Эти мысли показались Никите вначале немного дикими, потому что, какая другая жизнь может быть на клочках почти уже сгоревшей рукописи? Пусть параллельные миры существуют как страницы одной книги, а человек – буква этой страницы, путешествующая из строки в строку. Но та же буква в другом слове, тем более на другой странице, станет совершенно не такой, как была раньше, и всё те же одинаковые буквы алфавита, на самом деле оказываются совершенно разными.
Впрочем, в нескольких верстах… (или километрах? – в чём тут меряют расстояния?), был виден город. Если какой-то город существует в этом онгоновом измерении, то и жители должны быть. Ведь не сами же дома выросли, как грибы после дождя! Впрочем, дождя здесь явно не хватало. Но всё-таки жить ещё было можно. Поэтому Никита решил дойти до города, оазисом раскинувшегося посреди жёлто-чёрной пустыни. Кто ж знает, может быть, действительно здесь живут какие-то люди. Ну, если и не люди, то, во всяком случае, цивилизация есть точно. Следовало разведать для чего и куда с позволения Ангела его на этот раз забросило?
Своими большими домами город резко контрастировал пустыне, не обращающей на него, единственного в этом жёлто-чёрном пространстве, особого внимания. Город и пустыня просто соседствовали, не перекрывая друг другу кислород и, видимо, были довольны жизнью. Действительно, каменные громады домов возвышались над окружающей жёлто-чёрной пустыней, как нарыв на гладкой коже. И где-то там, на грани сплошных стен, существовала граница разделения, за которой ни одного строения, ни одного живого существа не было видно. Впрочем, есть ли в городе кто-то живой, Никита ещё не знал, хотя уже в это верил. Ему просто хотелось оказаться не одному в испепеляющем безлюдии бесконечной пустыни.
И ещё один факт поразил путешественника. Из города в пустыню уходила прямая, как проглоченный аршин, дорога, мощенная каким-то ровным и гладким асфальтом. Никита не сразу приметил её, потому что дорога ничем не отличалась от всеобъемлющего цвета чёрной пустыни, с той лишь существенной разницей, что покрытие было жёстким, а пески самопроизвольно перетекали с места на место, догоняя друг друга, словно настоящие морские волны. Жёсткое покрытие, совершенно без каких-либо выбоинок и трещинок, походило при ближайшем рассмотрении на отлитое из прочного, тёмного, но не скользкого, полимера.
От покрытия исходила пульсирующая, похожая на электрическую, невидимая энергия, заряжающая тело экстазом и умиротворением теплого летнего утра, спокойного доброго неба, божественного равновесия. Всего чувства не выразить словами, но переживание это вселяло надежду и веру во всё хорошее, доброе, что ещё может существовать на грешной земле или в этом, заблудившемся огненном царстве.
Во всяком случае, наличие другого мира и себя в нём Никита осознавал уже не как авантюрное приключение, подкинутое в очередной раз неугомонным Ангелом, – так было вначале – а как Путь. Путь к Престолу Всевышнего и вся будущая и прошлая жизнь писателя должна стать прологом Пути – иначе прошедшие годы окажутся бессмысленным прожиганием. А сам путешественник будет сетовать на какой-нибудь своей компостной куче, выделенной тем же Ангелом, о великом писательском даре, о пожертвовании всеми человеческими радостями, ради счастья того же человечества.
Никита шагал по дороге уже несколько минут, размышляя о связи жизненного Пути к Божьему Престолу с дорогами разных стран, ложащихся под ноги непрошенной ниточкой Ариадны. Каждый раз человеку приходится выбирать, куда и зачем идти, но подсказать всегда некому. Да и может ли тебе кто-нибудь что-нибудь подсказать? Никита много видел на своём веку хороших дорог, особенно европейских автобанов, но ни одна, построенная человеком, не могла тягаться со здешней своим качеством.
Вот только для кого здесь дорога, если ни машин, ни пешеходов не видать? Даже птиц никаких не пролетало. Но вместо птиц над головой вспыхивали сразу две спирали, очень похожие на электрические. Они потрескивали, поигрывали накалом, рассыпая вокруг зелёно-голубые искры, которые всё гуще падали на чёрные барханы перекатывающейся пустыни настоящим звёздным дождём. Причём, искры-звёздочки иногда проносились к земле, словно кометы, пробившие, наконец, атмосферу Земли.
Вдруг одна из этих падучих звёзд нечаянно угодила Никите за шиворот. Он взвыл от пронзительной боли и принялся кружиться на одном месте, будто пёс, гоняющийся за собственным хвостом. По косточкам позвоночника пробежала ядовитая огненная волна, наполняя болью все до единой нервные клетки. Не ожидавший такого электрического укуса, Никита взвился в фантастическом прыжке, потом повалился на землю, принялся ёрзать на спине, гася искру, зудящую на позвоночнике и пытаясь заглушить боль.
