- Мы говорили много… Говорили об всем. Что вы имеете в виду?
Оплошность, которую допустил незнакомец, несколько смутила или озадачила его. Смущение явственно слышалось в голосе, когда он снова зазвучал:
- Что говорил унтерштурмфюрер о своих друзьях?
- Только одно - есть друг в Туркестанском комитете.
- Имя!
- Он не называл, да меня это и не интересовало.
- Вспомните, может, имя все-таки произносилось?
Ей нечего было вспоминать, имя действительно ни разу не называлось. И слава богу! Чей-то интерес к друзьям унтерштурмфюрера ставил всякого обладателя сведений о них в опасное положение. Желая избавиться от свидетелей, убийцы пойдут путем физического уничтожения всех подозреваемых.
- Никаких имен, никаких характеристик! - твердо ответила Рут. - Я же сказала, меня это не интересовало.
Она говорила правду. Незнакомец понял это и огорчился:
- Странно… А у него были друзья и довольно часто навещали своего земляка здесь, на втором километре.
- Что ж, наверное… Но время наших встреч не совпадало. Вы допускаете такую возможность?
Незнакомец допускал, и это еще более огорчило его. Рут уловила, как и первый раз, нотку растерянности в голосе своего невольного собеседника.
- Черт возьми! - ругнулся он. - Неужели унтерштурмфюрер ничего не упоминал о своих друзьях? Абсолютно ничего…
- Ничего, - успокоившись и даже несколько осмелев, ответила Рут. - Мы просто не касались его друзей… Нам было не до этого…
Досадливый вздох вырвался у незнакомца, и был он такой естественный, такой человеческий, что "шахиня" даже посочувствовала своему огорченному собеседнику, несколько минут назад смертельно напугавшему ее.
- Могу я задать вопрос?
- Задавайте!
- Вы туркестанец?
Даже попытки скрыть себя незнакомец не сделал:
- Туркестанец.
- Конечно, не друг унтерштурмфюрера?
- Нет.
- Скажите, если бы вы получили имя друга, как бы распорядились им?
Незнакомец, видимо, улыбнулся, потому что в ответе, прозвучавшем после недолгого молчания, было тепло усмешки.
- Мы еще не поменялись ролями, фрау Хенкель. Или вы не чувствуете этого?
- Имеется в виду пистолет?
- Не только пистолет! Возможность превратить "шахиню" в простого диктора "Рундфунка", и это превращение займет всего несколько часов. Именно столько, сколько длится дорога до Тиргартена… Итак, имя!
- Его нет.
- Вспоминайте!
- Бесполезный труд. К тому же, я устала стоять.
- Все зависит от ваших способностей быстро решать…
Он намеревался сказать еще что-то строгое и злое, но не успел.
Рут заплакала. Неожиданно и совсем некстати. Заплакала как-то тихо, жалостливо, по-детски всхлипывая и вздрагивая плечами. Большую обиженную девочку напоминала она сейчас, и это сходство с ребенком могло растрогать даже самого решительного и сурового человека. И все нее незнакомец повторил:
- Вспоминайте!
- Имена не назывались, - глотая слезы, произнесла она. - Или вы не слышите то, что вам повторяют. Не назывались…
Решительность незнакомца начала, кажется, постепенно гаснуть. Он переступил с ноги на ногу, о чем Рут догадалась по громкому чавканью мокрых листьев. Переступил и опять вздохнул. Однако голос сохранял все те же строгие нотки, и они предназначались для плачущей "шахини".
- Упрямство ничего не принесет вам, кроме неприятностей. Вы сами себя мучаете, фрау Хенкель…
Он ожидал новых, более жалобных всхлипов, даже рыдания ожидал, а Рут вдруг смолкла и сказала тихо:
- Отпустите меня…
- Что?!
- Я уйду…
Незнакомец не сдержался и выпалил самое обычное, нелепое выпалил:
- Сумасшедшая!
Надо было, видимо, стрелять, уж если угроза произнесена в самом начале. А незнакомец не выстрелил. Женщина сделала шаг, второй, третий и наконец уверенно заспешила к дороге. Голубое пальто ее, отороченное белым мехом, удалялось, растворяясь в сизоватом тумане.
Рут почти бежала. Бежала к машине, чтобы как можно скорее избавиться от страха, вызванного этой нелепой, дикой встречей. Но на шоссе ее ожидало новое испытание. Кажется, она ошиблась в направлении. На обочине не было разлапистого, утконосого "БМВ". Рут перескочила через кант, обрамляющий бетонную полосу, и глянула вдоль дороги. Тревожные и требовательные глаза ее не нашли ничего, кроме голой ленты шоссе, кроме тумана и мокрели. Тогда она побежала влево, словно хотела догнать исчезающее, столкнулась с пустотой, вернулась назад и застыла у дорожного знака. Здесь, именно здесь стоял ее "БМВ". Не с ума же она в самом деле сошла!
