Доминика прошла на балкон и опустилась в стоявшее там плетеное кресло. Вид открывался действительно замечательный: речка, холмы и замок. Да, замок был великолепен, целенький, словно театральная декорация. "Легенда, конечно, не представляет из себя ничего особенного. Странно, что до сих пор не нашелся никто из наследников. Интересно, сколько на самом деле у меня денег? И какую взятку нужно дать главе городского управления и нотариусу, чтобы… чтобы купить этот замок? Вот было бы смешно!.." Она улыбнулась своим мыслям. Конечно, она не будет покупать этот замок. Зачем он ей? И вообще, она ничего не будет покупать. Ну, может быть, несколько платьев, шляпок… Так, самое необходимое. Но не здесь, конечно. За одеждой надо ехать хотя бы в Прагу. Или в Вену. Да, в Вену лучше всего. Знаменитая Венская Опера! Она будет посещать театр каждый день! А потом можно поехать в Италию. Да, а потом в Грецию. А осенью, в ноябре, когда зачастят дожди, вернуться сюда, сидеть у камина и читать книги из старухиной библиотеки. Интересно, что там за дом? Адвокат говорил, что большой…
Доминика закрыла глаза. "Господи Боже, спасибо тебе. Наконец-то кончилась эта проклятая бедность! Кто сказал, что бедность - не порок? Уж, наверное, не тот, кто от нее страдал!"
Нужда всегда дышала им в затылок. Но однажды на отца пало подозрение в растрате казенных денег, и он, не вынеся позора и не доводя дело до суда, застрелился. За это она его всегда слегка презирала. Разве это выход? A семья? Думал ли он о них, когда писал в прощальном письме "Господь не оставит вас своей милостью"? Ей было тогда шесть лет, брату - семнадцать. Мать сразу постарела на двадцать лет. Бедность прочно обосновалась в их доме. Брату пришлось бросить учебу, и он стал работать помощником конторщика в лавке. Прошло три года. Просвета не было. Мать болела. Тогда брат решил попытать счастья в восточных колониях. Но он даже не доплыл туда: в океане их корабль попал в шторм и утонул, никто не спасся. Они еще не успели получить ужасную новость, как однажды утром не проснулась мать. Ее кое-как похоронили, а Доминика попала в сиротский приют. Боже, забыть бы о тех годах! Не забывалось… В возрасте семнадцати лет она покинула приют. И что? И куда? При этом в ней всегда жили воспоминания, которые можно было бы назвать воспоминаниями о воспоминаниях родителей. Хотя об этом никогда не говорилось вслух, но это всегда носилось в воздухе: что не всегда была бедность, и не всегда был сырой и туманный Лондон. То, что они не англичане, Доминика знала всегда. Взять хотя бы ее имя - совершенно не английское, оно всегда и у всех вызывало недоумение и подозрение: иностранка? Истории семьи она не знала, но теперь, став взрослой и собрав по крупицам все недомолвки, вздохи, сказанные и несказанные слова, кое-какие дорогие вещицы и безделушки, о которых она не знала и которые после смерти отца извлекались из спрятанных где-то коробок и продавались за гроши, пришла к выводу, что они - беглецы. Но воспоминаниями и предположениями о былом благополучии сыт не будешь, надо было зарабатывать на жизнь. С трудом нашла она место горничной. Рекомендаций не было. Ничего не было, кроме хорошей внешности и отчаяния в глубине не по возрасту серьезных глаз. Первые несколько недель все было просто замечательно. Потом началась обычная история: хозяин, как это часто случается, посчитал, что юные горничные для того и приходят в дом, чтобы щипать их за бока. Она пожаловалась хозяйке, по неопытности и наивности не зная, что это только ухудшает положение. Так и случилось. Пришлось уйти. Правда, хозяйка написала ей хорошее рекомендательное письмо и она довольно легко нашла новое место. Но история повторилась. И потом еще, и еще раз, и везде находились или не- старые еще отцы семейств, жаждущие свежих впечатлений на стороне, или подросшие сыновья. Ее отказы и возмущения вызывали, кроме раздражения, недоумение - ведь ей за это заплатили бы, подарили бы что-нибудь. Прислуга, а корчит из себя леди. Но она к этому времени уже утвердилась в мысли, что она действительно леди и что унижение не будет вечным. Между тем домогательства повес, молодых и не очень, стали невыносимыми. Из последнего дома она ушла со скандалом, который сама же и спровоцировала. Затея удалась - ей заплатили довольно щедро в обмен на обещание не компрометировать семью. Она сняла жалкую однокомнатную квартирку с закопченной кухонькой в трущобном районе Лондона и стала искать место компаньонки при одинокой старухе.
