3
Уже в сентябре 1945 года, когда шел процесс над главными военными преступниками и очередь приближалась к неглавным, около ворот лагеря "Люнебург" остановился "виллис" и из него выпрыгнули два американских офицера. Один высокий, плечистый, со скуластым угрюмым лицом, второй - щупленький, среднего роста, ничем неприметный, кроме черных усиков и большого носа, перебитого не то осколком снаряда, не то ножом. Наверное, все же ножом, потому что обладатель этого носа на фронте не был.
Офицеры предъявили ордер на допрос пленного вне территории лагеря и забрали с собой гауптштурмфюрера Ольшера. В "виллисе" он оказался рядом с плечистым я скуластым на заднем сидении. С шофером сел обладатель перебитого носа.
За всю дорогу, а "виллис" пробежал с десяток километров, пока достиг противоположной части города, офицеры не проронили ни слова. Имеются в виду слова, адресованные Ольшеру, - их не было. Да и между собой американцы перебросились лишь парой или тройкой фраз, из которых Ольшер заключил, что офицеры не в духе и им эта поездка нужна, как воскресный молебен с похмелья.
"Виллис" остановился у небольшого особняка, где прежде жили состоятельные и, возможно, очень состоятельные люди: дом и садик были обнесены чугунной изгородью с ажурными переплетениями. Офицеры вышли первыми и, заметив, что Ольшер мешкает, крикнули нетерпеливо:
- Плис!
А скуластый почему-то засмеялся, что никак не шло к его хмурому лицу, и добавил:
- Битте, черт возьми!
Приглашение не очень понравилось Ольшеру, но это было не самым неприятным из того, что ожидало капитана за порогом особняка. В доме находился еще офицер - переводчик. Сонный, только что освободившийся от винных чар, он мылся под краном, фыркал и ругался, и называл всех свиньями, не способными понять человека в двадцать пять лет - переводчику было двадцать пять лет, он недавно окончил колледж и стажировался в армии.
Скуластый и носатый прошли в столовую, а может, и не столовую, а просто большую комнату со столом, заваленным газетами и уставленным бутылками с вином и коньяком. Они не обратили внимания на переводчика, что еще больше рассердило его, и он принялся ругать Ольшера. По-немецки:
- Ну, что вы стоите как пень? Не можете очухаться после капитуляции. Шнель!
- Куда мне идти? - спросил миролюбиво Ольшер. Очень миролюбиво - ему не хотелось сердить хозяев!
- Герадеаус! Прямо!
Прямо - значит в столовую. И Ольшер прошел и снова остановился, теперь на пороге.
Скуластый показал ему на стул в углу, у камина, а сам устроился в кресле, предварительно придвинутом к столу. Носатый в это время разглядывал что-то за окном. Разглядывал и неторопливо стягивал с себя китель.
Он, носатый, сказал:
- Мы все знаем о вас… и незачем жевать резину.
Сам он не жевал резину и тем не походил на стандартных американских офицеров.
Слова носатого перепел явившийся вслед за Ольшером двадцатипятилетний - он кончил умываться, но еще не успел вытереться, и полотенце старательно двигалось по его розовой шее.
- Всех будут судить, - добавил от себя переводчик. - И - капут! - Жестом он изобразил веревку, поднимающуюся от горла вверх. Изобразил без улыбки, на полном серьезе.
- Заткнись! - бросил ему носатый. Это переводчик, конечно, не перевел, но Ольшер уловил смысл сказанного, так как двадцатипятилетний досадливо поджал губы.
- Мы все знаем, - повторил носатый, - даже то, что вы вербовали людей для нападения на наши стратегические пункты…
- И за это по головке не погладят, - добавил от себя переводчик очень мрачным тоном. Ему доставляло удовольствие пугать пленного.
Ольшер попытался объяснить:
- Я работал на Восток. Моя должность обязывала заниматься делами Туркестана. Видимо, вы не все знаете обо мне…
Носатый, наконец, снял китель, освободился от ворота и рукавов и повесил его любовно на спинку стула.
- Все знаем, - отверг он возражения Ольшера, и не только отверг, но и утвердил сказанное вначале. - Абсолютно все. Даже то, что ваша жена и сын находятся в Аахене и интересуются судьбой своего папеньки. Между прочим, следует подумать о них и о их будущем, господин гауптштурмфюрер…
- Я думал… Это и привело меня сюда.
Переводчик не преминул вставить свое слово, как и прежде, злое и грубое:
- Вас привезли!
Ольшер не обратил внимание на колкость. Он был озабочен самой сутью разговора, который велся слишком странно и пугал капитана.
- Пакет у вас? - спросил он носатого.
- Какой пакет?
Опять игра! Тактические комбинации разведчиков уже начали раздражать Ольшера.
- Вы же все, абсолютно все знаете! - вернул он чужую издевку носатому.
- Ах, пакет?! - изобразил равнодушие носатый. Рука его потянулась к бутылке коньяка, что стояла откупоренной и отпитой на стопке старых газет. И сделал это не из желания подогреть себя, просто подчеркнул пустячность разговора. - Пакет у нас. Где ему еще быть!
