- Могли искать настоящего Исламбека, - высказал он неуверенно пришедшую на ум мысль.
- Иначе говоря, вас?
- Да.
- Искали… - Дитрих постепенно загорался, и первая искорка уже мелькнула в глазах.
- В гестапо? - съехидничал Саид.
- Вы способны шутить, мой дорогой пленник. Исламбек находился на названном, вами втором километре Берлинер ринга.
- Двойник?
- Можно назвать его и двойником.
- Хотел бы я видеть его лицо.
Мелькнуло еще несколько искорок. А потом целый хоровод заплясал в глазах майора.
- Попытаюсь доставить вам это удовольствие…
Дитрих вынул из стола фотографию и подчеркнуто театральным жестом протянул ее Исламбеку.
- Как вы находите?
Маленький квадрат едва не выскользнул из грубых пальцев гестаповца, и Саид поторопился подхватить его. Секунду перед ним возникало что-то расплывчатое, потом он разглядел хмурое лицо с усиками над припухлой верхней губой и вьющиеся волосы. Все незнакомое. Никогда ему не приходилось встречать подобный облик - ни дома, ни здесь.
- Не узнали?
- Нет.
- Странно, а это настоящий Исламбек.
Метель искр последний раз взметнулась в зрачках Дитриха и застыла. Майор выставил свой неожиданный козырь и ждал, чем ответит арестованный.
Саид понял гестаповца по-своему.
- Грубая подделка.
- Нет, милый мой унтерштурмфюрер. Это действительно племянник Мустафы Чокаева. По крови.
Довод таил опасность для Исламбека, он разоблачал унтерштурмфюрера. Перед ним можно было спасовать. А можно было и отвергнуть его.
- Почему вы решили, господин штурмбанфюрер, что моих друзей интересует состав крови?
Покой, напряженный, доведенный до предела, стыл в глазах Дитриха.
- Их вообще ничего не интересовало, - утвердил он.
- Зачем же они его убили?
Покой оборвался, снова заплясали искры - Дитрих торжествовал: ему удалось заманить собеседника в лабиринт с ловушкой.
- Они его не убивали… Да, да. Не захотели далее глянуть на вашего Исламбека, ибо для них он не существовал. Никогда.
Саид почувствовал себя в тупике, наткнулся на стену.
- Но вы же сказали - убит?
- Совершенно верно.
Это был порог ловушки, к которой подвел Саида гестаповец. Вход один и последний. Поэтому Саид промолчал: пусть Дитрих идет первым. И Дитрих пошел.
- Убит… туркестанцами.
Неожиданность! Ошеломляющая неожиданность. Устоять нет никакой возможности, надо или идти следом за гестаповцем или сопротивляться. Действовать и действовать молниеносно, иначе Дитрих возведет над своим хитрым сооружением крышу и замкнет под ней Исламбека.
Оба - Саид и гестаповец - замерли. Саид вогнал ногти в плюш, словно ввинтил их до самого дерева и не чувствует боли, а штурмбанфюрер распластал ладонь на столе - большую, как лапа медведя, пока она недвижима, но пройдет секунда, вторая, третья, и Дитрих поднимет ее, согнет пальцы и ударит средним по толстой папке, почти пустой и поэтому звонкой. Сигнал к наступлению. Еще и еще удар. Барабанный бой. Саид знает эти звуки. Они пронизывают череп, отдаются в мозгу. Мучают…
- Вы упустили Национальный комитет, господин штурмбанфюрер, - тихо, но твердо произносит Исламбек.
Пальцы не поднимаются - Дитриху не до них. Что сказал арестованный? Дом на Ноенбургерштрассе, там находится Туркестанский национальный комитет. Какое отношение к событиям на Берлинер ринге имеют несчастные эмигранты и перебежчики?
- Яснее!
- Против провокаций выдвинут заслон из туркестанцев. Вас разоружают, господин штурмбанфюрер.
- Что-о?!
Теперь ошеломляющая неожиданность для Дитриха. И Исламбек усиливает эффект.
- Обязанности Надие Аминовой выполняет другое лицо, а может быть, и несколько лиц. И они убрали эрзац. Ведь Исламбек хорошо известен в комитете, и не только в комитете.
- Вы даете отчет своим словам, унтерштурмфюрер?
- Да.
- Я убью вас! - рявкнул Дитрих.
- Видимо.
