Человек этот, несмотря на свой новый генеральский мундир, казался штатским. Было непонятно, как он может участвовать в этом напряженном потоке событий. Он сидел на низеньком стульчике, очевидно детском, в неловкой позе, согнувшись настолько, что голова его была почти на уровне стола. Лицо у генерала было усталое и помятое. Склоненная набок голова, выставленный вперед указательный палец, словно он все время что-то подчеркивал или диктовал какие-то выводы и постулаты, мягкий, спокойный голос - все заставляло предполагать в нем человека ученого, кабинетного, лишь по недоразумению оказавшегося здесь, да еще в звании генерала. Только глаза его, защищенные очень большими и толстыми стеклами очков, казались необыкновенно строгими и проницательными. Нестеров все старался припомнить, где он слышал фамилию Бушуева.
- Вы что, уралец? - спросил генерал, еще дальше выставляя указательный палец, словно намереваясь не то ткнуть Нестерова в грудь, не то подчеркнуть особую, важность этого вопроса.
- Да, товарищ генерал, с верховьев Резвой, - ответил Нестеров и тут же вспомнил последнюю прочитанную в военном училище книгу: М. М. Бушуев. "Танк и пушка".
Книга эта понравилась ему ясностью мысли и изложения. Бушуев выступал в ней против теории немецкого генерала Гудериана о "молниеносной войне" при помощи танков. Бушуев противопоставлял теории "танковых клиньев" Гудериана современные возможности глубоко эшелонированной артиллерийской обороны и все возрастающую мощь противотанкового вооружения. И Нестеров понял: Бушуев - ученый, профессор, и если он прибыл сюда, значит, что-то меняется не только на фронте, но и в тылу.
Между тем Бушуев встал - голова его едва достигала плеча Нестерова - и прочувствованно сказал:
- Земляки!
Взглянув повеселевшими глазами на полковника, все так же строго и неприступно стоявшего рядом, он весело добавил:
- И где только не встретишь земляка! Однажды даже на Елисейских полях в Париже встретил уральца, по говору узнал. Тоже охотником был, а стал торгпредом.
Полковник ничего не ответил, только губы его неодобрительно сомкнулись, словно он хотел выразить удивление по поводу неуместного восторга генерала, а Нестеров, возбужденный этим родным говором, невольно напряг память: а не знавал ли он Бушуева еще в те давние годы, когда сам был всего-навсего охотником, лесорубом, "старался по золотишку"? Припоминал - и не мог припомнить.
- Кем вы были до войны, капитан? - сразу меняя тон и становясь сухо-деловитым, спросил Бушуев.
- Геологом, - невольно настораживаясь, ответил Нестеров.
- И какая у вас поисковая специальность? - полюбопытствовал генерал, и глаза его за круглыми очками заблестели.
Нестеров смутился, как всегда смущался, когда посторонние люди, случайно узнав, что перед ними геолог, вдруг проникались к нему неожиданным интересом и начинали задавать всякие несуразные вопросы о романтике профессии, о специфике работы, о приключениях. Чаще всего этих случайных вопрошателей интересовало как раз то, что в хорошо организованных экспедициях почти не случается: ночевки в лесу без палаток, болезни, голодовки, когда из-за плохой работы какого-нибудь снабженца вся экспедиция неделями кормится "с ружья".
Но генерал нетерпеливо ждал. Он даже поторопил Нестерова, воскликнув:
- Ну, ну!
Нестеров коротко ответил:
- Я - алмазник.
Сказав это, он невольно отвел глаза в сторону и принялся разглядывать схему расположения войск противника, висевшую над столом, которую и так знал наизусть. Всякий раз, как заходила речь о его специальности, он чувствовал себя неловко оттого, что необыкновенная его профессия обычно вызывала удивление. Во всей стране алмазников насчитывалось едва ли десятка два, а добычи алмазов и вовсе не было. Больше того, многие геологи считали, что алмазов в Советском Союзе и быть не может, во всяком случае - в промышленном значении.
- Вы искали алмазы? - вдруг переспросил генерал. - Почему же вы на фронте?
- Теперь все на войне.
- Жаль, жаль, что вас мобилизовали! - протянул Бушуев. - Что весь народ воюет, это верно. Но вам надо было искать и найти, - произнес он, подчеркивая каждое слово. - Солдат у нас вполне достаточно, а вот геологов, да еще алмазников, раз-два и обчелся.
- Простите, товарищ генерал, но вы тоже воюете, хотя мне известно, что вы - ученый. Значит, и вы отложили ваши работы и вернетесь к ним только после войны? А они, наверно, куда важнее моей. - Этой маленькой лестью он пытался исправить неловкость вопроса.
- Я не геолог, - спокойно ответил Бушуев. - Я артиллерист. Вся моя ученость, - он подчеркнул это слово, - связана с защитой Родины. Вот остановим немцев, я испробую свои пушки и поеду создавать новые. А геологов нам не хватает. И именно алмазников. Вы же лучше, чем я, знаете, как важен для нас сейчас этот стратегический минерал! Как же вы могли бросить все в такое ответственное время и уйти! Небось попросили сами снять вас с брони? - подозрительно вскинул он глаза на капитана.
