* * *
Словно она ждала, что он детально опишет ей эту комнату, где она, как-никак, вместе с ним находилась. Возможно, дабы удостовериться, что и в самом деле там находится. Возможно, потому что предчувствовала - описание покажет ту же самую комнату, только жить в ней будет кто-то другой.
В этой предельной точке ожидания, где ожидаемое уже давно служит только опорой ожидания, в мгновение, возможно, последнее, возможно, бесконечное: человек еще среди нас.
Попробовать не обращать внимания на то, что знаешь, только и всего.
* * *
Что нес он на своих плечах? Какое отсутствие самого себя на него давило?
* * *
Тогда он попробовал взглянуть на комнату безо всякого интереса, скорее от нечего делать: это был гостиничный номер. Узкий и длинный; пожалуй, ненормально длинный.
* * *
Когда он понял, что она не пытается рассказать ему, как все происходило, - может, сверх того, об этом и говоря, - ас холодным страданием борется против некоторых слов, которые были в нее словно вложены, прилагает все силы, чтобы не потерять связь с грядущим или с чем-то, что еще не миновало, и все же уже настоящим, уже минувшим, он в первый раз испытал страх. Во-первых, он ничего не узнает (и он увидел, насколько ему хотелось знать), а во-вторых, никогда не заметит, в какой момент будет готов с этим покончить. Какое существование за этим воспоследует, серьезное, легкомысленное, без развязки, без перспектив; что же до его отношений с нею, вечная ложь.
* * *
Отличительная черта комнаты - ее пустота. При входе он этого не замечает: вновь гостиничный номер, в каких он всегда ютился, какие он любит, номер в гостинице среднего класса. Но стоит ему захотеть ее описать, она становится пустой, и слова, которыми он пользуется, только пустоту и покрывают. И однако, с каким интересом она следит за ним, когда он говорит ей: вот здесь - кровать, там - стол, а там, где вы, - кресло.
Она воображала, по крайней мере, у него было такое впечатление, что он располагает огромной властью и мог бы ею воспользоваться, чтобы добраться до сердцевины той истины, которую она, похоже, постоянно имела перед собой, не преуспев наделить ее реальностью; но из-за непонятного небрежения отказывается эту власть на что-либо употребить. "Почему вы не делаете всего того, что могли бы сделать?" - "Но что я мог бы сделать?" - "Больше, чем делаете". - "Да, конечно, больше; чуть больше, - весело добавил он. - С тех пор как я вас узнал, меня часто посещает это впечатление". - "Будьте откровенны: почему вы не пользуетесь тем могуществом, которым, как вам известно, располагаете?" - "Какого рода могуществом? Почему вы мне это говорите?" Но она возвращалась к этому с безмятежной настойчивостью: "Признайте же ту власть, которая вам принадлежит". - "Я о ней не знаю, она мне не принадлежит". - "Это и доказывает, что власть эта составляет часть вас самого".
Голоса отзываются в безбрежной пустоте, пустоте голосов и пустоте этого пустого места.
* * *
Слова стирают в ней воспоминание, которое помогают выразить. У нее в памяти одни лишь страдания, вспомнить которые невозможно.
* * *
Его желание отчетливо ее слышать уже давно уступило место потребности в безмолвии, безучастным фоном которого стало бы все то, что она уже сказала. Но питать это безмолвие могло только понимание.
Оба, и он, и она, стремились в языке к скудности. В этом они были заодно. Для нее всегда находилось лишнее слово, имелось слишком много слов, к тому же чересчур богатых, излишне велеречивых. Явно будучи не слишком ученой, она всегда предпочитала, казалось, абстрактные, ничего не вызывающие в представлении слова. Уж не пыталась ли она, а вместе с ней и он, образовать в недрах этой истории убежище, чтобы укрыться от чего-то, в привлечение чего история тоже внесла свою лепту? Выдавались мгновения, когда он в это верил, попадались фразы, которые заставляли его в это поверить.
Быть может, предлагая ему эту историю, она хотела только уничтожить в нем волю к самовыражению, к каковой в то же время и пыталась его свести.
* * *
Не нужно возвращаться назад.
* * *
Ждать, преисполниться внимания к тому, что превращает ожидание в нейтральное, накрученное само на себя действие, сжатое в круги, самый внутренний и самый внешний из которых совпадают, во внимание, рассеявшееся в ожидании и вернувшееся до самого неожиданного. Ожидание, ожидание, каковое - отказ чего-либо ждать, спокойная, развертываемая шаг за шагом протяженность.
Он испытывает такое ощущение, будто состоит на службе у некой изначальной рассеянности, которая, похоже, доступна лишь скрытой, распыленной в актах предельного внимания. Ожидая, но в подчинении у того, что вряд ли ожиданию доступно.
