Нико смотрел на нее хмуро. Он устал, рука болела, конечно, он был зол и будет винить ее в том, что она позволила ему делать то, чего ему хотелось. Если бы он получил свое чудо, он начал бы сомневаться в нем. Он был эллином. Они все такие.
Внезапно Мериамон почувствовала, что очень устала от этих эллинов. Она не пошла назад к храму, а свернула на маленький дворик. Каменный человек стоял в середине, массивный, угловатый и, несомненно, из страны Кемет. На постаменте было вырезано его имя, и титулы, и все другие знаки его бессмертия, сохранившиеся в этом чужом месте.
Она остановилась прямо перед ним. Он был каменный, не живой и не дрожал в этом чуждом холоде; он стоял в своей складчатой одежде, прижав к груди посох и бич, подняв голову, увенчанную короной Двух Царств, устремив неподвижный взор за горизонт.
Она провела пальцем по резному овалу, заключавшему его имя. Нек-тар-аб. Нектанебо. В лице было много сходства: лицо жителя Верхнего Египта; длинные глаза, широкий нос, полные губы. Он был гораздо больше похож на эфиопа, чем она, чья мать родилась в Дельте.
Неожиданные и непрошеные, из глаз ее брызнули слезы. Говорили, что он бежал к родственникам в Эфиопию, бежал, как трус, от персов и их мощи. Персы лгут. Он погиб, когда пали Фивы - его последнее великое творение, рухнувшее перед объединенной силой магов; в нем не осталось магической силы, но хватило силы обычной, чтобы погибнуть в бою от персидского меча. Его тело лежит в тайной гробнице в Красной Земле, тщательно охраняемое от воров, а его дух ушел глубоко под землю.
Она была его наследием. У нее было мало знаний, мало силы. Она только видела сны. Она никогда не владела магией, как он. Она никогда не будет носить Двойную Корону. Она была лишь глазами, голосом и проблеском воспоминания.
- Твой отец?
Мериамон не обернулась. Она чувствовала его приближение, как огонь на своей коже.
- Отец, - подтвердила она.
Александр стоял позади нее, несомненно, глядя вверх, в лицо человека, чья воля вызвала его к жизни.
Это было деяние бога. Мериамон поцеловала холодный камень и пошла прочь, позволив ветру высушить слезы на ее лице.
С Александром не было никого. Он пришел сюда один, ведомый, как и она, случаем или богом.
- Ты оплакиваешь его, - сказал он.
- Я оплакиваю себя.
- И себя тоже, - подтвердил он.
- Он редко бывал дома, - сказала Мериамон. - Он был царем, он был магом, он все время был далеко, но он был нашим щитом против тьмы.
- Он был твоим отцом.
- Да. - Мериамон снова взглянула на каменное лицо. Оно никогда не было таким спокойным у живого человека, никогда не было таким серьезным, даже во время великих магических таинств. Он был грозным - да. Но он был и быстрым, нервным в движениях, мог внезапно рассмеяться. Он любил сам объезжать своих лошадей и смеялся над этим, говоря, что он такой же скверный, как перс.
- Он совсем не умел петь, - сказала Мериамон. Она не понимала, откуда пришли эти слова. - Он не мог верно взять ни одной ноты и всегда удивлялся, как это я никогда не фальшивлю. Даже если я специально старалась, шутки ради. Он называл меня одаренной богами сладкоголосой певицей Амона. - Горло ее перехватило. Она с трудом сглотнула. - Теперь я совсем не могу петь. Я не пела с тех пор, как покинула Египет.
- Ты так скучаешь по нему?
- Больше того. Ностальгия - у вас, эллинов, даже есть слово для этого. Какое у вас есть слово, чтобы назвать сердце, которое не может жить нигде, кроме как в родной стране?
- Нам тоже это знакомо, - сказал он. - Изгнание - тяжкое наказание, даже для нас, хотя мы скитаемся по свету по своей воле.
- Но я не изгнанница. Я сама захотела придти. Хотела увидеть иные небеса, посмотреть на другие лица. Но, как только я это сделала, ушла музыка.
- Может быть, она еще вернется.
- Она вернется, - сказала Мериамон, - когда я вернусь в Египет.
- Тогда возвращайся скорее, ради твоей музыки.
Она пожала плечами.
- Я там, где желают боги. Музыка тут ни при чем.
- Это не так, если ты лишилась ее.
- А ты лишился чего-нибудь, оказавшись так далеко от Македонии? - спросила она.
- Македония - это я сам. - Александр сказал это просто, без тени вызова. - Земля - там же, где была, и такая же, как была, и, когда придет время, я вернусь к ней. Но не теперь. Передо мной лежит весь мир, я одержал достаточно побед, чтобы они дали мне крылья, но в конце концов я едва начал летать.
- Полетит ли с тобой твоя армия?
- Они последуют за мной, куда бы я ни пошел. Они последуют, Мериамон понимала это.
- Куда же? - спросила она, и сердце ее забилось. Именно этого она хотела, за этим пришла. Одно только слово.
