Мадам ничего не ответила. За какой бы угол она ни свернула, там оказывались либо он, либо шевалье де Лоррен, либо Елизавета де Гранси. Каждой принцессе нужны свои драконы, но у нее таковых не осталось. Одну за другой у нее отобрали всех верных ей придворных дам.
Клика пустила слух, будто между Мадам и одним капитаном из гвардии Месье завязался роман. Король нанес им визит и увидел, как холоден с нею Месье. Мадам чувствовала себя тем слоном, которого незадолго до этого на ее глазах в присутствии короля расчленили, - слишком большой и распространяющей вокруг себя отраву. Она умоляла короля позволить ей удалиться в монастырь.
- Наша дружба не позволяет мне разрешить вам покинуть меня навсегда. Я решительно против этого. Выбросьте эту мысль из головы, - сказал он и напомнил ей о ее долге.
- Меня отравят, как первую…
- Нет, Мадам, - сказал король, призвал Месье, и они кое-что согласовали.
К тому времени яд подбирался уже и к самому королю. Шамбр Ардент, "Огненная Палата", специальный суд, расследующий колдовство, был остановлен, когда судьи добрались до Атенаис де Монтеспан. Ее обвиняли в том, что она дала королю приворотное зелье и голая принимала участие в черной мессе, на которой приносились в жертву младенцы. И все же яд мог оказаться в молоке, в вине и в клизмах. Отравляли нюхательный табак и перчатки. Дочь Месье от Генриетты, выданная замуж за горбатого Филиппа и ставшая королевой Испанской в двенадцать лет, была отравлена сырыми устрицами, поданными горничной. У нее выпали ногти, и она умерла, отравленная дочь отравленной матери.
Поначалу, прибыв ко двору, Мадам думала, что оставила далеко позади Рейн с его привидениями, где ее дядю Руперта считали колдуном, а его черную собаку - дьяволом, и целые армии отступали перед ним. Однако и здесь, во Франции, обнаружились призраки, и чары, и сумки с жабьей лапкой, сжимающей сердце, завернутое в крыло летучей мыши - все в бумажной обертке, покрытой символами, которых никто не мог прочесть. Еще она была наслышана о черном младенце королевы, тайно увезенном в какой-то монастырь. Королеве подарили Османа, карлика-мавра, всего двадцати семи дюймов ростом, который ходил за ней, как любимая собачка, держал ее шлейф, пряча в него свое лицо, сидел у нее на коленях; следуя королеве, все придворные дамы обзавелись крошечными маврами, и тех даже изображали на портретах. Однажды, когда королева была на сносях, Осман, выскочив откуда-то, так напугал ее, что дитя, как говорили, родилось черным (ибо дитя приобретает качества того, на что посмотрит, испугавшись, беременная женщина). После несчастного случая с королевой молодых беременных женщин остерегали смотреть на Мадам.
* * *
На каждый понедельник, среду и пятницу назначались jour d’appartement. Король строил большую галерею на всем пути от своих апартаментов до апартаментов королевы. Уже готовая часть была превращена в бесконечный салон, с семью комнатами для приемов. Мадам ходила между столами, где вели нечестную игру в lasquenet, триктрак, пикет, ломбер, summa summarum и шахматы. Придворные выли, били по зеленому бархату столов кулаками, отчего подпрыгивали золоченая бахрома и золотые луидоры. Одни рыдали, обхватив руками свои парики, и во время игры не вставали даже перед королем. Другие наблюдали с серебряных скамей под хрустальными люстрами, некоторые стояли на коленях на стульях, называемых voyeuses, хихикали, переговариваясь шепотом в оранжевом мерцании.
Иные останавливались у зеркал, чтобы поправить локон или ленту или полюбоваться на себя, иные располагались у апельсиновых деревьев, растущих в серебряных кадках. Запахи смешивались - апельсиновая вода, амбра короля, жасмин мадам де Монтеспан. Мадам и оставшиеся у нее дамы шли сквозь шепот острот. Все гляделись в зеркала, кроме Мадам. Зеркала по обе стороны комнаты тысячекратно отражались друг в друге.
- Я только что вернулся из Парижа, - сказал дофин, картавя, как все королевские дети.
К Мадам подходил ее муж, Месье, мастер увеселений, организатор потех, импровизированных прогулок в колясках при лунном свете, балов-маскарадов. Он дольше всех задерживался перед зеркалами.