Лежа в холодной и сырой постели, потому что не было денег, чтобы купить дров и протопить камин, - проклятая сырость! Даже летом! - она думала о том, что нужно разузнать историю семьи и найти родственников. Ведь должны же остаться какие-то родственники! Ведь не может же быть, чтобы она была одна в целом мире! Для этого нужны были деньги, и немалые. Жизнь же компаньонки оказалась ненамного слаще, чем у горничной или гувернантки. Правда, в доме одинокой пожилой леди никто не пытался тискать ее в темном коридоре, и это было большим облегчением. Два раза в день она пила вместе со старухой чай - в десять утра и в пять вечера, с печеньем и булочками - и это тоже было большим облегчением, потому что не приходилось тратиться на еду, но вот беда - старуха ничего не платила. Доминика узнала, что другие компаньонки еще и обедают и даже ужинают со своими госпожами, но старая сквалыга во время обедов и ужинов посылала ее гулять с собачкой, в любую погоду. Она дарила ей свои старые платья, шляпы и шали, вышедшие из моды лет двадцать назад, в которые Доминика могла к тому же завернуться два раза, а шляпы использовать вместо зонтика… Первый такой "подарок" она приняла со слезами на глазах, слезами разочарования и унижения. Старуха же приняла их за избыток чувства благодарности. Несколько дней Доминика была вне себя от ярости, пока не догадалась сдать ненужное тряпье в лавку старьевщицы. Это и стало ее заработком. Пока однажды старуха не спросила, почему же она не надевает эти хорошие платья. Доминика скрипнула зубами и сказала правду, аргументируя тем, что ей нужно платить за квартиру. Старуха сказала: "Зачем тебе квартира? Живи у меня", на что Доминика, сочиняя на ходу, соврала, что в квартире она хранит старые пыльные книги, оставшиеся от покойных отца и брата, хотя ничего не осталось, а также у нее живет принадлежавший еще ее деду-моряку старый попугай, которому уже лет двести, его мучают блохи и, видимо, именно поэтому он по ночам ругается страшными словами, но ведь бедная птица не виновата, что она стара и что ей довелось жить среди моряков. Доминика знала, что старуха терпеть не может книги, потому что от них много пыли, а она от пыли задыхается; сквернословящий же попугай привел ее в ужас. Она выразила бедной девушке свое сочувствие, но по выражению ее лица та поняла, что скоро ей придется уйти и отсюда. К тому же после этого старуха перестала дарить ей старые тряпки.
Ей исполнилось двадцать три года, но она чувствовала себя намного старше. Жизнь проходила в постоянной и изнурительной борьбе за существование. Отчаяние начало обволакивать ее, подобно лондонскому туману, когда едва видишь пальцы вытянутой руки и хотя не ночь, но ничего не видать.
И вот в один из таких полных отчаяния вечеров у подъезда дома, где она снимала квартиру, ее поджидала хозяйка - препротивнейшая особа с длинным носом и близко посаженными маленькими глазками. Доминика испугалась - Боже, неужели повысит плату?! Но хозяйка, обладательница такого же неприятного, как и внешность, голоса, обратилась к своей жилице с другим сообщением:
- А к Вам, милочка, приходил судебный исполнитель. Очень любезный господин, и хорошо одетый. В наемном экипаже, но я сразу поняла, что это судебный исполнитель, а не кто-то другой. Я сказала, что Вы в отъезде. Он оставил Вам письмо. Что это Вы натворили, а? Такая приятная молодая барышня. И большие неприятности? Все корчите из себя леди, а на самом деле…
- Где письмо? - перебила ее Доминика, с ужасом думая о том, что старая грымза сейчас потребует за письмо денег, а в кармане - ни гроша.
- Ай, вот оно! - и, гадко смеясь, хозяйка вытащила из кармана своего нечистого фартука маленький узкий конверт из хорошей плотной бумаги казенного синего цвета. - А что Вы дадите мне за услугу? Ведь я могла бы сказать, что Вы уже съехали отсюда, и тогда… - и принялась размахивать конвертом у себя перед носом.
Годы борьбы за выживание выработали у Доминики быстроту реакции, точность движений и цепкость хватки - жестом, неуловимым, как бросок кобры, она выхватила письмо, хозяйка не успела и "Ах!" сказать, только завизжала оскорбленно что-то в спину, пока Доминика бежала вверх по лестнице, лихорадочно думая: "Господи милосердный Боже, что еще за судебный исполнитель?! Почему? Ведь я же никогда ничего…" и не находя ответов на свои вопросы. Оставшись наконец одна, она осмотрела конверт, на котором было карандашом написано только ее имя, распечатала его и прочла письмо. Это было не письмо даже, а короткая записка - в изысканных фразах ее просили сообщить, где и в какое время согласна она почтить своим вниманием представителя адвокатской конторы "Гн. Х. и Ком.", расположенной по адресу такому-то, поскольку оный представитель вот уже несколько дней подряд не может застать госпожу дома. Деликатность же вопроса такова, что представитель не взял на себя смелость искать госпожу по адресу леди, у которой госпожа состоит компаньонкой… Держа записку в руках, Доминика просидела без движения почти до полуночи, пытаясь совладать с охватившим ее волнением. Он знала, что адвокатский дом "Гн. Х. и Ком.", расположенный по указанному адресу, - весьма престижная юридическая фирма, специализирующаяся на вопросах недвижимости, ценных бумаг и наследства. "Несколько дней! Старая хрычовка!.." - проклинала она хозяйку.