Он не ответил сразу. Она взглянула на него. Александр всматривался в лицо статуи ее отца, словно хотел прочитать в нем ответ, словно своим страстным желанием мог заставить каменное изваяние пробудиться и заговорить. Но в нем не было магии, она была не для него, чья сущность и царственность были делом богов.
Ему не нужна была магия: он мог видеть дальше любого предсказателя, стоило ему только захотеть.
- Мне нужно укрепиться на море, - сказал он немного погодя. - Это только благоразумие, поскольку Персия всегда была здесь сильна. Поэтому я взял Финикию, чьи корабли сражаются за Великого Царя. А затем придет черед Дария. Он будет сражаться со мной - вельможи заставят. Тогда от моря, оставив своих людей править городами за моей спиной, я пойду в глубь страны, чтобы отомстить персам, как того хотел и мой отец.
- Море - не только Финикия, - сказала Мериамон, - и империя - не только Азия.
Кто-то вмешался в разговор. Нико. Она совсем забыла о нем, а он был рядом, в тени статуи ее отца.
- Ты, конечно, имеешь в виду Египет.
- Конечно. Он ждет, - сказала она, - и скоро устанет ждать и решит, что у варваров хватило духу добраться только до границ империи. Египет восставал и раньше. Что случится, если он опять восстанет? Времени хватит, чтобы поработить его снова.
- Так рассуждает Дарий, - возразил Александр. - Раньше он был храбр и потому стал царем. Но он размяк и привык к роскоши. Я думаю, он отказался бы от моря, если бы я захотел дойти только до него.
- А Египет?
- Разве я хочу Египет?
Мериамон замерла. Царь улыбался. Он испытывал ее. Она тоже постаралась изобразить на своем лице улыбку.
- Ты хочешь Египет, - сказала она. - Там твоя сила.
- Моя сила в Македонии.
- И поэтому ты ее оставил?
Теперь он замер и ответил на ее улыбку сжатыми губами и сверкающим взглядом.
- От глубоких корней дерево растет высоко.
- От глубоких, - согласилась она. - И широко разветвленных. Кто ты такой, Александр? Кто был твой отец?
- Ты хочешь оскорбить мою мать?
Осторожно, опасность. Улыбка Мериамон стала теплее и шире.
- Меньше, чем какую-либо женщину в мире. Мой отец видел твое зачатие, ясно видел в магической воде. Но бог может являться в разных обличьях.
Она все время чувствовала, почти осязала, как слушает Нико - напряженно и молча.
Александр застыл, но в нем был трепет, трепет пламени, которое, даже неподвижное, все равно обжигает.
- Вспомни Тиндарея, - сказала Мериамон, - и Геракла, своего предка.
- Нет, - сказал Александр едва слышно. - Она говорила мне однажды - и не однажды, - но это все вздор. Он никогда не принадлежал только одной женщине. Даже ей. Особенно ей. В ней всегда было слишком много огня.
- Огонь привлекает огонь, - ответила Мериамон. Тихо, так же тихо, как он, как будто это был не ее голос.
- Нет, - сказал он. - Меня породил не бог. Никто никогда не претендовал на меня. Я сын Филиппа и ничей больше.
- Ничей?
Александр больно сжал ей руки.
- Тогда где же был этот бог, когда он был мне нужен? Где он был, когда меня били и морили голодом, чтобы подчинить своей воле? Где он был, когда мой отец менял женщин одну за другой, бросал оскорбления в лицо моей матери и смеялся, когда она упрекала его? Где он был, когда отец насмехался даже надо мной, заведя ублюдка, и выгнал меня, когда я потребовал то, что принадлежало мне по праву? Где он, наконец, был, когда мой отец умер?!
"Это любовь", - подумала Мериамон. Любовь - и ненависть, такая глубокая, что она снова обернулась любовью, отравленная завистью, подслащенная гордостью. Великие люди так редко имеют великих сыновей, а здесь был Филипп, был Александр, и кто бы из них потерпел соперника?
- Говорят, ты убил его, - произнесла она ясно, спокойно и совершенно хладнокровно.
Он не свернул ей шею. Даже не ударил. Он впитал это с молоком матери: никогда не поднимать руку на женщину.
Он отпустил ее. Тяжело дыша, отступил на шаг, и сказал:
- Я мог бы убить его. Я хотел - о боги, гораздо чаще, чем ты можешь представить! Но не так. Не таким орудием.
- Дурак, - сказал Гефестион. Он подошел и стоял позади; было ясно, что он слышал часть разговора. - Он был честным идиотом, госпожа. Он думал, что его презирают из-за более молодого и хорошенького мальчика. Он так долго переживал это, что осталась одна только ненависть.
- Он был безумцем, - сказал Нико, словно эхо царского друга. Но это был его голос, и он сам стоял за спиной Мериамон. - В нем не осталось ничего, кроме злобы. Нет, госпожа. Македонцы всегда были склонны убивать своих царей, это помогает поддерживать в них силу духа. Но не так.