- Бабкин, перестань болтать!.. Капитан находится на правом фланге. Он ждет сигнала с кургана.
Прежний командир для многих десантников еще жил где-то, то ли на правом, то ли на левом фланге, действовал. И действовал он стараниями Шпагина.
- Есть зеленая! - вдруг закричал Пронька.
Живая волна людей взбугрилась и разом перекатилась через каменный вал. Немцев, сидящих на завалинках, как ветром сдуло. Ударили пушки, заголосили пулеметы.
Пронька бежал рядом со Шпагиным, время от времени поглядывая на Федю Силыча и дядю Мухтара. Ему не терпелось догнать их, но Шпагин придерживал.
Цепи атакующих натолкнулись на глинобитные домики и быстрыми ручейками потекли по тесным искривленным улочкам поселка. Шпагин с ходу вскочил на крышу. Выхватил бинокль, чтобы обозреть ход боя. Густел на глазах частокол разрывов, особенно в лощине, по которой должны идти на соединение: похоже было, что противник разгадал замысел десантников.
- Бабкин! На правый фланг!
Пронька первым прыгнул вниз. Пробежав метров сто, он оглянулся: Шпагин выхватил из кобуры ракетницу и выстрелил в сторону каменоломен. Пронька заскрипел зубами: ведь красная ракета - это сигнал отхода!
- Труса играете, что ли? - с гневом выкрикнул Пронька и взял автомат на изготовку. Черное пятнышко дула поднялось и застыло на уровне лица Шпагина. В глазах комиссара ни тени страха, только чуть-чуть подергивался левый ус да на шее синим наполнились вены.
Пронька перешагнул через ограду, дрогнувшим голосом спросил:
- Зачем сигнал отхода дали? Зачем?
- Опустить оружие! Ну! - как на параде, отчеканил комиссар и крепким шагом пошел в сторону домика.
Лицо Проньки покрылось испариной. Он, вдруг обессилев, опустил автомат, пьяной походкой настиг Шпагина.
- Это сигнал для противника, а не для нас. Дурья голова! Военная хитрость - тоже оружие…
На соединение прорвались повзводно… В сутолоке боя Пронька оказался рядом с дядей Мухтаром и Федей Силычем. Они прикрывали огнем маневр первого взвода. И похоже было на то, что будут отходить последними - Пронька это определил по захваченному окопу. Окоп был хорошо оборудован для ведения огня. В пятидесяти метрах возвышался каменный дом, из него изредка стреляли немцы.
Пронька приладил трофейный пулемет и только тут заметил, что в окопе, похожем на букву "П", находится комиссар. У Шпагина, припавшего грудью к брустверу, дрожала голова. Он подошел к комиссару, тихонько спросил:
- Холодно?
- А-а, Бабкин. Хорошо, что ты здесь. Мы должны продержаться в этом окопе хотя бы три часа. За это время наши соединятся. Ложись за пулемет.
Пронька потер носком истоптанного сапога под коленкой, крикнул осипшим голосом:
- Слышали?
В домике что-то грохнуло, и Пронька первым увидел в проломе стены ребристый ствол крупнокалиберного пулемета, а в глубине, в полумраке, замаячила человеческая фигура. Пронька ударил по ней короткой очередью. И тотчас же в ответ горласто рыкнуло.
- А, черт, неужели промахнулся, - выругался Пронька и начал отстегивать гранату.
- Погоди! - Пронька осекся: это голос комиссара.
- Да нет, постой, Бабкин. Мне, кажется, полегчало. - Шпагин поднялся с трудом. С минуту он силился помутневшим взглядом охватить поле боя, определить, что же там делается, не соединились ли… И ему удалось увидеть в бинокль: первые группки десантников уже карабкаются на взгорье. Еще, наверное, полчаса и пробьются. Полчаса! Их надо вырвать у врага. Он отцепил гранату.
- Живьем возьму… Надо соображать, Пронька, - подмигнул Шпагин Бабкину и пополз к домику. Но вдруг остановился, задыхающимся от высокой температуры голосом приказал: - Встретимся у той лощины. Ну, живей! Приказываю!
Пронька первым повиновался. Вслед за ним покинули окоп Силыч и Мухтар. И все же Пронька отстал от них. Круто развернулся и пополз к домику. Хотел было прямо в окно прыгнуть… Горячим и тугим шибануло в грудь - Пронька отлетел в сторону. Но тотчас же кинулся за угол, ползком приблизился к двери, из щелей которой клубился дым.
- Дядя Филипп, - позвал безотчетно, лишь бы приглушить возникшее чувство не то страха, не то одиночества. Дверь отворилась, и Пронька сначала увидел трясущуюся руку, потом самого Шпагина, тоже дрожащего.
- Дядя Филипп, ты их уничтожил?
Комиссара трясло, и он никак не мог переползти порог. Пронька помог ему спуститься во двор. Подхватив Шпагина под мышки, Бабкин с трудом дотащил его до окопа. Комиссар сильно стучал зубами. Пронька вытер ему искусанные и окровавленные губы. Потом, пошарив в своих карманах, предложил лепешку.
- Вот, дядя Филипп, ешьте…
- А-а, цела… Видишь, как бьет меня малярия, мучаюсь ужасно…
- Так вы… не от страха…
Пронька сунул лохматую голову в комиссарову грудь и заплакал:
- Ой, дядя Филипп, дядя Филипп…
Шпагин шевелил его волосы трясущейся рукой и все приговаривал:
- Эх, Пронька, Пронька, несмышленыш ты еще… Вот, видишь, как она меня трясет… Ну успокойся. Давай соображать, как нам выбраться.