- Тогда зачем эта комедия! - с обидой сказал Ольшер. - Перечислите документы, переданные вам, и я установлю их подлинность.
Тревога уже покинула гауптштурмфюрера. Он успокоился, даже улыбнулся мысленно: "Слава тебе, господи. Спасен!"
Носатый нетвердой, пляшущей рукой слил в стакан коньяк и такими же нетвердыми губами стал тянуть его, роняя на рубашку золотисто-бурые капли.
- Перечислим, покажем… - пробормотал он, высосав остаток и кисло морщась. - Все в свое время!
- Налей ему! - сухо потребовал скуластый.
Носатый поискал чистый стакан, не нашел, налил в свои, так же неуверенно, как и прежде, но без щедрости, и протянул капитану.
- Пейте!
Ольшеру не хотелось пить. Не хотелось туманить мозг, и потом он боялся - в лагере кормили плохо, организм ослаб, с одного глотка можно спьянеть.
Скуластый через газету, которую он все еще держал в руках, посмотрел на эсэсовца, на его очки, поблескивающие притуманенным золотом и чистым стеклом, но глаз не увидел. Маленькие и бледно-голубые, они терялись за этими бликами света. Не увидел, и потому не смог понять - что думает и что переживает пленник. А ему нужно было понять. Он решил увеличить дозу горечи, предназначенную для эсэсовца. Сказал холодно, до того холодно, что Ольшер съежился:
- А пакет не ваш…
Этого Ольшер не ожидал. Обокрали! Самым бессовестным образом!
- Все-таки пейте! - предложил скуластый и откинул свои огромные, прямые плечи на спинку кресла, и теперь уже не через газету, а открыв целиком Ольшера, принялся изучать его.
Что оставалось делать гауптштурмфюреру? Пить! Хотя следовало отбросить стакан, да что отбросить, швырнуть в лицо нечестным игрокам - так не поступают с партнером. Если взяли - платите! Но когда за твоей спиной ничего нет, кроме лагеря и неумолимо приближающегося суда, изображать оскорбленного смешно. Глупо.
- Нет… Вы шутите… - забегал глазами по лицам офицеров Ольшер. - Шутите! Там оттиски пальцев… В левом углу…
- Много оттисков, - добавил холода скуластый.
- Но первые - мои!
Носатый помог товарищу добить Ольшера:
- Теперь уже ничего не разберешь… К тому же за пакет заплачено. В свое время…
- Я выпью… - попросил Ольшер.
Носатый едва приметно усмехнулся - он был доволен произведенным эффектом.
- Да, конечно… Коньяк довольно приличный, не то что ваш "вайнбранд"…
Ольшер поднес ко рту стакан. Острый запах коньяка ударил в голову и разлился там туманной слабостью, кружением каким-то. Лицо гауптштурмфюрера сделалось синевато-белым, даже губы и те посветлели.
- Да пейте же, черт возьми! - крикнул досадливо скуластый.
Ольшер заставил себя проглотить дурманящую влагу. Сумел вернуть стакан носатому и даже благодарно кивнуть. Потом он облизал губы и сказал устало:
- Как же так… Как же так, господа!
- Вот так, - утвердил скуластый. - За пакет уплачено.
Огонь побежал по телу Ольшера, стремительно побежал, опаляя и бодря, ломая все естественное и понятное. В этом горячем круговороте трудно было сохранить ясность мысли. Но капитан все же успел выразить логическое:
- Кому?
- Продавцу, - неопределенно охарактеризовал человека, продавшего документы американской разведке, скуластый.
Гауптштурмфюрер ждал более ясного ответа. Немедленного ясного ответа - через несколько минут он мог уже не уловить его. Поэтому потребовал у скуластого:
- Саиду Исламбеку?
- Предположим…
- Нет, мне нужно знать определенно!
Офицеры переглянулись, причем носатый снова усмехнулся, теперь уже не скрывая этого - уголки его большого рта сдвинулись, а в глазах мелькнула лукавая смешинка.
Ответил скуластый:
- Считайте это утверждением. Итак, какое отношение вы имеете к документам?
- Сколько их было? - торопился Ольшер.
Снова офицеры обменялись взглядами.
- Восемь… - после некоторого молчания назвал цифру скуластый. Назвал наобум - так следовало понимать его неуверенный тон.
- А их было семнадцать, - со злорадством объявил гауптштурмфюрер. - Семнадцать отдельных списков. И на каждом печать Главного управления СС и подпись группенфюрера.
- Возможно, - допустил скуластый.
- Так сколько же? - опять потребовал Ольшер. Он все ждал и ждал со страхом опьянения, а оно не наступало. Внутри было горячо, ужасно горячо, но мозг не туманился, легкое головокружение, напугавшее капитана, исчезло - мысль работала четко, и все представлялось ясным. Даже слишком ясным. - Сколько?!
- Это надо проверить, - вмешался носатый. - Однако проверка предусматривает какие-то отправные данные. Ваши данные. Подробности, так сказать…