Это имело для него какое-то значение. Вопрос прозвучал тревожно, и тревогу легко уловила Рут.
- Кто именно, не знаю… Но не Ольшер. Он был здесь в это время, звонил по телефону, так рассказывали…
Не Ольшер! Ефрейтор успокоился и даже вздохнул облегченно. Непричастность капитана к убийству чем-то устраивала двойника. Он имел дело только с начальником "Тюркостштелле"; и лишь один-единственный раз встречался с майором, имени которого не знал. Если Ольшер не убийца, то близость к нему не вызывает опасения. "Ни один выстрел не прозвучит!" - заверил его капитан. Возможно, это правда.
- Он жив? - с надеждой в голосе спросил гость.
- Кто?
- Этот Исламбек?
- Вероятно. О казни никто не говорил. Впрочем, я могу и не знать… Тайна! - Хозяйка насмешливо изогнула губы, подчеркивая свое ироническое отношение к секретам, столь бережно охраняемым гостем и его шефом.
Ефрейтор обрел спокойствие, но оно было вовсе не нужно Рут. Спокойствие чем-то походило на равнодушие, даже безразличие. Гость уже не смотрел на "шахиню", не смущался, когда она вдруг вскидывала свои длинные ресницы и встречала чужой взгляд открыто, с ясным желанием ожечь гостя.
- А вы хотели бы видеть его живым? - полюбопытствовала она.
Такого вопроса ефрейтор не задавал себе, поэтому он прозвучал для него неожиданно и заставил задуматься.
- Мне все равно, - ответил он не совсем твердо.
- А вдруг вы встретитесь?
- Как то есть? - не понял гость.
- Обычно - Исламбек с Исламбеком, - зло, желая сбить равнодушие ефрейтора, пояснила Рут. - Разве это невозможно?
Он опять задумался:
- Не знаю…
Равнодушие, кажется, нарушилось. Гость стал нервничать: ему не нужен был тот, настоящий, Исламбек - достаточно опасностей таит узкая тропка, на которую толкает ефрейтора Ольшер. Ее бы пройти живым, как-нибудь пройти!
- Не надо пугаться, милый юноша, - засмеялась Рут. - Это же только предположение… Шутка. Не так ли? Оставим серьезную и скучную тему, к тому же еще и запретную. Тайна! - Хозяйка озорно подмигнула гостю. - Я дала слово хранить тайну…
"Шахиня" позвала служанку и велела подать кофе.
- В столовой очень холодно, - пожаловалась она. - Принеси сюда!
Пока служанка возилась с прибором и готовила столик к завтраку, Рут развлекала гостя рассказами о своих поездках по лагерям военнопленных. Это были почему-то веселые поездки. Или просто Рут везло на всевозможные приключения. Однажды они заблудились в лесу и попали вместо лагеря для туркестанцев в румынскую часть, где солдаты ждали артистов. Президент с трудом отбил свою жену от компании подвыпивших артиллеристов. "Это были дюжие и решительные парни", - смеясь признавалась Рут. Другой раз ее чуть не застрелил часовой, когда она, изрядно захмелев во время попойки у офицеров караульной команды, среди ночи стала бить в сигнальный рельс, поднимая лагерь на поверку… Рассказывая, хозяйка громко смеялась, а гость застенчиво улыбался. Он плохо понимал ее быструю, изобилующую сложными оборотами немецкую речь. А возможно, и понимал, но не находил в похождениях "шахини" ничего смешного.
Когда подали кофе и служанка вышла, предусмотрительно притворив плотно дверь кабинета, Рут сказала!
- Будем пить!
Рядом с оттоманкой, в торшере хранился коньяк. Хозяйка достала уже начатую бутылку и налила себе и гостю по полной рюмке.
- Берите и садитесь ближе, чтобы мне удобнее было угощать вас…
Он хотел пододвинуть кресло, но "шахиня" показала на оттоманку.
- Не бойтесь, в этом доме вам не угрожает ничего страшного, - и, подняв рюмку, она добавила многозначительно: - Вы же не настоящий Исламбек!
Пока он, взволнованный таким неожиданным предложением хозяйки, перебирался с кресла на оттоманку и умащивался рядом, не зная насколько близко можно сесть, Рут поправляла плед на своих ногах. Поправляла старательно, настолько старательно, что ноги все время оказывались обнаженными и ефрейтор невольно наталкивался взглядом то на округлую коленку, то на полные икры, то на пятки.
Наконец канительная и веселая церемония завершилась - "шахиня" стихла с рюмкой в руке, а ефрейтор обалдело застыл в нерешительности рядом.
- Да садитесь же! - потребовала "шахиня".
Он сел. Рюмка его была в воздухе и усилия, что тратились на сохранение равновесия, отвлекали ефрейтора от необходимости думать о следующем своем шаге. Главное, эта нехитрая работа вселяла в нем какую-то уверенность и даже спокойствие. Когда же они выпили, гость пугливо съежился и сжал губы. Сжал, потому что они предательски вздрагивали и, произнеси он что-нибудь, немедленно бы выдали волнение и страх.
Хозяйка продолжала болтать. Пила коньяк и болтала, вовсе не заботясь о том, слушают ее или нет. А гость держал в руках крошечную желтую чашечку с золотым ободком, вдыхал пряный аромат кофе и молчал.
