- Остин, - сказала она. - Я пришла сообщить вам, что наша помолвка расторгнута.
У меня потемнело в глазах, я почувствовал обморочную слабость - и вынужден был прислониться к книжному шкафу.
- Но позвольте, - залепетал я. - Агата, ваше решение несколько поспешно.
- Да, Остин. Я пришла сказать вам, что наша помолвка расторгнута.
- Да нет же! - воскликнул я. - Извольте объясниться. Право, это так на вас не похоже, Агата. Скажите, неужели я имел несчастье оскорбить вас?
- Всё кончено, Остин.
- Но почему, Агата? Вас, должно быть, ввели в заблуждение Вам, наверное, рассказали обо мне какую-то гнусную ложь? Или вы неверно истолковали мои слова. Скажите, в чём моя вина? В чём, собственно, дело? Одного вашего слова хватит, чтобы всё исправить!
- Считайте, что я освобождаю вас от обязательств.
- Но вчера вечером, когда мы расстались, между нами не было и тени недоразумения. Что могло произойти за это время? Отчего вы так переменились? Это, верно, произошло вчера вечером. Вы вспомнили о чём-то и не одобрили моего поступка. Уж не моё ли отношение к месмеризму тому причина? Вы рассердились на меня за то, что я позволил этой женщине проводить с вами дурацкий опыт? Но вы же знаете, что при малейшем признаке вашего неудовольствия я бы немедленно вмешался?
- Не к чему говорить об этом, Остин. Между нами всё кончено.
Голос Агаты был какой-то невыразительный, в тоне не чувствовалось убеждённости. Во всей осанке сквозило что-то неуловимо принуждённое и неестественное.
Тем не менее, было ясно, что Агата решительно не желает вдаваться в какие-либо объяснения и устраивать сцены
Не так однако было со мной. Я буквально дрожал от возбуждения, пришлось даже отвернуться. Мне было стыдно показать Агате, что я до такой степени утратил контроль над собой.
- Вы должны знать, что это для меня значит! - воскликнул я. - Это крушение моих надежд. Вы одним махом взяли и разрушили мою жизнь! Надеюсь, вы хотя бы выслушаете меня и скажете, наконец, в чём дело. Неужели вы думаете, что и я поступил бы с вами так же, при каких бы то ни было обстоятельствах? Ради Бога, Агата, скажите, в чём я провинился перед вами!
Она молча проследовала мимо и уже открыла дверь.
- Не вижу смысла что-либо объяснять, Остин, - ответила Агата. - Считайте нашу помолвку расторгнутой.
И она ушла, оставив меня в оцепенении. Придя в себя, я услышал, как за ней закрылась входная дверь.
Я бросился в комнату и принялся одеваться. Быть может, миссис Марден знает, какова причина свалившегося на меня несчастья.
Я был в столь лихорадочном возбуждении, что мне стоило немалых трудов завязать ботинки.
Никогда не забуду эти ужасные 10 минут.
Едва я надел пальто, как часы на камине пробили 10.
10 часов! Я вспомнил о записке мисс Пенелосы. Записка лежала на столе. Я подбежал и развернул её. Она была написана карандашом, весьма примечательным квадратным почерком.
Вот что в ней говорилось:
"Дорогой профессор Джилрой!
Прошу извинить, что мой опыт затронул Вашу личную жизнь, в которую я не смею вторгаться.
Профессор Вильсон случайно упомянул о Ваших отношениях с моим сегодняшним субъектом, и я подумала, что ничто не сможет для Вас быть более убедительным, нежели указание, внушённое мною мисс Марден, нанести Вам визит завтра в половине десятого утра с тем, чтобы сообщить, будто Ваша помолвка расторгнута, каковое расторжение и должно будет продлиться около получаса.
Наука столь требовательна, столь взыскательна, что весьма затруднительно предложить ей такое средство контроля, которое бы могло её удовлетворить. Но я уверена, что подобное средство будет выглядеть вполне убедительно, поскольку субъект в данном случае всего менее расположен совершить это действие по собственной доброй воле.
Каков бы ни был результат, забудьте о нём: субъект в данном случае совершенно ни при чём, и у вашей избранницы сердца не останется ни малейшего воспоминания о пережитом опыте
Пишу эти строки, чтобы Вас успокоить и попросить прощения за мимолётное страдание, которое, вероятно, я доставила Вам своим опытом".
И в самом деле, когда я прочёл записку, то испытал несказанное облегчение и был не в состоянии сердиться.
Конечно же, это на редкость бесцеремонно со стороны женщины, с которой я едва знаком. Но в то же время надо признать, что я сам спровоцировал её своим скептицизмом. Меня и в самом деле трудно убедить. Вот она и выбрала этот способ.
Мне и вправду нечего возразить, опыт оказался весьма убедителен. Гипнотическое внушение действительно имело место и стало теперь для меня твёрдо установленным фактом.
