Почему-то оказались без должного внимания два мощных и одиноких стихотворения Рубцова. Они и до сих пор живут на окраине его поэзии. Это "Поезд" и "Неизвестный". Когда приходится читать или слышать, как кто-то читает "Поезд", я, например, всегда вспоминаю, как эту вещь читал Михаил Павлович Еремин, профессор-пушкинист, небывалая личность, властитель дум Литературного института в 1960–1980 годы. Рубцов внимательно слушал его лекции. В этом шедевре есть отзвук знаменитого стихотворения Александра Кочеткова "Баллада о прокуренном вагоне". Но у Рубцова власть случая над человеческой жизнью дана в иных, обыденных тонах. Вот этот постукивающий ритм, страшно и мрачно постукивающий, как проходящий мимо поезд, вселяет в сердце неотвратимый ужас случайного перехода в ничто бесценной человеческой жизни, который даже не снимается последними строками извинения и улыбки, – "И какое может быть крушенье, Если столько в поезде народу?". Вот начало стихотворения:
Поезд мчался с грохотом и воем,
Поезд мчался с лязганьем и свистом,
И ему навстречу желтым роем
Понеслись огни в просторе мглистом.
И откуда такое прови́дение у еще молодого человека, полного сил, а следовательно, и надежд? Откуда такое прямое, без похоронно-катастрофического убранства, ощущение всей бездонности роковой загадки под названием жизнь? "Поезд" – космическая и глубоко философская вещь, страшная по-своему. Нерасторжимость света и тьмы – и все это не просто названо или описано, а раскрыто вот здесь, сейчас, перед нами. И заставляет нас пережить не это сочинение, а то, что его породило.
Стихотворение "Неизвестный" – редкое по мощи, хотя сюжет его в общем-то традиционный: о беглом человеке, бродяге ("бежал бродяга с Сахалина"). Но какова сила и картинность в аскетическом изображении бесприютности, ледяного одиночества человека в мире! Рубцов будто идет по давно пробитым поэтическим следам. Энергия, ритм "последнего шага", нечто кинематографическое, мгновенный монтаж кадров, их столкновение – из всего этого встает настигающая нас судьба и определенного человека, и народа.
Он шел против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки
В какой-то деревне лесной.Его не пустили. Тупая
Какая-то бабка в упор
Сказала, к нему подступая:
– Бродяга. Наверное, вор…Он шел. Но угрюмо и грозно
Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной страшной реки.Он вздрогнул, очнулся и снова
Забылся, качнулся вперед…
Он умер без крика, без слова,
Он знал, что в дороге умрет.Он умер, снегами отпетый…
А люди вели разговор
Все тот же, узнавши об этом:
"Бродяга. Наверное, вор".
Стихи Рубцова на редкость переполнены людьми, характерами, персонажами, лицами и ликами и в значительной своей части близки прозе Василия Шукшина, одна из книг которого так и называется – "Характеры". Природа соответствует у Рубцова состояниям и настроениям человека, являясь их таинственным эхом. И безусловно главенствующим, связующим образом шумного веселья и тихого, среди утрат и бед, людского мира, является образ матери, так рано ушедшей из жизни. К нему поэт в связи с различными обстоятельствами не раз возвращается.
Сижу среди своих стихов,
Бумаг и хлама.
А где-то есть во мгле снегов
Могила мамы.
В 1960 году Рубцов написал стихотворение "Добрый Филя". Это лирический портрет личности особенной, на которой, как говорили в старину, держится Русь. Легкий волнообразный ритм, простые предметы-детали, отсутствие моралистических суждений позволили поэту создать пленительный и покоряющий образ. И до сих пор даже далекие от поэзии или интереса к ней люди при упоминании имени Рубцова спрашивают: "Это который написал о Филе?"
Я запомнил, как диво,
Тот лесной хуторок,
Задремавший счастливо
Меж звериных дорог…Там в избе деревянной,
Без претензий и льгот,
Так, без газа, без ванной
Добрый Филя живет.Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду!Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
– Филя! Что молчаливый?
– А о чем говорить?
Поэзию Рубцова питает и держит острое национальное чувство, без гордыни, восторженности, а тем более без плакатной демонстративности. Это присуще всем значительным русским поэтам давнего и недавнего прошлого. Полюсы этого присутствия России имеют совершенно различные воплощения. Это и край, где родился, вырастал и жил поэт ("За Вологду, землю родную, Я снова стакан подниму!"). Деревня – родина души, более того, души России. Потому при обращении поэта к этим началам всегда ощущается необыкновенный музыкальный подъем, мужественная оглядка на прошлое. Нет часто встречаемой в подобных случаях сентиментальности и воспоминальных туманов. Есть твердая сила.
В этой деревне огни не погашены.
Ты мне тоску не пророчь!
Светлыми звездами нежно украшена
Тихая зимняя ночь.Скромная девушка мне улыбается,
Сам я улыбчив и рад!
Трудное, трудное – все забывается,
Светлые звезды горят!
("Зимняя песня")
И всё песни, песни.
Я уеду из этой деревни…
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь на дворе глубока.
("Прощальная песня")
Спрашивается, как в такой высокости вдруг встретилась "грязь на дворе"? Но никакого снижения образа и его красоты нет. Наоборот, за счет уместного использования такой прозаичности он становится достовернее и подлиннее.
Рубцов предчувствовал час своей кончины и видел его в тонах апокалиптических. "Я умру в крещенские морозы. Я умру, когда трещат березы", – писал Рубцов в 1970 году, уже на пороге своей смерти. Его поэзия не только в последний год жизни, но, в сущности, всегда пронизана горечью, предчувствием конца, близкой смерти, кладбищенской тишины, неразрешимостью трагической загадки жизни. Но такова вся русская поэзия. Такова вся русская жизнь.
Кто-то стонет на темном кладби́ще,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.В эту пору с дороги буранной
Заявился ко мне на ночлег
Непонятный какой-то и странный
Из чужой стороны человек.И старуха метель не случайно,
Как дитя, голосит за углом:
Есть какая-то жуткая тайна
В этом жалобном плаче ночном.
("Зимняя ночь")
И у Рубцова был свой "черный человек". И дело здесь, разумеется, не в литературных ассоциациях. А вот строфы из лирической пьесы "Посвящение другу".
Не порвать мне житейские цепи,
Не умчаться, глазами горя,
В пугачевские вольные степи,
Где гуляла душа бунтаря.Не порвать мне мучительной связи
С долгой осенью нашей земли,
С деревцом у сырой коновязи,
С журавлями в холодной дали…
Как же жить, сознавая все это с раннего детства и до последних дней? Рубцов сам ответил в изумляющем, почти молитвенном стихотворении "До конца".
До конца,
До тихого креста
Пусть душа
Останется чиста!Перед этой
Желтой, захолустной
Стороной березовой
Моей,
Перед жнивой,
Пасмурной и грустной
В дни осенних
Горестных дождей,
Перед этим
Строгим сельсоветом,
Перед этим
Стадом у моста,
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста.Пусть она
Останется чиста
До конца,
До смертного креста!
Владимир Смирнов
Тихая моя родина
В. Белову
Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи…
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.– Где же погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. -
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил…
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!Школа моя деревянная!..
Время придет уезжать -
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
‹1964›
I