Нестеров смущенно склонил голову.
- Так вот, капитан Нестеров, - вдруг медленно и раздельно сказал генерал, - с сегодняшнего дня вы отчисляетесь из армии и направляетесь в распоряжение Геологического комитета…
- Я… - Нестеров не успел досказать.
Генерал еще более жестким голосом продолжал:
- Сегодня к восемнадцати часам вы сдадите ваш батальон заместителю и явитесь к девятнадцати сюда. Переправа на ту сторону назначена в двадцать ноль-ноль, как только стемнеет.
Лицо Нестерова помрачнело, он стоял в таком напряжении, что казалось, едва ли ему удастся сделать хоть одно движение. Генерал внимательно посмотрел на него.
- Поймите, это не мой приказ. Это приказ Главной ставки. Значит, этого требует дело войны…
- Как я объясню это своим солдатам? - совсем не по-уставному спросил Нестеров. - Ведь я прошел с ними почти от самой границы! Если бы еще после наступления…
- А они не глупее нас с вами, - ответил генерал. - Вы видели в приемной офицеров? Все это боевые командиры. Однако именно сейчас их отзывают из армии - одних в академию, других, как и вас, на производство. Разве это не говорит о нашей силе?
- Заместитель у меня молодой офицер… Совсем еще мальчик.
- В войне молодые всегда на первой линии фронта. И многие становятся толковыми воинами после первого же боя. А у него, как я понимаю, был хороший учитель. - И, прерывая неловкий протестующий жест Нестерова, коротко приказал: - Идите! И желаю вам хороших находок.
Приказ как бы подтолкнул Сергея. Он откозырял, повернулся и вышел, четко печатая шаг. Генерал смотрел ему вслед и, когда Нестеров скрылся за дверью, одобрительно сказал:
- Молодец!
- А вы и отбираете у нас самых лучших! - продолжая спор с генералом, сказал полковник и снова посмотрел на него с явным неодобрением.
- Ну, плохие и в тылу не нужны! - равнодушно заметил генерал и попросил: - Вызывайте следующего. А за то, что сумели среди боев воспитать хороших командиров, спасибо…
Нестеров был в таком состоянии, что, когда к нему бросились сослуживцы, чтобы узнать, зачем его вызывали, смог только вымолвить:
- Отчислили!
- Проштрафился? - спросил командир роты разведки, черный, угрюмый, похожий на цыгана капитан.
- Так же как и ты, - ответил Нестеров капитану-разведчику и пошел к выходу. Но часовой не выпустил его из блиндажа. Немцы вели артиллерийский налет по территории штаба. Сергей стоял у чуть приоткрытой двери и смотрел, как рушились, поднимая тучи пыли, давно уже израненные снарядами развалины домов, как посверкивал в этой темной пыли огонь разрывов.
Через несколько минут к нему присоединился капитан-разводчик. Увидев Нестерова, он хлопнул его по плечу и радостно прокричал:
- В академию еду! Слышал?
Сергей удивленно взглянул на капитана, подумав: "Разве он не понимает, что уже не увидит этого великого сражения, не примет участия в нем?" - и сам ответил себе: "Да, конец войны еще не виден!"
Огонь почти прекратился, и Нестеров, легонько отстранив часового, вышел из блиндажа.
Прошло всего лишь с полчаса, как Нестеров пришел в штаб, но за это время многое изменилось. Бой перекатывался направо, в ту сторону, где из последних сил отбивался батальон Нестерова. Там слышались частые автоматные очереди атакующих немцев. Очереди эти легко было отличить по особой сухости и трескотне от более отчетливых и громких выстрелов русских автоматов. В то же время по всему горизонту усиливалась канонада гитлеровской артиллерии. Противник вводил в бой новые резервы.
Нестеров бежал широкими прыжками по тому самому пути, которым недавно шел в штаб. Он отмечал все мельчайшие изменения, происходившие вокруг. Словно бы отвечая артиллерийской канонаде, вдруг громыхнул раскатистый и слышимый с необыкновенной отчетливостью гром. Все вокруг потемнело - небо затянулось тяжелыми тучами. Казалось, что грозовые облака, много дней скапливавшиеся где-то далеко от города, вдруг, привлеченные несмолкаемой канонадой и страшными, частыми колебаниями воздуха, двинулись сюда, чтобы вступить в соревнование с громами и молниями орудийных залпов на этом маленьком кусочке земли.
Воздух над городом как бы погустел, стал фиолетовым, а по горизонту желтым - то ли от электричества, то ли от озона, но никак уж не от чада и праха, поднятых силой боя. Пыль сражения сразу прижало к земле. Дышать стало легче, хотя воздух как будто уплотнился. И упали первые капли дождя.
А то, что происходило в душе, объяснить и понять было куда труднее. Просто Нестеров, еще и не сознавая, отчего это происходит, вдруг почувствовал, что близок окончательный перелом войны. Но если бы его спросили, на чем зиждется его уверенность, он не смог бы ответить.