Приходится признать: Агата, самая уравновешенная из женщин, которых я знаю, была доведена до бессознательного автоматического состояния.
Другое лицо, находящееся на значительном удалении, заставило её двигаться наподобие того, как инженер управляет движением торпеды Бреннана.
Душа гипнотизёра вкралась в неё, изгнала её душу, завладела нервным аппаратом, как бы говоря: "Я буду распоряжаться твоим телом в течение получаса".
Агата, с момента её прихода и до самого ухода, должна была находиться в бессознательном состоянии.
Но как она в таком состоянии шла по улице, не подвергаясь при этом опасности?
Я взял шляпу и спешно вышел, чтобы убедиться, что с Агатой всё в порядке.
Да. Она была у себя.
Меня провели в салон, где я застал свою невесту с книгой на коленях.
- Вы наносите ранние визиты, Остин, - сказала она с улыбкой.
- Да, но, во всяком случае, не столь ранние, как вы, дорогая Агата, - ответил я.
Мои слова явно заинтриговали её.
- Что вы хотите этим сказать?
- Разве вы сегодня никуда не выходили?
- Выходила? Куда я могла выходить?
- Агата, - сказал я как нельзя более серьёзно, - вас не затруднит подробно описать мне, чем вы занимались сегодня утром?
Мой строгий вид её позабавил.
- Остин, сегодня вы говорите со мной как настоящий профессор. Вот что значит быть невестой учёного! Но я всё-таки скажу вам, чем я занималась, хотя мне и непонятно, что тут для вас интересного. Я встала в восемь часов. Позавтракала в восемь тридцать. В 9.10 пришла в эту комнату и принялась читать "Мемуары" мадам де Ремюза. И через несколько минут воздала должное этой французской даме - заснула за её книгой, а также и вам, сударь, поскольку видела вас во сне, что должно быть для вас как нельзя более лестным. И проснулась я всего лишь несколько минут назад.
- И что, вы оказались там же, где были до этого?
- А как бы я смогла оказаться в другом месте позвольте вас спросить?
- Если не трудно, Агата, расскажите, что вам снилось обо мне? Уверяю, что мной движет не простое любопытство.
- У меня лишь смутное впечатление, что в этом сне вы играли какую-то роль. Но точно я ничего не помню.
- Если сегодня вы никуда не выходили, то тогда почему, Агата, ваши туфли в пыли?
На лице её отразилась растерянность
- Остин, что такое с вами сегодня? Можно подумать, что Вы мне не верите. Да, мои туфли в пыли - наверное, я надела пару, которую служанка не почистила со вчерашнего дня.
Было совершенно очевидно, что Агата ничего не знает, и я решил: пусть лучше она пребывает в неведении. Если бы я стал объяснять случившееся, то, пожалуй, испугал бы её, и ничего хорошего бы из того не получилось. Поэтому я сменил тему и вскоре откланялся: мне надо было идти в университет.
Случившееся произвело на меня неизгладимое впечатление.
Горизонт научных возможностей для меня сразу же неимоверно раздвинулся. Меня больше не удивляют энергия и дьявольский энтузиазм Вильсона. Ещё бы ему не работать рьяно! Он чувствует: стоит протянуть руку - и коснёшься огромного, невозделанного исследовательского поля.
Да, я помню, какое воодушевление я испытал, когда увидел, что ядро клетки принимает новую форму, или когда рассматривал все подробности мышечного волокна при трёхсоткратном увеличении.
И как всё-таки ничтожны подобные изыскания в сравнении с теми, что затрагивают самые основания жизни и природы души человеческой!
Я всегда считал дух производным материи. Ум, полагал я, вырабатывает мысль точно так же, как печень жёлчь.
Но можно ли утверждать такое теперь, когда я вижу, что дух воздействует на материю на расстоянии, играя на ней, словно музыкант на скрипке?
Отныне я вынужден признать, что тело не порождает души. Оно скорее лишь грубый инструмент, посредством которого проявляется дух. Так ветряная мельница не порождает ветра, а служит лишь его проявлением. Вот что противоречило всем моим устоявшимся мыслям и, однако, вне всякого сомнения, оказалось возможным и стоит тщательного изучения.
И почему мне, собственно, воздерживаться от изучения этой области? Вчера ведь я написал: "Покажи Вильсон мне что-нибудь положительное, что-нибудь действительно объективное, я, быть может, и заинтересовался сим предметом не на шутку и углубился бы в него столь же рьяно, как сейчас углублён в физиологию".
Ну что ж! Нечто положительное и объективное было мне предъявлено. И я сдержу слово, данное самому себе. Исследование этой области, я уверен, представляет огромный интерес.
Некоторые мои коллеги смотрят на данную тему искоса: наука действительно полна предрассудков, чуждающихся рассуждения. Но если у Вильсона хватает смелости отстаивать свои убеждения, то и я могу позволить себе то же самое