У Месье была необычайно бледная кожа человека, проводящего жизнь в парижских гостиных, как у красавицы, выросшей при свечах. Он поправлял галстук и воротник из тонкого венгерского кружева; тройные кружевные манжетки обвивали его руки в браслетах, и на каждом пальце - тяжелые кольца. Он с важным видом двинулся вперед, и ленты взлетели над его каблуками, которые башмачник Ламбертен сделал на два дюйма выше обычных. Его серый шелковый камзол, украшенный золотой вышивкой, на бедрах собран в складки. На жилете из розового шелка, вышитом золотыми цветами, сверкают пуговицы из изумруда. Грудь и большой живот пересекает синяя лента ордена Святого Духа. Он весь унизан бриллиантовыми крестами и звездами, бриллианты украшают эфес его шпаги. Он поклонился Мадам, загорелой, грубой и разбитой - к тому времени уже двадцать шесть раз она падала с лошади.
Он оглядел ее рысьими глазами, проверяя, надела ли она свои немногочисленные драгоценности. Она подумала, что в Месье, только ради моды притворяющемся, будто он ухаживает за женщинами, никогда не ослабеет тяга к роскоши.
Шевалье сделал какое-то замечание, смех долетел до нее. Это все еще причиняло ей боль.
Месье притворился, что не заметил Атенаис де Монтеспан, которая влачила жалкое существование - в платье из французских кружев, в прическе из тысячи бесполезных локонов, связанных черными лентами, перевитых нитками жемчуга.
Месье остановился поговорить со своим кузеном Джеймсом, которого называли "королем за пределами Англии". Мадам, которая чувствовала себя как бы в изгнании, послала Джеймсу одну из своих редких улыбок. В конце концов, не перемени она веру, она бы правила Англией.
* * *
Мадам шла по лабиринту Версаля и думала о том, что это и есть ее жизнь, в которой за любым поворотом ее ждет тупик. Королева умерла, и король сказал, что это единственный случай, когда она не доставила ему никаких хлопот.
Однажды Мадам столкнулась со слугами, которые, стоя на лестницах, прикрывали листочками сокровенные места статуй.
- Слишком малы, - сказала мадам де Ментенон, стоявшая у подножия одной из статуй; большой крест, висящий на низке крупных жемчужин, украшал ее грудь. Король женился на мадам де Ментенон, но королевой ее не сделал.
Хотя некогда, как и Мадам, мадам де Ментенон была протестанткой, теперь она пошла крестовым походом на протестантов, добиваясь их полного изгнания из Франции. Ее набожность, кроме всего прочего, убила всякую веселость при дворе.
* * *
Король от имени Мадам предъявил права на Пфальц и, получив отказ, обратил его в пустыню. Он жег замки и хижины, вырывал с корнем деревья, и Мадам не спала, потому что, когда она засыпала, ей в кошмарах являлись люди в подвалах, Мангейм, который выстроил ее отец, теперь превращенный в груду камней, Гейдельберг, объятый пламенем.
Мадам, насколько могла, держалась в стороне от политики. Теперь, стоило ей только заговорить со слугой, как Месье тут же бросался к нему выспрашивать, о чем она говорила. Также допытывались у ее детей.
Месье сказал Мадам, что желает назначить своего старого любовника маркиза д’Эффиа наставником их сына. Если она не согласится на это, он постарается сделать ее жизнь настолько невыносимой, насколько это возможно.
- Во всей Франции не найти большего содомита, - ответила Мадам.
- Должен признаться, что д’Эффиа развращен и что он любил мальчиков, но с тех пор прошло много лет, и он избавился от этого греха, - сказал Месье.
Тогда Мадам пошла к королю. Двери широко распахнулись перед ней. Была зима, и мебель в королевских покоях была обита вышитым бархатом (летом - цветастым шелком), а люстры и канделябры были серебряные. Как всегда, она остановилась перед "Музыкантами" Джорджоне и "Женщиной из Флоренции по имени Джоконда" Леонардо да Винчи, потому что у этой женщины были, кажется, тайны, как и у нее, и скрытность, которая успокаивала Мадам. Восемь сук-пойнтеров подбежали обнюхать ее, глубоко зарываясь мордами в придворное платье.
- Если о моем сыне будут думать, что он любовник д’Эффиа, - сказала Мадам, - это не сделает ему чести.
Король, который ел яйцо вкрутую, заверил Мадам, что он назначит честного человека в наставники ее сыну. Он скрестил ноги - красные каблуки его башмаков были теперь еще ярче, чем у Месье.
В конце концов после смерти славного Сен-Лорена скромный, но образованный аббат Дюбуа стал учителем ее сына, но все равно сын был развращен.