Когда отец ушел на войну, областное управление лесного хозяйства предложило прислать заместителя на его место. Приехал какой-то гражданин. Христина потолковала с ним, а утром приказала садиться в лодку и сама отвезла его в Красногорск. Там она поговорила по телефону с областью, и ей разрешили замещать отца.
- Почему же она осталась здесь? - спросил Сергей.
Мария Семеновна тяжело вздохнула, как будто было много причин, и все одинаково неприятные для матери, потом ответила:
- Научную работу ведет.
Сказано это было с таким уважением к непонятному труду дочери, что Сергею стало немного смешно. Он попытался было заговорить об этой научной работе с Христиной, но она только недовольно взглянула на мать и промолчала, словно не расслышала вопроса.
И вот он стоял на крыльце, поглядывая изредка на собаку. Пес был равнодушен к огромной лесной жизни, как будто ему надоели вечные голоса леса. Когда изголодавшиеся во время метели волки сбивались в стаи и подходили к самому дому, когда и корова и лошадь, учуяв звериный дух, начинали биться в стойлах, Снежок только лениво взлаивал в темноту и снова укладывался поудобнее. Из всех звуков он признавал только те, что указывали на приближение Христины. И Сергей с усмешкой заметил про себя, что стал завидовать псу.
Так же внимательно вслушивался он в шум леса в чаянии услышать скрип лыж по мокрому снегу, удар маленького топорика Христины, ее веселый крик: "Снежок!" Пес все это слышал раньше, он с невыразимым счастьем бросался к ногам Христины и лаял в низкое небо от радости, что замечен хозяйкой. А днем стоически сидел на крыльце, не соблазняясь даже горностаями, шнырявшими возле стога сена в поисках мышей. После окончания охотничьего сезона хозяйка перестала брать его в лес, и Снежок тяжело переживал обиду.
На третий день Нестеров, поймав себя на таком вот собачьем ожидании прихода Христины, рассердился и на себя, и на гостеприимство хозяев и твердо решил завтра же уйти.
Мария Семеновна кликнула его пить чай. Эти дневные чаепития, когда Христина занималась своей лесной работой даже в такую пургу, были единственной отрадой для Нестерова. Незаметно он сдружился со старушкой. Она напоминала ему мать.
Желтый, похожий на зимнее солнце, шумел самовар. Мария Семеновна позванивала посудой. Чай в граненом стакане с серебряным подстаканником отливал золотом. Творожные шаньги горкой лежали перед гостем. Хотя Христина и хвалилась, что в доме у них часто бывают гости, Мария Семеновна скучала по людям. Раньше действительно к старшему лесничему приезжали не только из Красногорска, но и из области и даже из столицы. Бывали такие зимы, когда в домике жило по пять-шесть человек приезжих. Они что-то писали, что-то говорили ученое, спорили, делали какие-то опыты, а как началась война и лесничий ушел в армию, все это кончилось. Приезжали раза два в сезон охотники, контролер лесхоза, если только не загуляет у ближних к городу лесничих. Сама Мария Семеновна ездила в город два раза в году - весной и осенью, в ту пору, которая в хозяйстве считается нерабочей. Еще рано трудиться над землей или уже и сено покошено, и картофель вырыт, и соленья готовы. Этой весной Мария Семеновна собиралась поехать в лодке по первой воде, чтобы вернуться к половине мая.
- Как раз к тому времени и земля разопреет, - поясняла она. - А прошлой осенью я так-то вот ушла на лодке, а обратно никто не идет в верховья. Хорошо еще, что сама Христина спустилась до Чувала, а то хоть в голос реви. Должно быть, и у нее сердце изболелось. Я уж пешком бежать хотела, да ладно, рыбаки встретились, сказали, что Диковинка-де сама за тобой идет. А то разошлись бы в разные стороны, думы-то сколько!
И Нестеров вспомнил лодку на Чувале, двухнедельный поход Христины по становищам охотников. Неужели Христина считала это таким простым делом, что даже не сказала матери?
- Мария Семеновна, а почему Христину называют Диковинкой?
Старушка помолчала, недовольно поджав губы, потом с обидой сказала:
- Да ведь некрещеная. На Диком родилась, вот отец и назвал Диковинкой. Он, может, и в шутку сказал, а людям что! На чужой роток не накинешь платок. Так и пошло - Диковинка… Подумать только, будто имени другого нет! Ну, уж звали бы Христиной!