Пальцы все же начинают барабанный бой, но он не зовет в наступление. Удары выдают растерянность Дитриха, пожалуй, даже смущение: как это он, признанный ас, психолог, мастер четких и жестких схем раскрытия преступления, не сумел предусмотреть опасность со стороны туркестанцев. Он всегда считал их эгоистичными, способными только думать о своем благополучии, драться только за сегодняшний день, за право жить и выжить. Поэтому они без конца грызутся между собой, стараясь вырвать друг у друга кусочек пожирнее. Доносы, убийства исподтишка - что стоит одна история с Мустафой Чокаевым - вот чем заняты люди из Туркестанского национального комитета. И то, что они грызутся, естественно и, главное, удобно для Дитриха, да и не только для Дитриха. Возня внутри отвлекает их от событий, происходящих за пределами комитета, а события эти, увы, печальны. Пусть хватают за горло своих соотечественников, пусть травят, душат, стреляют, но не оглядываются, не задумываются над происходящим. Так, собственно, и расценил Дитрих события на Берлинском кольце: убили туркестанца, всего-навсего туркестанца, и кто убил - сами же туркестанцы. Все закономерно, все понятно. А этот унтерштурмфюрер выдвигает совсем неестественный вариант - национальный комитет будто бы поставляет кадры для иностранной разведки. В данном случае, для английской. Значит, там есть оппозиция к немцам, к Германии. Больше того, там живы настроения и тенденции, порожденные еще Чокаевым, этим агентом разведывательной службы Великобритании. Да, унтерштурмфюрер сейчас бросил не только подозрение, но и обвинение в адрес Дитриха - подносом у гестапо гнездо шпионажа. Убить, убить наглеца!
- Однако вы пытаетесь спастись, - сдерживая гнев, произнес штурмбанфюрер.
Исламбек с наигранной грустью ответил:
- Это невозможно теперь…
Дитрих исподлобья бросил взгляд на втиснутого в большое зеленое кресло Исламбека. Все исчезло среди плюша, кроме серого, без единой кровинки лица. Оно, обращенное к Дитриху, светилось каким-то неестественным, почти мертвым светом. Он шел от раскосых глаз. Они горели.
- Мой уход, - все так же грустно сказал Саид, - не остановит их.
- Кого? - не понял Дитрих.
- Ищущих главное…
7
Главное. Оно появилось год назад, а до этого существовало неведомо для Исламбека. Он услышал о нем от Берга в ту самую ночь, когда упал на аллее Тиргартена, подстреленный Дитрихом.
Его привезли в гестапо в обморочном состоянии - слишком много было потеряно крови. Врач более часа возился с ним, пока не восстановил его силы, ту самую "рабочую форму", которую требовал Дитрих: ведь допрос - это работа, и не только следователя, но и подследственного.
Во время перевязки около Исламбека находился Рудольф Берг. "Не спать, не спать!" - повторял он, замечая, как смежаются веки Саида. Берг боялся, что в полузабытьи арестованный потеряет контроль над собой, скажет то, что не следует говорить, что нельзя вообще говорить. Когда врач отошел - шприц лежал в ванночке на столе, и надо было сделать пять-шесть шагов к нему, - Рудольф наклонился и тихо, но внятно произнес: "Вас интересовали специальные курсы особого назначения - Ораниенбург".
Врач не слышал этих слов, а если бы и услышал, то не зафиксировал бы, так как считал беседу оберштурмфюрера с арестованным началом следствия. Иногда к допросу приступали прямо на месте задержания или в больнице, куда попадали подстреленные Дитрихом. Берг успел еще сказать: "Ораниенбург - это самое главное… Вы слышите меня?.. Самое главное…"
Самое главное - так впечаталось в сознании. Но что главное? Какое-то расплывчатое слово, погружающееся в пустоту. Его никак не удавалось удержать. А Саид пытался это сделать, как только почувствовал бодрящий ток в теле - врач наносил удар за ударом, вгоняя в раненого адские дозы возбуждающих средств. Силы возвращались вместе с болью. Нестерпимой болью.
Почему Дитрих не убил его там, в доме президента, не прикончил сразу. Почему дал спуститься с лестницы, распахнуть двери парадного, тяжелые огромные двери, и выйти на улицу. На темную, пахнувшую весной. Дал поверить в спасение, дал свернуть в парк, на аллеи, под своды деревьев. Может быть, из-за этого слова, самого главного. Но тогда Саид не знал о его существовании. Ничего не знал. Он думал о спасении.
Бежать! Бежать… В ту минуту сердце требовало стремительного броска. За ним шли. Не мог Дитрих не заметить унтерштурмфюрера, выходившего из кабинета. Не могли не заметить бесчисленные наблюдатели в коридорах. Все видели, все понимали, значит, пошли следом.
И вдруг он догадался - проверяют. Его проверяют на разоблачение связного. Не существовало тогда слова, хоть и очень важного. Даже для Дитриха не существовало. Был вопрос, который с таким упорством повторял потом штурмбанфюрер: кому несет тайну Исламбек, кто послал его в дом президента Туркестанского национального комитета? "Милый Исламбек, не для себя же, не для домашней коллекции, в конце концов, вы добывали документ, рискуя жизнью!"
А возможно, все-таки существовало одновременно и очень важное слово, независимо от того, думал о нем или не думал Дитрих.
Нет, не бежать, не торопиться, а спокойно вышагивать по парку. Любоваться погодой. А, черт! Он забыл проститься с хозяевами и гостями. Как глупо получилось: ушел, не пожав руки Ольшеру, с которым почти весь вечер разговаривал. Грубо сработано. Они, правда, тоже не лучше провели свою операцию, но нужно ли повторять чужие ошибки. Может, вернуться, кивнуть хотя бы снизу, с лестницы, Ольшеру. Небось он стоит на площадке и ждет.