Наконец, ему всё-таки удалось справиться со "звёздной болезнью" и можно было идти дальше. Весь остальной путь прошел без приключений, только иногда рука непроизвольно тянулась к спине – погладить обожжённое звездой место. Что ни говори, а путешествовать по Ангельским мирам, оказывается, не очень-то безопасно. Хотя никто путешественнику не обещал ровной дороги или знакомства со сгоревшими рукописями, не сходя с кресла, к тому же попивая кофиё с ликёром "Амаретто".
Городские стены надвинулись, выросли, воплотились в ощутимую реальность. Но странное дело, вблизи город вовсе не был большим и помпезным. Здесь он был такой же двухэтажный, захирелый, уездный, как на земле. Только запах кварталов и камня отсутствовал вовсе, будто все постройки были выполнены роботами, не оставившими после себя ни капли пролитого пота. Впрочем, и запаха пролитого мазута тоже в воздухе не чувствовалось. Действительно, кто же на земле возводит такие города?
– На земле? А где всё это находится, разве не на земле? Тьфу-ты, совсем запутался, – сплюнул Никита.
Но пока никого из живых на глаза ещё не попадалось, будто город жил в пустыне сам для себя, а не был построен кем-то и когда-то. Собственно, от неприличного безделья можно было избавить себя, "взирая" на какой-то там памятник или брошенное место обитания. Но Никиту недаром сюда забросили. Ведь город находится на догорающей бумаге, которая вместе с непрошенным гостем скоро превратится в искры, уносящиеся в небо большого мира.
– В общем, так, – определил для себя Никита, – типичный уездный городишко конца девятнадцатого, только всё равно неземной какой-то, потому что нежилой. На современный трансформер смахивает. Вон и дорога: плавно перешла в такую же прямую улицу, а улица выпотрошилась в площадь. Хоть улица уже была вымощена настоящим кирпичом, но от этого ничуть не ожила. Может быть, это тот самый город теней и тень города, куда пришлось спускаться бедному Алладину?
Народу никого. Ни кошек, ни собак. Только дома сами, похоже, передвигаются и жмутся торец к торцу. Впрочем, жёлто-чёрный песок пустыни тоже перекатывал сам себя без ветра и дождя. Может, стены домов слеплены тоже из самосвального песка? Ближе к центру дома облепили площадь, предстали стеной каменною, а поверху меж крышами зданий пущена решётка тюремная. И весь центр города был ничем иным, как огромной тюремной камерой с единственным зарешеченным окном, уставившимся прямо в жёлто-красное небо.
Вдруг меж стен мелькнула всё-таки тень живого человека. Оказалось, мечется внутри каменного двора, прикрытого огромной – от дома до дома решёткой – один единственный человек, господин галантерейный во фраке с отливом пламенным. Слава Богу, хоть кто-то живой в городе теней и в тени города. Может быть, теперь что-то станет ясно? Тем более господин в красивом фраке что-то вещает на настоящем русском языке:
– Батюшка, отец родной, да не хотел же я, вот как есть, ни в жисть не хотел, что ж с меня-то драть потёмную? Я ли сарбазником не был, я ли не с копейки начинал? Я ли чаяний ваших превосходительств не выполнял? – а сам всё плачет…
Никита сначала не понял перед кем или чем причитает единственный живой человек? Может быть, в этом городе теней сами дома являются живыми, поэтому и передвигаются, а попавшегося сюда человека из внешнего мира топчут и ломают, заставляя умолять и выпрашивать прощение?
– Спаситель мой! Бог да наградит вас за то, что посетили несчастного.
Никита пригляделся и увидел ещё одно живое создание города-тюрьмы: галантерейный господин подскочил одной из стен, где стоял перед ним старец и, кажись, довольно почтительный, во всяком случае, по одёжке такого встретят и приветят, да что уж дальше-то? Наш господин галантерейный всё мечется, мечется.
А площадь всё стенами – стенами. И вот уже не площадь совсем, а как есть каземат. Одно отрадно: вместительный каземат. Вон и камин в дальнем углу с давешним знакомцем Никиты. Похоже, он ни в степи, ни в сжигаемой им же рукописи уже не мог расстаться с камином. Впрочем, на этот раз Гоголь оказался у камина не один. Напротив него сидел на таком же стуле с высокой спинкой, обтянутой зелёным сукном, господин во фрачной паре с красной розой в петлице. На голове у него красовался цилиндр с высокой тульёй, надвинутый на глаза. Только эти непроизвольные участники сцены на тюремной площади сидели пока молчаливо, не издавая ни звука. А стоящий у стены старче вздохнул так горестно, как будто сам с этим горем родился:
– Ах, Павел, Павел Иванович! Павел Иванович, что вы сделали!
– Что же делать? Сгубила проклятая! Не знал меры; не сумел вовремя остановиться. Сатана проклятый обольстил, вывел из пределов разума и благоразумия человеческого. Преступил, преступил! Но как же можно этак поступать? Дворянина, дворянина, без суда, без следствия, бросить в тюрьму!..