Соскакивая с седла, я оглянулся - три самолета шли в нашу сторону. Позади них на шоссе вздымались темные веера взрывов. Мы все же успели отбежать в сторону метров пятнадцать, как Володька повалил меня на землю. Вовремя - позади рванула бомба, расколола, как мне показалось, земную твердь. Парализованный страхом, я ждал новых взрывов, но их не было слышно. На нас посыпались комья, щепки. Володька лежал рядом, повернув голову, он смотрел одним глазом на небо. Я тоже отважился глянуть вверх. Самолеты очерчивали широкий круг над нами; на их плоскостях играли розоватые отсветы лучей взошедшего солнца. Очертили два круга и, с ревом набирая высоту, ушли на восток.
Мы поднялись. На шоссе дымила небольшая воронка. Бомба, одна, единственная бомба угодила между нашим мотоциклом и машиной пограничников. Мотоцикл с согнутой рамой и сплющенной коляской лежал в кювете, машину взрывом опрокинуло на бок.
Среди пограничников оказались раненые. Один - тяжело. Его несли на руках к первой машине.
- Поедем с ними, - дернул меня за рукав Володька. - Понял? Лезь на машину.
На машину, которая была к нам поближе, нас не пустили. Пограничник оттолкнул Володьку прикладом.
- Куда?! Назад! Нельзя, не разрешается! - грозно заорал он.
- Ты что, чокнутый! - возмутился Володька, готовый вступить в драку, но тут еще два пограничника вскинули оружие. Они глядели на нас молча, волками. - Вот гады, - ожесточенно плюнул Володька. - Звери, а не люди. Давай на первую, там командир.
У головной машины пограничники сгрудились возле тяжелораненого, делали перевязку. Володька подсадил меня в кузов и взобрался сам. Мы сели на скамью спиной к кабине. Раненого осторожно подняли на плащ-палатке в кузов, уложили на днище. Нас заметили, когда машина тронулась. Пограничник с тремя треугольниками на петлицах, с медалью "За отвагу" на груди, взглянув на нас, даже рот открыл от удивления.
- Вы откуда? Кто такие?
- Товарищ старший сержант... - начал было Володька.
Пограничник не стал его слушать, перегнулся за борт к кабине и крикнул:
- Товарищ капитан, у нас прибавка! Двое...
Командир пограничников немедленно вылез из кабины, занес ногу в запыленном хромовом сапоге за борт и легко вскочил в кузов. Второй раз за сутки я подивился человечьим глазам: глаза девушки-санинструктора запомнились мне и вот глаза капитана... У командира пограничников были глаза рыси - светлые, жестокие. Но такими они были только первое мгновение. Рассматривая нас, капитан подобрел, и в его вопросе прозвучала не угроза, а скорее насмешка.
- Кто такие? Дезертиры, раненые?
На нем была серая, выгоревшая на плечах коверкотовая гимнастерка, перехваченная широким комсоставским поясом с медной, в форме пятиконечной звезды, пряжкой. На груди красовались орден Боевого Красного Знамени с облупившейся эмалью и медаль "За боевые заслуги".
- Товарищ капитан, я глухой... - сообщил Володька с виноватой улыбкой. - Меня оглушило, три снаряда рядом... Наверное, перепонки лопнули.
Командир пограничников сочувственно закивал головой.
- А этого человека мы задержали, - показывая на меня, продолжал боец. - Ехал на мотоцикле оттуда, с немецкой стороны. Говорит - диверсант, наш, советский, везет какое-то сообщение! - Капитан бросил на меня пронизывающий взгляд, и на мгновение его глаза снова стали похожи на глаза рыси, приготовившейся к нападению из засады. - Ну, наш старший лейтенант приказал мне доставить его до моста. Поскольку я глухой и нога у меня... - Володька виновато и беспомощно развел своими ручищами.
- Понятно... - Капитан по-прежнему испытующе, но уже насмешливо смотрел на меня. - Он правду говорит? Ты в самом деле советский диверсант?
Нет уж! Хватит с меня "диверсанта". Я закаялся употреблять это слово. Я молчал. Теперь я имел право и даже обязан был молчать.
- Он нам признался сам, - ухмыльнулся Володька. - Мы его чуть не расстреляли. Понимаете, товарищ капитан, он был в немецкой форме, а когда подъехал к нам, сбросил мундир, надел гимнастерку. Брюки и сапоги у него так и остались немецкие...
Капитан оглядел мои ноги, сложил губы трубочкой, протяжно свистнул. Он явно развеселился. Глядя на своего командира, старший сержант также пришел в хорошее настроение, заулыбался.