В случайной паузе "шахиня" вдруг вспомнила о госте. Ей стало смешно от его вида, от этих обалделых глаз, испуганно уставившихся на плед, под которым грелись ее ноги. И она спросила без улыбки, но шутливо:
- Страшно?
Он не подумал о своей миссии, о скором побеге, о выстрелах и возможной смерти. Он был занят борьбой с проклятой дрожью, что одолевала его рядом с хозяйкой дома. В который раз ефрейтор покраснел. До ушей покраснел.
"Боже, какой телок", - разочарованно и даже брезгливо подумала "шахиня". Но не отодвинулась и не прикрыла плотнее ноги. Протянула руку и провела по волосам ефрейтора. Едва, едва, но он почувствовал прикосновение и, кажется, ощутил тепло пальцев. Это вселило в него решимость, дерзкое отчаяние. Схватив се руку, он хмельно стал целовать, тычась губами и лицом в ладони "шахини".
Она удивилась. Сказала нравоучительно:
- Вы рискуете, милый мой туркестанец. И я боюсь за вас…
Он все бился в ее ладонях, и "шахиня" сочла уместным продиктовать свои условия:
- Обещайте не забывать этого дома… Здесь ваши друзья, самые искренние и близкие…
3
- Нет, нет! Это ваши предположения. В то время я была слишком далека от комитета и всего того, что называют борьбой за власть и славу. Это был бунт чувств. Отчаяние женщины… Я почти постоянно находилась дома, в особняке на Тиргартене. Ходить некуда, да и незачем. Отношения с мужем испортились. Все стало противно… и он тоже. Вечное нытье по поводу неудач в комитете могло свести с ума любого, даже самого оптимистически настроенного человека. Но тут и оптимизма не было. Вы знаете, каким оказалось преддверие сорок четвертого года. Только вздохи и шепот. Надо было думать о будущем. Я больше всего беспокоилась о квартире, хотя она была обречена. Бомбили центр, и многие дома Тиргартена превратились в груды развалин. Каждую ночь мы ждали того же. Признаюсь, мысль о потере всего, достигнутого с неимоверными трудностями, приводила меня в отчаяние. Надо было искать спасения вне Берлина, проще говоря, надо было бежать. Но муж и слышать не хотел об этом. Безвольный и податливый человек, он не решался даже заикнуться о переводе Туркестанского комитета куда-нибудь на Запад. Он говорил, что такое предложение вызовет недовольство в Восточном министерстве, а фюрер расценит попытку выезда из Берлина как предательство. Муж, конечно, не хотел умирать, но и не думал о спасении. "Как угодно богу!" - говорил он. Я не жалела оскорбительных слов, чтобы пробудить в нем мужество или хотя бы желание действовать. Потом поняла - он обречен. Увидела конец всей этой глупой истории со своим замужеством. Первым желанием было искать поддержки у друзей, их оказалось не так много, а когда хорошо всмотрелась в каждого, то увидела одного - доктора фон Менке из Восточного министерства.
Барон принял меня, посочувствовал, но в помощи отказал. Вежливо, конечно. "Ничем нельзя помочь, милая моя девочка, - сказал он. - Мы все хотели бы избавления от нависшей угрозы, однако долг повелевает терпеть. Терпеть до конца…" Менке заговорил о долге! Что могло быть еще безнадежнее…
Я стала сама искать выход. Выход из отчаяния и страха…
Полковник, терпеливо слушавший Рут Найгоф и не перебивавший ее ни разу, вдруг вставил слово:
- И выход этот оказался в любви?
Ее обидела эта фраза.
- Ваше замечание прозвучало кощунственно, господин полковник. Жаль, что его нельзя вычеркнуть из нашего разговора. Ведь даже о следователе надо думать хорошо, во всяком случае, с уважением…
- Вы оскорблены, фрау Найгоф?
- Нет, разочарована.
Усмешка, ехидная усмешка, пробежала по тонким и строгим губам полковника:
- Мы оказались в одном и том же положении. Я тоже разочарован…
- Чем? - насторожилась Найгоф.
- Ваши благожелатели проявили мало фантазии при составлении легенды. Мне, признаюсь, удавалось слышать более интересные версии.
Ей казалось, что рассказ получился и не только получился, но и убедил полковника в полной искренности задержанной. Глаза его много раз оживали и наполнялись сочувствием и теплом, когда звучала взволнованная исповедь баронессы.
- Вас более устраивает собственная версия, - с сожалением заметила Найгоф.
- Пожалуй… И я склонен придерживаться ее.
Она встречалась с двойником Исламбека несколько раз. Много раз, так казалось ей, потому что неприятное при повторении тяготит и кажется бесконечным. Правда, та встреча, после "побега" его из замка Фриденталь, была исключением. Он позвонил в парадное вечером, поздно вечером, вслед за только что прошедшей бомбардировкой центра. Глупый, безумный поступок. Хорошо, что президента не было дома, она сама открыла, дверь и впустила двойника в переднюю. Прежде ужаснулась, увидев совершенно мокрого человека с бледным, искаженным ужасом лицом и с жалкой улыбкой, просящего о милости.