Она плакала, теперь уже громко и безутешно. Плакала не для кого-то, а для себя. Слез было много, но они не утешили Рут. Вытерев ладонями, просто ладонями, глаза, она повернулась и покорно, как человек, который понял, что обречен, пошла снова в лес. Снова к той самой полянке, откуда только что сбежала. Не легко было отсчитывать шаги по собственным следам.
На полянке никого не оказалось. Но она не поверила пустоте.
- Слушайте! - произнесла она требовательно, обращаясь к деревьям, будто они были живыми. - Я не знаю имени… но он из Роменского батальона… Простой эсэсман.
Она подождала ответа. Лес не откликнулся. Тишина сделалась, кажется, еще глубже и равнодушнее. Тогда Рут в исступлении крикнула:
- Я ничего не знаю!.. Понимаете, ничего!
И когда снова повторилось безмолвие, она без надежды на отклик, тихо произнесла:
- Верните мне машину…
Одно из деревьев, какое Рут не разобрала, ответило:
- Машина за поворотом.
- За поворотом?! - ужаснулась она - ей предстояло отшагать добрых два километра в слякоть и холод.
- Могла быть и дальше. Это зависело от вас, фрау.
- Благодарю! - выдохнула она.
Надо было идти. И она поплелась нехотя и устало к шоссе. Что-то мешало ей ощутить легкость, которую приносит избавление от опасности. Ловушка, вроде, раскрылась, возвращена свобода, но право быть снова "шахиней" не вознаграждает за испытанный страх и унижение. Другая, совсем другая плата нужна Рут. Она не знает, какая. Но обязательно плата.
- Постойте, фрау.
Охотно, даже слишком охотно Рут остановилась.
- Мы не прощаемся, - произнес голос. - К новой встрече приготовьте сведения об эсэсмане из Роменского батальона.
- Когда? - заторопилась она с вопросом и тем выдала свой интерес. Глаза ее бегали от дерева к дереву, пытаясь найти говорившего, но ничего не находили. Мешал туман, проклятый туман.
- Когда и где, никто не знает. Вас спросят: "Как чувствует себя супруг? Не жалуется ли на сердце?" Вы ответите: "С сердцем все в порядке. Вот горло пошаливает…" Запомнить легко…
Она кивнула.
- А теперь идите!
Знакомой была только дорога к шоссе, по ней Рут и направилась. Голос посоветовал:
- Ближе будет через лес…
Рут пошла через лес.
5
Она не сказала и о том, что вторая встреча с незнакомцем не состоялась, вернее, состоялась лишь спустя много времени, когда Рут Хенкель стала забывать о неприятной истории на втором километре Берлинской кольцевой трассы.
Ну, а то, что произошло за неделю до этого, она вообще не знала…
Ольшеру позвонили из лаборатории "лесной клиники" и сообщили: "Анализ крови положительный". Всего три слова. Вечером он взял дежурную машину главного управления, вывел ее за пределы Берлина, переменил номер и помчался в сторону Ораниенбургского лесничества. Его дважды задерживали посты противовоздушной обороны, которые в этом районе вели особое наблюдение за движением - здесь были натыканы чуть ли не на каждом километре зенитные точки и осветительные установки. Вся полоса от Берлина до побережья Балтики и дальше до острова Рюген представляла собой поле битвы, но только не с наземным, а воздушным противником. Кое-где лежали разбитые и сгоревшие самолеты, однако разрушений было мало - сюда не сбрасывали свой груз бомбардировщики, они несли его до Берлина, и лишь изредка, ужаленные огнем зениток роняли фугаски на лесные полосы или фермы.
В "лесной клинике", представлявшей собой не что иное, как лагерь, только без наблюдательных вышек, Ольшера встретил дежурный врач, уже немолодой человек с изможденным, морщинистым лицом. Он проводил гауптштурмфюрера до палаты для больных, находящихся под особым наблюдением, и остановился у порога.
- Мое присутствие при свидании, надеюсь, излишне?
- Конечно.
Врач кивнул и удалился.
Гауптштурмфюрер резко отпахнул дверь, торопливо вошел в палату и так же резко затворил за собой створку. За порогом он минуту постоял молча, чего-то ожидая или просто осваиваясь с обстановкой и запахами лекарств, ударившими в лицо. С койки, застеленной грубым волосяным одеялом, на капитана глядело бледное лицо с неестественно большими и яркими глазами. Глаза эти были уставлены на вошедшего и выражали удивление и недоумение. Должно быть, больной не воспринимал в этой обстановке штатский костюм, не прикрытый белым халатом. Тусклый свет ночника скрывал линии и краски, мешал узнавать. Когда же взгляд все же одолел полумрак и пробился к двери, к лицу вошедшего, больной улыбнулся. Локти его заработали, пытаясь поднять тело над подушкой. Капитан предостерегающим жестом руки прервал эту попытку.
- Вы еще очень слабы…
- Нет, нет, - возразил больной и снова заработал локтями. - Я уже прогуливаюсь…
- Этого, видимо, не следует делать, - покачал головой Ольшер.
- Напротив, врачи рекомендуют. Надо избавляться от застойных явлений и тренировать мышцы.