– Конечно, смелый бандит. Бандиты никогда не бывают несмелыми.
– Негодяй?
– Годяй! Однозначно!
– Разве я жажду власти и соглашусь кровь твою пролить, чтобы только… Я – анархист, и ненавижу власть. Она мне не нужна. Но ненавижу сейчас и тебя за то, что ты пришёл искусить меня своим самопожертвованием ягнёнка. Уйди!
– …уйди, совсем уйди! Я не хочу страданий, страданий без любви и ласковых речей! – запел в унисон Никита, хотя его также никто не слышал.
– Уйди! Ты любишь жалко, не умея ненавидеть. Я – всей ненавистью моей люблю – мир, человечество и может быть потом… и тебя.
Смертник на мгновение умолк.
– Да что же это! Исповедуюсь перед тобой, что ли, – выкрикнул он в гневе:
– Уйди! Ты не нужен мне такой. Ненужный ты! Ненужный! Прочь! Прочь! Прочь!
Смертник упал лицом на койку и сжал ладонями голову, пытаясь, будто страус, зарыться с головой в песок.
Ещё долго стоял в безмолвии над смертником Исус, снова натянув на себя балахон. Перезвон колоколов не умолкал. В окошке за железом решётки – мгла, фиолетовая от ночного света, стала, будто редеть. В камеру проникала бледность. И с этой бледностью слилось видение-в-белом. Его не стало.
Приговорённый приподнял голову, выслушивая тишину; оглянулся, обшаривая растерянным взглядом камеру, посмотрел на решку, резко вскочил, нагнулся, заглянул под нары; сел на краешек, упёрся локтями в колени, а ладонями в подбородок.
В конце коридора, где железная дверь без ручки вела к витой лестнице, послышалось звяканье ключей, голоса, топот солдатских подкованных сапог.
– Слаженным, строевым! – пробормотал Никита. – Здесь-то что топать?
Шаги стихли у двери. Караульный – верно, с перепою – усердно вставлял ключ в замочную скважину, только он чевой-то не слушался. Матюгнулся. Помогло. Ключ просто испугался матершинника. Металлическая дверь начала открываться и в ту же секунду на стене, за спиной застывшего арестанта, появился огненный символ "Z" – зеро, ноль, ничто.
Знак разрастался, ширился, из него весёлой гудящей струёй в камеру хлынуло пламя. Целый огненный поток жёсткий, жалящий, смердящий удушливой серой, сметающий всё на своём пути. Такой можно увидеть разве что в жерле вулкана. Такие потоки когда-то заливали Помпею. Такой сгусток вгрызался в тело Джордано и Орлеанской Девы. Всё застыло, оцепенело в страхе, панике, ужасе. И только пламя заполняло собой свободные ниши и проёмы – всё убогое пространство, не желающее вместить эту царственную мощь, слизывавшую мрак, юркнувший под нары, в надежде, что там его не достанут.
Пространство искривилось. Никита выпал в него, как выпадают из перевернувшегося гамака, как пьяный, перепутавший дверь с окном и трезвеющий на пути к земле. Ветер весело хохотнул у него в ушах, предвкушая подхватить, перепеть последний крик летящего в пропасть бедолаги, разнести по косточкам хруст шмякнувшегося на мостовую тела да потешиться над воплями случайных зевак и крестящихся в подворотнях бабушек: Господи помилуй!
– Не каждый день доводится нашему брату видеть выпавшего в окно пьяницу!
– В какое окно?
– Дома, они во-она где, кто ж оттедова сюда долетит.? Рази чё на ковре-самослёте. – И, гляди-ко, прямо к Обводному каналу.
– Какие ковры, православныя! Тем боле, самослёты! Бесятина энто шуткует.
– Кто шуткует? – мириканец ето, у них смерчей – страсть воздушная! Торнадами кличут. Вот и снесло энтово сюды… Пущай у нас оклемается…
Никита совсем уже приготовился хряснуться о мостовую, но падение прекратилось так же внезапно, как и началось. Голоса стихли. Собственно, были ли какие голоса, ведь падение было долгим. А старорусский сленг – просто голос собственного подсознания.
Глава 7
Что падение благополучно закончилось, Никите поверилось не сразу. Когда-то, в раннем детстве, он часто летал во сне в таких же заоблачных далях, поэтому нынешний полёт не смог вытряхнуть из него самосознание и яркие картины детства. Вероятно, люди всё-таки когда-то владели левитацией, только почему и куда исчезли человеческие умения воспринимать мир таким, какой он есть? Почему, как только человек перебрался на технический путь развития, из его природного умения стали бесследно исчезать умение летать, преодолевать любые расстояния через нуль-пространство, общаться на телепатическом языке, да и просто разговаривать с Творцом? Ведь техническая цивилизация никому ещё не причиняла вреда и неудобства.