- Что ты должен сообщить нашим? - переходя на дружеский, интимный тон, спросил Меня капитан. - Не бойся, мне ты можешь сказать.
Мне не понравилась назойливость пограничника. Какого черта он лезет со своими вопросами? Меня сопровождает конвоир. Значит, довези, сдай в штаб и дело с концом, ты свою задачу выполнил.
Однако мое молчание, видимо, только раззадоривало любопытство капитана. Он не отставал, лип ко мне.
- Если ты не обманываешь, то ты герой, тебя должны наградить орденом. Я сам подам рапорт. Ведь не с пустяком же ты ехал?
- Товарищ капитан, я вам скажу позже.
- Почему не сейчас?
- Доедем до моста...
- А что - мост? - впился в меня глазами пограничник.
Я молчал. Доброжелательность на лице капитана сменилась разочарованием, враждебностью. Чем-то озабоченный, что-то решая, он посмотрел вперед на дорогу.
- Ему нечего сказать, - заявил пограничник, поворачиваясь к нам. - Он врет, водит нас за нос, думает выпутаться. Он немецкий диверсант!
Володька понял, пожал плечами - кто его знает, может быть, и так.
- Его послали взорвать мост в тылу у наших, - взвинчивал себя капитан. - Таких нужно стрелять, как бешеных собак, на месте. И я тебя прикончу, слышишь? - он вытащил из кобуры свой ТТ. - Сейчас пулю получишь!
- Не надо, капитан, - запротестовал Володька, заслоняя меня своим плечом. - Довезем, там разберутся...
- Говори правду, мерзавец! Говори!
Дуло пистолета было обращено на меня, но я смело глядел в глаза капитана. Не такой он простофиля, чтобы застрелить "языка". Кроме того, у меня был опыт, меня уже раз расстреливали... А он ярился, психовал.
- Говори!!
Как-то еще до войны отец сказал мне: "Берегись дурней. Самая страшная авария - столкновение с дураком". Неужели сейчас был именно такой вариант? Мои мысли прервали выстрелы, раздавшиеся впереди, и крики: "Стой1 Стой! Остановить машину!" Капитан оставил меня в покое, нагнулся к дверце кабины, что-то сказал шоферу и, выпрямившись, закричал, грозя кому-то пистолетом:
- С дороги! Выполняю спецзадание генерала. Товарищ капитан, не имею права задерживаться. У меня "язык" - немецкий штабной офицер. Не имею права задерживаться!
Машина замедлила ход, но прошла, не останавливаясь. Я увидел позади стоявшего на обочине и сердито глядевшего нам вслед командира с расстегнутым воротником гимнастерки и рассеявшихся по полю бойцов, копающих окопы.
- Вот еще герой мне нашелся, - гневно фыркнул командир пограничников. - Оружием грозит... Своих людей растерял, я ему оборону держать должен.
- Хватит! - сердито поддержал капитана старший сержант. - Мало наших на границе полегло... Где они были тогда?
Слова старшего сержанта не удивили меня. Пограничники в первые часы и дни войны приняли на себя удар намного превосходящих сил противника и сражались героически. Видать, и этим досталось... Да и совсем недавно они попали в переплет, едва ушли от гитлеровских танков. Нет, капитан, можешь кричать на меня, можешь грозить пистолетом, а я на тебя не в обиде. Не будь только дураком...
- Стой! Стой! Стрелять буду! - раздался впереди тонкий, отчаянно-требовательный голос.
Капитан вскочил, закричал:
- С дороги!
- Стой!!
Взвизгнули тормоза, машина остановилась. Из-за резкого торможения мы чуть не вылетели из кузова. Лежавший без сознания раненый пограничник застонал. Я быстро оглянулся и увидел перед машиной, почти у самого радиатора девушку в военной форме с пистолетом в руке. Она стояла, широко расставив ноги, с решительным, неустрашимым видом. Я узнал ее...
- Капитан, вы должны взять тяжелораненого. Это командир полка, майор.
- Давай! - после секундного колебания согласился пограничник. - Старший сержант, помогите ей.
Старший сержант и несколько молчаливых пограничников открыли правый борт, прыгнули на землю. Остальные по знаку командира потеснились, освобождая место. Майора положили рядом с тихо стонавшим раненым пограничником.
- Спасибо, капитан, - сказала девушка, вылезая на машину.
Она тотчас же присела на корточки, склонилась над раненым. Как она извелась за эти сутки! Я глазам своим не верил - кожа да кости. Лицо стало еще темней, точно обуглилось на солнце. Только глаза остались прежними. Сколько в них было доброты, сочувствия, страдания, когда она, бережно поддерживая рукой голову раненого пограничника, подкладывала под нее свою свернутую шинельку...