Просторный кабинет. Окна закрыты тяжелыми шторами. Кабинет залит ярким светом люстр. Чиновники, задержавшие ее, встали с ней обок. Из-за стола поднялся невысокий упитанный человек с круглым лицом, внимательно посмотрел на Эльвиру и пригласил сесть. Потом он извинился в том, что прибегнул к необычному способу знакомства, и пожаловался на свою профессию, причиняющую беспокойство и ему и другим. У него подчеркнуто светские манеры. Его бархатный баритон звучал приятно, но бездушно. Эльвира подумала, что за приторной вежливостью этого человека скрывается желчная раздражительность.
– Вы танцовщица? – спросил он.
– Да.
– Недавно вернулись из Будапешта?
– Да.
Эльвира не подняла на него глаз. Медленно обрывая пальцами лепестки розы, она бросала их на ковер.
– Не можете ли сказать, с кем в Будапеште вы встречались особенно часто?
– Я полагаю, это мое личное дело.
– Вы так думаете?
– Я уверена.
– Печально… очень печально. Ну, что ж. Надеюсь, через некоторое время вы станете более разговорчивой и откровенной.
Эльвира вскочила на ноги. Все-таки она была уверена, что произошла ошибка. Она вызывающе крикнула:
– На что вы намекаете? Что это значит? По какому праву вы привезли меня сюда? Что вам от меня надо?
Чиновник рассмеялся, но как-то странно, почти беззвучно.
– Мы хотим, – спокойно произнес он, – чтобы вы вернули похищенные у барона Редера фамильные ценности.
Это обвинение сразило Эльвиру точно выстрел. Она упала в кресло. И только спустя несколько секунд сообразила, что никакого барона Редера она не знает. Эльвира запрокинула голову и непринужденно расхохоталась.
– Вы понимаете, о чем говорите? – спросила она чиновника.
– Как и всегда.
– А сейчас?
– Тоже.
– Никакого барона Редера я не знаю и о его ценностях не имею представления.
– А это нетрудно проверить. Разрешите вашу сумочку.
– Пожалуйста, – насмешливо согласилась Эльвира. Она вынула из сумки записную книжку, коленкоровый конверт и подала ее чиновнику.
Его пальцы старательно ощупали сумку, он открыл ее, обследовал подкладку и сделал губами неопределенный звук.
– Что у вас в конверте? – спросил он.
– Письма друзей, – спокойно ответила Эльвира.
– Ваши друзья пишут письма на машинке?
– Это дело вкуса…
– Не спорю. Но я позволю себе взглянуть и на конверт, и на книжку.
Эльвира покраснела. Как поступить? Чем объяснить, что она носит в сумке чужое письмо?
– Сделайте одолжение, – непринужденно сказала она и бросила записную книжку Прэна на стол.
По губам чиновника скользнула улыбка.
– Я вас понимаю, – сказал он, – но постарайтесь меньше нервничать.
Эльвира промолчала.
Чиновник перелистал книжку и спросил:
– Как к вам попала записная книжка американского журналиста Прэна?
– Я взяла у него.
– Зачем?
– Я ревную его… Мы с ним близки.
Чиновник провел ладонью по своему крупному лицу – быть может, скрывая улыбку. Он хорошо владел собою.
– Придумано остроумно, но… для простачков. Вашему объяснению можно поверить только с большой натяжкой. А конверт?
– Его передал мне мистер Прэн.
– Мистер Прэн! С какой целью?
Он просмотрел письма, сложил их стопкой и, обращаясь к Эльвире, спросил иронически:
– Похитить эти документы вам тоже подсказала ревность?
Эльвира не нашлась, что ответить.
– Я жду.
– Отказываюсь отвечать.
– Дело ваше.
Чиновник снял телефонную трубку и набрал номер.
– Алло! Говорит Сойер… Да, да. – Эльвира вздрогнула: вот кто этот человек! – Я прошу вас зайти ко мне… У меня в руках ваши документы.
Нельзя было сомневаться: Сойер говорит с Прэном.
Через какие-нибудь десять-пятнадцать минут она смогла убедиться в этом. Войдя в комнату, Прэн остановился у порога и воскликнул, разыгрывая удивление:
– Ты здесь? Зачем?
– Это я вам сейчас объясню, – вмешался Сойер. – Вашу записную книжку и этот конверт с документами мы изъяли из сумки Эльвиры Эрман.
Прэн взял в руки бумаги, книжку и, прищурив глаза, посмотрел на Эльвиру.
– Если вы эти документы не передали Эрман добровольно, – продолжал Сойер, – я обязан ее арестовать.
– Вы так ставите вопрос? Да… – как-то уклончиво ответил Прэн. – Я прошу, если, конечно, это возможно, оставить нас на несколько минут одних.
Сойер изобразил на своем лице недовольство, но ничего не сказал и вышел из кабинета. За ним последовали агенты, доставившие сюда Эльвиру. Не успела дверь закрыться, как Эльвира бросилась к Прэну.
– Роберт! Ты должен меня выручить! Я допустила непростительную глупость.