- А вы поешьте, силы прибавится, а потом я вас на горбу донесу куда угодно.
Пронька для этого и вернулся: хотя комиссары и все могут, но солдаты для них - опора превеликая. Пронька лишь подымал об этом, готовый на все, чтобы помочь Шпагину.
- Мне здесь каждая складочка местности знакома, слышишь, дядя Филипп?
- Знаю, Пронька, знаю…
Шпагин разломил лепешку надвое.
- Надо бы тебя наказать, приказ мой нарушил. - Комиссар улыбнулся, и Пронька опять прильнул к Шпагину лохматой головой.
- Ага, накажите… Я ведь весь такой, товарищ комиссар, вроде бы непутевый, что ли…
Вечер подоспел кстати: еще полчасика - и ночь, южная, темная ночь опустится на землю. Да что там говорить - Пронька уже прикинул, каким путем он понесет комиссара.
ПОД СИЛЬНЫМ КРЫЛОМ
Полеты закончились, и офицеры, завершив свои дела, стали расходиться по домам. К высокому, крепко сложенному майору Багрову подошел лейтенант:
- Товарищ майор, вы обещали показать мне на тренажере…
- Знаю, знаю, - скороговоркой ответил Багров, - обязательно покажу… Как только у вас будет свободное время, приходите ко мне.
В голосе майора чувствовалась какая-то особая теплота и отзывчивость. Когда мы шли с аэродрома, я напомнил об этом Багрову. На лице офицера вдруг появилось выражение грусти.
- Теплота, - тихо промолвил он. - Лейтенант - молодой летчик. Ох, как ему сейчас нужна теплота! Или, как вы сказали, отзывчивость. Требовать от подчиненных мы научились… Но дисциплина предполагает и отзывчивость командира. - Багров закурил. - Знаю я одну историю. Хотите послушать? - На его лице вновь появилось выражение грусти. Я согласился. Майор рассказывал долго. Вот что я от него услышал.
…В эскадрилье прошел слух, будто лейтенант Александр Воронов хлопочет о переводе в другую часть. Капитан Юрий Сажин, всегда летавший с ним ведущим, только пожал плечами:
- Чего это ты, Санька, надумал? - Сажин имел привычку молодых летчиков называть по имени, и небрежно так, с оттенком своего превосходства. - Ты же без меня пропадешь.
Маленький рост, покатые плечи, не в меру длинные руки - только это и замечал капитан в Александре. Хотя у Воронова, не говоря о его покладистом характере, было довольно симпатичное лицо: щеки, словно отлитые из металла, всегда отражали блеск южного загара, глаза, ясные, живые, умные…
Не случайно молодой лейтенант приглянулся Наташе, девятнадцатилетней официантке летной столовой - девушке с черными как смоль косами. Стоило ему только появиться в обеденном зале и сесть за стол, как тут же появлялась Наташа. Ее карие глаза горели. А Воронов склонялся над дымящейся тарелкой и ел молча, будто и не было рядом девушки. Покончив с обедом, он обычно спешил в небольшой садик, огражденный штакетником, садился на скамейку и закуривал свой неизменный "Беломор". Проходило какое-то время, и в распахнутом окне столовой появлялась смоляная головка Наташи.
- Саша, - окликала она замечтавшегося лейтенанта, - брось ты эту гадость, возьми-ка лучше вот это. - И девушка бросала к его ногам небольшой пакетик с леденцами. Воронов брал конфеты и, словно взвешивая их, подбрасывал на широкой ладони. Потом, завидев своего ведущего капитана Сажина, Александр шагал ему навстречу:
- Это тебе, Юрий Петрович, вечером детишек угостишь.
Сажин удивленно смотрел на лейтенанта, пожимал плечами, брал пакетик и говорил:
- Ты что это зарядил каждый день конфетами угощать моих сорванцов?
Лейтенант оправдывался:
- Да нет… Это от Наташи. Все агитирует меня не курить…
- А… Ну что ж, дело это разумное. Но попробуй не покурить, если сейчас пойдем на разбор полетов. Опять нас, наверное, будут склонять.
- Ничего, товарищ капитан, поднатужимся маленько, и мы полетим на Луну, - улыбался Воронов.
В классе Сажин сидел молча, сосредоточенно слушал руководителя полетов, а Санька беспокойно ерзал за столом, с шумом листал тетрадь, что-то записывал. Сажин изредка скашивал в сторону глаза, взглядывал на густую рыжеватую шевелюру ведомого и неприязненно думал: "Поднатужимся! На земле ты хорохоришься, а как полетим, снова что-нибудь загнешь. Фунтик, а еще о Луне мечтает. Фунтик ты - и больше никто!" Сажину понравилось это выражение, и он мысленно повторял его несколько раз.
Домой возвращались вместе. Оба жили в гарнизонной гостинице: капитан с семьей занимал две комнаты, а лейтенант - комнатку напротив. Молчавший всю дорогу Сажин вдруг остановился и, придерживая лейтенанта за плечо, ни с того ни с чего высказался:
- Все "поднатужимся, поднатужимся". Фунтик, вот ты кто… Да, фунтик!