А, может быть, именно поэтому человек стал неукоснительно "забывать" свои возможности. Ведь природа не прощает предателя и выбравший путь технократии, достоин существовать таким, какой он есть сейчас. А левитация останется недостижимой сказкой, тем более телепортация и умение читать мысли собеседника. Что ж, и сказки тоже нужны человеку, иначе он окончательно опустится, впадая в нарастающую деградацию.
Оказавшись целым и невредимым на булыжной мостовой, Никита открыл глаза, встряхнул по-собачьи головой и принялся осматриваться. Ведь, если Ангел до сих пор его не уничтожил, не посадил на адову сковородку, значит, гость зачем-то ещё нужен в этом мире. Значит, не всё ещё сделал или не всё ещё познал. Только вот для чего это нужно? Если верить Ангелу, то его уже сейчас можно считать Меценатом Русской культуры. Без него-де руссичи давно превратились бы в спившихся графоманов или воров.
И только Ангелу с его могучей инфернальной энергией русские писатели должны класть земные поклоны. Ну, до поклонения Ангел вряд ли доживёт, но всё-таки от предложенных услуг, какими бы они не были, отказываться нельзя. Никита потом сможет сам решить, помогать ли Ангелу в восстановлении русской культуры или она, сердешная, без инфернальных помощников обойдётся.
Город. Чужой город.
Снова встряхнув головой, Никита подумал, что чужой город виден сразу, но не сразу можно определить, Россия ли это. И какое время выбрано Ангелом для ознакомления с этим местом, потому что Древняя Русь пользовалась грамотой только в летописных целях, записью всяческих там государственных указов и печатанию переведённой на русский язык Евангелия и Библии. А исторические книги, тем более, беллетристика, появились никак не раньше Ивана Васильевича по прозвищу Грозный.
Тогда царь не только расширял границы государства, не только рубил головы смевшим роптать болярам, но благосклонно относился к развивающейся на Руси литературе. И впервые он после благоверного князя Александра Невского заставил поклониться Руси и татар, и кипчаков, и ливонцев с тамплиерами.
И всё же, какой это город? Что это отнюдь не Москва, Никита понял сразу. Он очутился на булыжной мостовой, протянувшейся вдоль широкой протоки с берегами, оправленными в гранитные прямоугольные плиты, которые в свою очередь были увенчаны литыми чугунными решётками.
Совсем недалеко мост на монолитных каменных сваях с такими же чугунными перилами. У оснований моста красовались квадратные каменные тумбы с водружёнными на них, успевшими позеленеть, бронзовыми грифонами, а середину моста украшали металлические штанги, закрученные наверху косичкой, словно усы зелёного гороха. На этих усах висели пузатые стеклянные фонари, которые не горели, поскольку было довольно светло. Раннее утро, когда день ещё не перевалил за половину, во многих городах бывает немноголюдно за исключением ярмарочных дней. Тогда спозаранку люди спешат куда-то, создавая имитацию бурной деятельности.
Возле чугунного парапета – проложен кем-то аккуратный деревянный тротуар с подогнанными досками, наверное, у города был хозяин, заботящийся о жителях не на словах, а на деле. Ведь никакой плотник самостоятельно не станет класть такой тротуар! Вдалеке за речкой виднелась широкая улица, мощенная темным обтёсанным булыжником, подогнанным кирпич к кирпичу очень плотно, совсем как на Красной площади.
Никита вгляделся в особняки на противоположной набережной. Двух-трёхэтажные здания, почти везде слепленные торцами, вызвали в памяти смутные воспоминания. Ну да! Это же Париж! Только век явно не двадцать первый и даже не двадцатый. А улица, упирающаяся в мост, как две капли воды похожа на бульвар Сен-Мишель. За мостом должен быть остров Сите.
Правильно! Вон и хрящеватый шпиль замка Сент-Шапель торчит. Только зачем Ангел отправил своего гостя в Париж? Неужели в России не у кого учится чистописанию?
Надеюсь, путешествие в Париж устроено не для того, чтобы рассматривать достопримечательности Нотр-Дама вместе с химерами или сожжение тамплиера Жака де Малэ? Если хочешь что-то для себя выяснить, понять хоть часть существования, в России принято в народ ходить. Значит, пора в народ, будь это Париж, Лондон или какой-нибудь Мадрид.
Утреннее солнце уже успело напитать летним сиянием воздух, и прогулка обещала быть приятной. Тем более, что город, судя по всему, не был пристанищем заезжих и гулящих. Ну, что ж, Париж, так Париж. Никита жил здесь несколько месяцев с Лялькой когда-то очень давно, в середине девяностых прошлого столетия. Просто Никите прислали приглашение уехавшие навсегда в Париж поэты и художники.
Диссидентская волна эмиграции не задела Никиту по простой случайности. Но ему все друзья советовали удирать пока не поздно вместе с приговорёнными к выселению из России. Иначе выселение могло произойти совсем в другую сторону, то есть куда-нибудь ближе к Магадану. Коммунисты любого плана не любили инакомыслящих, недаром их вечно живой вождь Ульянов-Бланк-Ленин парафразировал Евангелие: кто не с нами – тот против нас!