– Ты не на сцене, Эльвира, – холодно сказал Прэн.
Она бросила на него перепуганный взгляд и поняла: все кончено.
– Тебя устроит тюрьма? – спросил Прэн тем же тоном.
Эльвира приоткрыла рот, глаза ее округлились.
– Отвечай!
Эльвира беспомощно опустила руки.
– Я могу избавить тебя от тюрьмы при одном условии, – продолжал Прэн. – Ты должна честно и добросовестно рассказать мне все, что знаешь, и дать обязательство выполнять все мои поручения. Согласна? Поверь, это лучше чешской тюрьмы.
Эльвира продолжала молчать.
– Ну! – торопил Прэн. – В нашем распоряжении очень мало времени.
Эльвире показалось, что кто-то другой ответил за нее сдавленным голосом:
– Я согласна.
Прэн быстро придвинул к ней лист бумаги и вынул из кармана автоматическую ручку.
– Хорошо. Пиши. Я буду диктовать… – Он взглянул на часы. – "Я, Эльвира Эрман…" Написала? Так… "проживающая в Карлсбаде, до сегодняшнего дня…" Быстрее, быстрее, они не ждут… "до сегодняшнего дня выполняла поручения своего родного брата Морица Обермейера, офицера гестапо, а теперь… обязуюсь делать все, что поручит мне мистер Прэн". Вот так. Подпишись. Проставь дату… Конфликт с чешской полицией я берусь уладить caм. Ты в этом сейчас убедишься.
Он спрятал обязательство Эльвиры, быстро подошел к двери и открыл ее.
– Прошу, господа.
Вошел Сойер и с ним два агента.
– Я убедительно прошу вас, – обратился к ним Прэн, – считать этот инцидент исчерпанным. Эльвира – женщина, а женщины любопытны. В особенности ревнивые женщины; они ищут доказательства неверности даже в деловых бумагах. Я считаю возможным извинить ее.
Сойер развел руками.
– Ваше дело. Проводите госпожу Эрман к выходу, – приказал он своим людям. – А вас, – он обратился к Эльвире, – попрошу забыть адрес этого дома и все, что здесь произошло.
Когда Эльвира ушла, Сойер повалился в кресло и расхохотался.
– Чисто сработано, Роберт.
– Не совсем.
Сойер краем глаза удивленно посмотрел на Прэна.
– Да, не совсем чисто, – повторил Прэн. – Если бы ты не назвал своей фамилии, когда говорил со мной по телефону, она могла бы поверить, что имеет дело с чехами. А теперь… Твое имя фигурирует в одном из этих: писем… Понимаешь?
Сойер свистнул.
– Черт возьми, об этом я не подумал. Вот действительно свалял дурака.
Глава восьмая
Над Прагой плыли низкие облака, бросая тени на мостовые и крыши. Железнодорожники в рабочих спецовках, вытирая на ходу руки паклей, перебирались через станционные пути к мастерским. Переходя рельсы, они высоко поднимали ноги, точно преодолевали брод, а потом торопливыми шагами шли дальше.
Просторный цех мастерских быстро заполнялся. Люди тесно рассаживались на скамейках, расставленных в ряды, располагались возле верстаков.
В глубине цеха на импровизированном помосте стоял небольшой желтый столик.
Когда поток участников митинга оборвался, с передней скамьи поднялся Ярослав Лукаш и своей тяжеловатой, мерной походкой направился к помосту. Непрочная лесенка затрещала под его ногами. Лукаш подошел к столу, положил на него кепку, измазанную мазутом, разгладил заскорузлой рукой обвислые усы и вынул из широкого кармана комбинезона несколько листов бумаги – конспект его сегодняшнего выступления.
Лукаш прищурил глаза, всматриваясь в листы бумаги. Потом положил руки на стол. Он решил не придерживаться конспекта – тянуло к душевному, свободному разговору с людьми.
– Друзья! – начал Лукаш, поднял голову и встретил тысячи глаз, внимательно следящих за ним. – Пражский комитет компартии поручил информировать вас…
Веско и тревожно вошли его первые слова в напряженную тишину.
– Все вы меня знаете, и я вас знаю… Я думаю, что мы легко поймем друг друга.
Да, Ярослава Лукаша знали почти все железнодорожники узла. Здесь выросли и состарились его дед, отец и он сам. Знали, что у этого громоздкого, физически сильного человека мужественное сердце, знали, что он совсем недавно оправился от тяжелого ранения, нанесенного ему реакционерами. Его знали, ему верили.
– Последние дни ознаменовались новыми событиями. Сто тысяч граждан Чехии, Моравии и Силезии вышли на улицы городов. Десятого сентября массовые протесты против провокаций гитлеровцев имели место в Праге, Брно, Братиславе, Пльзене и других городах…
Лукаш говорил спокойно, не подбирая, не выискивая слов. Речь его текла ясно и неторопливо. И говорил он тихо. Он никогда не повышал голоса на трибуне, не кричал, не требовал тишины, но его голос всегда был слышен в самых далеких уголках собрания.