Для нее ждать означает, кажется, в очередной раз включиться в историю, которую она, не иначе, обяжет его довести до благополучного конца и следствием которой должно стать ее постепенное продвижение к цели. Внимание должно быть этим рассказом как бы исполнено - так, чтобы медленно вырвать его у изначальной рассеянности, без которой, однако, как он отчетливо ощущает, внимание стало бы неким бесплодным актом.
Ждать, чего нужно было ждать? Она выказывала удивление, если он у нее об этом спрашивал, поскольку для нее вполне хватало самого слова. Начав чего-либо ждать, ждешь уже чуть меньшего.
* * *
Необычайное давление, оказываемое на него сдержанностью и безмолвным ожиданием. Уже давно они не надеялись более добраться до конца, который для себя наметили. Он даже и не знал уже, об этом ли она продолжает с ним разговаривать. Он украдкой за ней наблюдал. Возможно, она и говорила, но на лице у нее - ни следа благожелательности к тому, что она говорит…
* * *
Вряд ли он сделает это. "Если вы этого не делаете, так все равно сделаете". - "Ну а вы того хотите?" - "А, вам из этого вот так вот не выпутаться. Если вы это сделаете, я того захочу". Он задумался: "Может быть, когда-то я мог бы это сделать". - "Когда же это?" - "Ну как же… когда я вас не знал". Что заставило ее рассмеяться: "Но вы меня и не знаете!"
* * *
"Да". Она и вправду произнесла это слово? При его прозрачности сквозь него проходит все, что она говорит, даже само это слово.
* * *
"Все это произошло, значит, здесь, и вы были со мною?" - "Возможно, с вами: с кем-то, кого теперь я не могу в вас не признать".
Ему бы хотелось, чтобы снаружи было виднее, как обстоят дела: вместо начала - своего рода изначальная пустота, энергичный отказ позволить истории начаться.
История, что она под этим понимает? Он вспоминает слова, которые однажды вдруг прозвучали в его жизни. "Никто здесь не хочет ввязываться в историю". Почти угасшее - и все же все еще вызывающее у него смятение воспоминание.
* * *
"Я сделаю все, что вы ни пожелаете". Но теперь ей этого было уже мало. "Я не прошу вас мне помогать, я прошу, чтобы вы, и вы тоже, оставались тут и ждали". - "Чего я должен ждать?" Но она не понимала этого вопроса. Начав чего-либо ждать, ждешь уже чуть меньшего.
* * *
"Когда я с вами говорю, кажется, будто все то во мне, что меня прикрывает и предохраняет, меня покинуло, оставив беззащитной и очень слабой. Куда переходит эта моя часть? Не в вас ли она обращается против меня?"
Предчувствует же он, что она ждет, когда он унесет ее так далеко, чтобы в ней вспомнилось и смогло выразиться воспоминание. Вот от чего они ни на секунду не могут отвлечься.
По секрету ото всех.
Как будто пространством для боли была мысль.
* * *
"Ладно, - сказал он себе, закрывая глаза, - если не хочешь, я отступаюсь". Он отдавал себе отчет, что она, чего доброго, все забыла. Это забвение составляло часть того, что она хотела бы ему сказать. Вначале, со свежими силами и блистательной уверенностью молодости, он наслаждался этим забвением, оно казалось ему тогда очень близким к тому, что она знала, более близким, быть может, нежели воспоминание, и именно посредством забвения и стремился он этим завладеть. Но забвение… Погрузиться в забвение следовало бы и ему.
* * *
Сделай так, чтобы я могла с тобой говорить.
"Что мне нужно сказать?" - "А что вы хотите сказать?" - "То, что, будучи сказанным, уничтожило бы само желание говорить".
Разговаривая, она производила такое впечатление, будто не умеет соединять слова с богатством бывшего до того языка. Они оказывались без истории, вне связи со всеобщим прошлым, не относились даже к ее собственной жизни или жизни кого бы то ни было еще. Тем не менее, они говорили то, что говорили, и их точность делало подозрительной только полное отсутствие в них двусмысленностей: как будто они обладали единственным значением, вне которого вновь становились безмолвными.
Смыслом всей этой истории служил смысл одной длинной фразы, которая не могла быть расчленена, которая обретет свой смысл лишь к концу, а в конце обретет его лишь как дуновение жизни, неподвижное движение всей целокупности.
Наряду с тем, что она говорила, и словно бы чуть позади, но в некой протяженности без глубины, без верха или низа - и, однако же, материально полагаемой, - он начал различать другую речь, не имевшую почти ничего общего с ее собственной.
* * *
Сделай так, чтобы я могла с тобой говорить.