- Это вы ее назвали?
- Если бы я! Мы здесь живем с двадцатого года. Родилась она в двадцать втором. Я отцу говорю: "Поедем вниз, там хоть люди есть. А здесь кто? Медведя да лося на крестины позовем?" А он одно: "Не мешай мне! Я научной работой занимаюсь!"
И в воображении Сергея сразу встал могучий человек с квадратным лицом, обрамленным русой бородой, такой, каким он увидел его на любительской фотографии.
Теперь, когда Сергей узнал, что лесничий занимался своей научной работой не как самоучка, что у него бывали и ученые и практики-лесоводы, ради знакомства с ним и его опытами забиравшиеся в эту несусветную глушь, Нестеров смотрел на портрет, сделанный красногорским фотографом, совсем другими глазами.
Вначале ему было непонятно: как человек с таким открытым лицом и взглядом мог прожить в парме двадцать лет, чем она околдовала его, что застрял он здесь вместе с женой и дочерью? Теперь приоткрылась еще одна сторона его жизни, имевшая влияние и на его дочь, - увлечение наукой, о которой Сергей имел довольно смутное представление. Но уже одно то, что человек этот был одержимым, как и сам Нестеров, привлекало внимание Сергея и вызывало в нем уважение.
- Я говорю: "Пусти меня в город хоть попа посмотреть", - продолжала Мария Семеновна. - А он, такой бешеный, говорит: "Уж если тебе попа надо, так я его из-под земли достану да сюда приволоку. Не могу я тебя с ребенком в зиму пускать…" Это было по осени, когда Христина родилась…
Она замолчала, видимо, уйдя в воспоминания. Может быть, она вспомнила мужа, который теперь воюет с немцами, - а жив ли он, узнается только весной, когда мать и дочь разом получат все письма за зиму или не получат их совсем.
Сергей также замолчал, вспоминая серую реку под окном, низкое небо, пустую избу и плачущую мать. Все матери одинаковы, у всех одинаковое горе, - старайся облегчить их жизнь. А ты ходишь по миру, - мир этот огромный, он влечет тебя, и в нем нет места двум привязанностям: одна сжигает тебя. И ты оставляешь мать, пишешь ей изредка письма, стараясь солгать там, где нужна правда, будто мать не поймет по письму, что ты говоришь не все.
- И привел! - вдруг оживленно сказала Мария Семеновна. - Не привел, а приволок. Он ведь чистый медведь был! Как возьмет с собой рогатину - больше никакого оружия не надо, - так и знай: к ночи вернется за лошадью, это он зверя пошел из берлоги поднимать.
- Где же он его нашел?
- Скиток тут у нас оказался, беглые староверы осели, от коммуны ушли. Вот и привел оттуда начетчика. Я говорю: "Он же не поп". А мой смеется: "Все равно, бог один, только вера разная". А старовер, как узнал что его не казнить ведут, сразу разошелся, имя высчитал по лествице, купель соорудил и тут же окстил. Только имя-то дал староверское - Христина.
Сергей спрятал улыбку. Он ясно представил себе одинокий дом в парме и старовера, думавшего, что его влекут на правеж. Увидел обряд, совершенный в купели из свежесрубленного дерева, и то, как старовер высчитывал дни по лествице, ища имя, которого не ждала мать, думавшая об Анне или Марии. И вот лесничий берет дочку неуклюжими руками, поднимает ее высоко над своей кудлатой головой и кричит: "Диковинка моя! На Диком месте родилась, будь же на удивление всем людям Диковинкой! Пусть они дивятся на тебя - расти добрая да хорошая, леса не чурайся, зверя не пугайся, живи отцу с матерью на радость, миру на веселье! Одним глазком улыбнись, другим глазком засмейся, чтобы по всей земле пошла весна!"
Некоторое время Сергей даже не слышал рассказа. Уловил только конец:
- А когда уезжал, говорит: "Веди, Диковинка, все книги и отчеты. Когда в институт пойдешь, тебе большую пользу даст это…" Она и работает вместо отца. Тот гражданин, что лонись приезжал, опыты эти охаял, вот его Диковинка и выгнала. Я сколько раз говорила: "Поедем в город. Место ли девушке в лесу? Не ровен час, кто и обидит". А она только смеется: "Я и сама каждого обидеть могу".