В коридоре было темно; стараясь не загасить свечу, он прошел на галерею, потом через анфиладу новых комнат. В танцевальном зале, где на днях должны были снять чехлы с мебели и люстр, также было темно и тихо. Он прошел через Малую столовую, заглянул в Большую - и услышал шум, доносившийся со стороны буфетной. Там звуки стали громче, послышались голоса. Он распахнул дверь в кухню.
Открывшаяся ему картина, освещаемая несколькими свечами и масляными светильниками, заставила его окаменеть, и была она кошмарней самого кошмарного сна. На полу в разных местах большого помещения лежали тела слуг. Все они были мертвы, сомнений не оставалось. У всех было растерзано горло, а у некоторых - еще запястья и локтевые сгибы. В центре же происходила битва: ординарец его, вооруженный вертелом от очага, отбивался от осаждавших его пяти или шести персон, одетых по-господски и двигавшихся с необыкновенной быстротой и ловкостью и тоже вооруженных шпагами. Ординарец был ранен в нескольких местах, и силы его явно были на исходе. На длинном же кухонном столе стояла в сверкающем платье тетушка и приплясывала от нетерпения. Теперь она не казалась красавицей, наоборот, выглядела на редкость омерзительно и даже старше, чем накануне за ужином. Время от времени она брала с полки позади себя тарелки и горшки и бросала их в слугу, стараясь попасть в голову. Видимо, ни разу еще не попала, иначе парень вряд ли смог бы продолжать сопротивление.
"Это не розыгрыш, - пронеслась мысль. - Это… Что же это - правда?!" Но раздумывать было некогда. Ксавьер Людовиг отбросил свечу - она сразу же погасла на каменном полу - и бросился в битву. Он был хорошим фехтовальщиком, каждый удар сабли находил цель, и враги стали отступать и падать. Одного из них слуга загнал в угол и размозжил ему голову вертелом. На ногах оставался один, последний, и Ксавьер Людовиг решил нанести ему самый страшный из своих ударов, от которого отлетали в сторону голова и, по меньшей мере, одна рука, а иногда и обе. Так и случилось: отрубленная рука упала на пол, шевеля пальцами, а голова покатилась в угол. Но и сабля выпала из внезапно ослабевшей руки молодого графа, словно он сам оказался ранен, и все тело пронзила нестерпимая боль. Он упал на колени, стиснув зубы, стараясь не застонать и пытаясь дотянуться до рукояти сабли. Слуга хотел было кинуться ему на помощь, но омерзительная тварь-тетушка попала-таки ему каким-то кувшином по голове, и бедняга упал без сознания.
- Ты дурачок, племянничек, - услышал молодой граф ее голос. - Крестообразный удар! Ты нанес удар крестом, дурачок. Крест - это теперь не для тебя, ты понял?
Ксавьер Людовиг поднял голову и открыл глаза. Видел он словно через пелену тумана и чувствовал себя беспомощным и униженным пленником, попавшей в силки добычей.
- Загрызть бы тебя насмерть, наглеца, да не велено, - услышал он незнакомый мужской голос.
- Эх, - вздохнул другой голос из другого угла. - Такой знатный молодой господин, наверное, вкусный. A мы тут давились прислугой, этими крестьянами…
От неожиданности и возмущения Ксавьер Людовиг вновь обрел ясность зрения и способность мыслить.
То, что он увидел, чуть было снова не лишило его сознания.
Первый голос принадлежал отрубленной голове. Голова лежала на боку среди битой посуды в луже то ли вина, то ли масла и таращилась на него совершенно живыми и очень сердитыми глазами.
- Да-да, именно, - пробурчала голова тонкими губами, измазанными засохшей кровью. - Насмерть загрызть тебя следовало бы, да теперь уже поздно, ты один из нас.
Голова состроила безобразную гримасу, оскалив клыки и высунув язык. После этого скосила глаза в сторону и стала говорить кому-то:
- Сюда, левее… левее же, теперь прямо. Этот молодой невежа обошелся с нами самым возмутительным образом. Да потом подберешь руку, бестолочь, подбери сначала меня!
Справедливо решив, что уже ничто не сможет ошеломить или напугать его, Ксавьер Людовиг посмотрел в ту же сторону.
Однорукое обезглавленное тело не только стояло на ногах, но и двигалось мелкими неуверенными шагами по направлению к голове, вытянув вперед уцелевшую руку, как это делает слепой, уронивший палку. Наконец телу удалось схватить свою голову за волосы и водрузить на прежнее место. Получилось кривовато, но вампир поспешил обратно, за рукой, пристроил ее и уже обеими руками поправил голову, установил ее ровно и принялся разглаживать волосы, даже пытался повязать остатки уничтоженного сабельным ударом галстука.
Тем временем другое тело, у которого грудная клетка была разрублена почти пополам, заканчивало застегивать у себя на груди и животе уцелевшие пуговицы камзола. Этот второй вампир имел вид благообразного старичка, но клыки у него были такими длинными, что не умещались во рту. Он тоже отряхивал камзол и поправлял манжеты, пытаясь привести в порядок испорченную одежду, и не переставал при этом ворчать:
- Да, давились этими жесткими крестьянами, госпожа запретила нам трогать тебя. Решила оставить себе. Конечно, такого красавчика. И сделала тебя одним из нас. И зачем, спрашивается? Неблагодарный, дурно воспитанный юнец!
