верить.
Повеяло прохладой ночи. Бача накинул на плечи старый дождевик.
Гриша и Ёжо, полулежа на траве, ели пшенную кашу из большой деревянной миски.
Старик положил ложку и для себя. Но к еде не притронулся. Достав из-за голенища полуметровую черную трубку, он не спеша раскурил ее и, окутанный сизым дымом, глубоко задумался.
- Обидно это, очень обидно… - словно продолжая давно начатую беседу, промолвил бача и вздохнул так тяжело, будто в душе его были собраны все человеческие скорби и страдания. - Сколько тюрем прошел человек, сколько потрудился, а светлого дня не дождался!
Гриша понял, что бача говорит о Яне Коваче.
Трубка дымилась. Струйка дыма, обволакивая руку и лицо его, уходила вверх вместе с тяжелыми думами. Мудрые темно-серые глаза бачи смотрели из-под колючих за рослей бровей куда-то далеко-далеко. Казалось, взор этот обнимает землю и видит все, что делается на ней.
- Тише, хлопцы! - Старик поднял руку. - Кто-то идет на гору. Не бойтесь - один, и небольшой ростом.
- Это он по шагам узнает, - шепнул Ёжо, зачарованно глядя на бачу.
Залаял пес.
- Спрячьтесь за салашом, - сказал бача и, когда гости скрылись, подбросил хворосту в костер.
Гриша и Ёжо присели между двумя березами, росшими за шалашом. Ярко вспыхнувший костер осветил склоны горы, и стало отчетливо видно мелькающее вдали белое платье.
- Опять Божка! - прошептал Ёжо и пояснил: - Сестра моя.
- За тобой?
- Откуда ей знать, что я тут!
- Что-то случилось в деревне?..
- Не в деревне, - возразил Ёжо, - она в Старых Горах живет. Это местечко, от нас три километра. Тут через речку рукой подать. Только очень крутые склоны. Да она у нас как коза…
- Хлопцы, тихо! - предупредил бача и подозвал пса.
Божена вприпрыжку подлетела к огню и заглянула в шалаш.
- Вы одни?
- Один.
- Никого-никого?.. - Божена нетерпеливо переступала с ноги на ногу. - Дедушка Франтишек! Уже все знают, что парашютисты пошли сюда, к вам. Вся полиция на ногах. Скоро будут здесь. Я их обогнала. Они через село, а я…
- Да погоди ты! Строчишь, как швейная машина. Расскажи все толком.