Ксавьер Людовиг схватил наконец саблю и вскочил на ноги, озираясь. Тетушка спрыгнула со стола, опираясь на поданные ей руки слуг-вампиров. Не подходя близко, видимо, все же опасаясь, она покачала головой и сокрушенно вздохнула:
- Не такой благодарности я ждала от тебя, дорогой племянничек! Хотя никакой ты мне не племянник, сам понимаешь, наверное, и вообще никакой не родственник… Ну, теперь уж ничего не поделаешь. Идешь ты с нами или нет? - крикнула она нетерпеливо.
- С вами? Да я сейчас изрублю вас всех в мелкие куски, и не успеете вы собрать друг друга по частям, как я принесу из часовни святой воды и уничтожу вас!
Вампиры визгливо захохотали, а их предводительница презрительно ухмыльнулась:
- Ты ничего не сможешь нам сделать. Ты один из нас, пойми же наконец. Ты не сможешь прикоснуться ни к чему из того, чем можно уничтожить вампира. Присоединяйся к нам, - ее зеленые глаза призывно заискрились. - Я - их госпожа, а ты будешь моим господином! - она протянула ему руку, зовя с собой.
Ксавьер Людовиг левой рукой выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил, не целясь. Он попал ей в середину туловища, чуть выше талии, это означало мгновенную смерть для нормального человека, но только серая пыль посыпалась из образовавшейся дыры, а кровь, если и была, не просочилась сквозь плотную парчу.
- Ты испортил мне платье! - возмущенно закричала вампирша, и лицо ее исказилось отвратительной гримасой. - Нахал, мальчишка! Ты знаешь, сколько здесь золотой нити, а алмазов?! Теперь не умеют так шить!
Она задохнулась от возмущения, а может быть, задумалась, как бы покарать упрямца, и в этот момент в тягостной тишине раздался далекий и потому тихий, но вполне четко слышимый крик петуха.
Вампиры заволновались и стали испуганно переглядываться, а их госпожа, вздохнув, сказала:
- Это уже второй. Нам нужно поспешить. Тебе тоже, если не хочешь сгореть в лучах солнца. Солнечный свет для нас смертелен, ты наверняка это знаешь. Ты ведь все знаешь о вампирах, не так ли, милый?
Ксавьер Людовиг почувствовал предательскую слабость в ногах и испугался, что сейчас упадет. Дрожащей рукой он вынул другой пистолет и выстрелил, целясь в голову предводительнице тварей, но попал в кого-то из свиты и услышал недовольное бормотание.
"Пули не берут их! Это - правда, правда!" - в ужасе думал он, не зная, что еще предпринять. Тут один из вампиров открыл крышку низкого большого котла, и они попрыгали туда один за другим с ловкостью и проворством, невозможными для человека. Прыгнувший последним задвинул за собой крышку, под которой что-то лязгнуло. "Засов, - понял Ксавьер Людовиг. - Там потайной ход. И в мою спальню эта тварь проникла тоже через потайной ход и так же сбежала… Нет! - он встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. - Бред, галлюцинации! Этого не может быть, такого не бывает, все это ложь! Меня чем-то опоили за ужином, мне все это мерещится! На дом предательски напали, в доме предатель - он опоил всех и отпер двери! Где другие слуги? Где охрана? Где все?!"
- Да где же все, наконец?! - закричал он изо всех сил, но тишина была ответом, и в этой тишине он услышал далекое жалобное ржанье. "Нитор! Вот верный друг, который никогда не изменит!"
Ксавьер Людовиг бросился к черному ходу кухни. Коридор здесь был очень коротким, а дверь распахнута настежь.
Задний двор был пуст, низкая каменная изгородь отделяла его от теплиц и яблоневого сада, дорога между теплицами и садом вела на луга и пастбища. Молодой граф выбежал на дорогу и среди деревьев сада увидел коня.
- Нитор!
Конь повернул голову и радостно заржал, узнавая хозяина. Ксавьер Людовиг вложил саблю в ножны и пошел навстречу коню, который рысью тоже направился к хозяину.
- Нитор!.. Я знал, ты не предашь меня!..
Но конь вдруг остановился и тревожно всхрапнул.
- Ну, что же ты? - и тревога опять кольнула висок.
Конь ржал, вытягивал шею, мотал головой, переступал точеными ногами - и не подходил.
Он решил, что животное просто напугано, но он сумеет успокоить его, взяв за уздечку и погладив по шее, как делал много раз, и он поднял руку привычным подзывающим жестом.
Конь отшатнулся, издав жалобное, как стон, протяжное ржание. Помедлил несколько мгновений и вдруг сорвался в галоп и скрылся из виду, лишь топот копыт раздавался еще некоторое время в звенящей тишине.
"Я сплю, - думал Ксавьер Людовиг. - Это просто дурной сон. Это не может быть явью. Нужно сделать что-нибудь такое, от чего просыпаются. Может, встретить кого-нибудь…"