Маркиза, которой было нежелательно дальнейшее продолжение такого разговора, поспешно взяла своего кавалера под руку и, любезно откланявшись, удалилась. Генерал Лафайетт, оставшийся, казалось, при благоприятном мнении о Калиостро, последовал за нею, разговаривая с Шамфором. Он заметил, что против столь необыкновенно одаренного человека вмешательство полиции ничего не доказывает. Разве Бастилия в данную минуту не есть родина лучших и благороднейших сынов Франции?
– Однако полиция, кажется, жадно собирает улики против графа Калиостро, – возразил Шамфор, входя с Лафайеттом в сени, занятые полицейскими и солдатами. Тут же они заметили, что в доме производился тщательный обыск.
– Ищите, – сказал Шамфор, – что-нибудь да найдете в мастерской чародея. Некоторые духи должны еще быть в гардеробной, где они как раз меняют свой костюм.
На улице дом был окружен нищими и больными, получавшими обыкновенно в это время милостыню и целебные средства от графа Калиостро, а теперь при его отъезде проводившими его громкими сожалениями и благословениями.
VI. Утро в Сен-Клу
Королева Мария-Антуанетта пребывала с некоторых пор в замке Сен-Клу, перешедшем путем купли и обмена из владения герцога Орлеанского в руки королевы и объявленном ее личной собственностью.
Поэтому весь служебный персонал и прислуга замка, равно как отряженные сюда швейцарцы, имели на себе ливрею королевы; все же распоряжения, прибиваемые у ворот замка или в его окрестностях, подписывались лишь словами: "от имени королевы", что как никогда не слыханное в обычаях французской монархии возбуждало величайшее удивление не только среди народа, но даже в высших кругах общества.
Именно в этих кругах усиливались жалобы на королеву за то, что она старается уничтожить старые монархические нравы; находили даже неполитичным и безнравственным, чтобы замки и поместья делались исключительной собственностью королевы Франции. Низшие классы отсюда же черпали новую пищу своей ненависти к Марии-Антуанетте, которая и по этому поводу опутывалась всевозможной клеветой.
Все это усиливало враждебное настроение, вновь возбужденное против двора процессом кардинала де Роган. Со времени ареста принца-кардинала и лиц, считавшихся его сообщниками, процесс этот шел своим строгим порядком и должен был в парламенте получить окончательное решение. Король и королева ожидали этой минуты с некоторым страхом, не скрывая перед собой опасности, угрожавшей при этом трону, так как Людовик XVI не замедлил признать сделанную им громадную ошибку не только передачею всей этой темной, запутанной истории с ожерельем в руки правосудия, но еще и выразив желание, чтобы она поступила на рассмотрение и окончательное решение парламента в его полном составе.
В принципе, мысль короля была смела и великодушна, но в его собственных интересах нельзя было придумать ничего более неудачного. Так, давно уже парламент был врагом и соперником королевской власти во Франции, что и как восстановителю его, каким считался Людовик XVI, не было у парламента симпатии, и надо было ожидать, что и в данном случае страстным желанием последнего будет принести в жертву авторитет короля. С другой стороны, чем более становилось известным, что королева желает осуждения кардинала, тем сильнее утверждалось мнение, что столь желанной цели Мария-Антуанетта достигла бы только, если бы выразила противоположное желание, то есть чтобы парламент признал кардинала невиновным. Такое положение вещей было хорошо известно двору, беспокойство коего усиливалось с каждым днем.
Ни разу еще, ни в одном деле король не проявлял такой решительности. Он считал, что любовь и доверие к супруге обязывают его расследовать это дело самым беспощадным образом и отдать его на суд публики.
Гнусное подозрение, окружавшее со всех сторон королеву, дошло до того, что ее обвиняли в тайном соглашении с преступной Ламотт, и ей, королеве, приписывали измышление всей интриги, благодаря которой бриллиантовый убор, купленный за счет несчастного кардинала – жертвы своей злополучной страсти к королеве, попал в ее руки.
Мнение это разделялось многими, даже непредубежденными людьми во Франции, и королева поэтому тем сильнее желала полной и открытой победы в этой борьбе за свою честь, свое достоинство и престиж трона. Опасность чувствовалась ею тем более, что духовенство и дворянство соединились в выражении сильнейшего неудовольствия против ареста князя церкви, и многие влиятельные и высокопоставленные лица, как, например, принц Кондэ, женатый на принцессе из дома Роган, все громче и чувствительнее заявляли свой протест.
При таком тревожном и печальном настроении уединение и тишина Сен-Клу оказывали благодетельное действие на королеву. Король часто оставался в Версале, где еще пребывали министры, их канцелярии, многие придворные и часть королевских конюшен. И сегодня король был в Версале, занятый с архитектором Миком планами и обсуждениями необходимой реставрации Версальского дворца, что ввиду значительных издержек и малодоходности королевской казны должно было быть распределено на десять лет и окончено лишь к концу столетия.
Королева, по обыкновению, рано утром вышла на прогулку по тенистому парку Сен-Клу, желая рассеять свою тревогу, лишающую ее сна в последнее время, и насладиться тишиною прелестного сада, а также обществом своих любимиц, герцогини Жюли де Полиньяк и ее невестки, графини Дианы де Полиньяк. После герцогини де Ламбаль это были придворные дамы, к которым королева питала наиболее искреннюю дружбу и доверие.
Герцогиня Жюли – любовь королевы заставила ее недавно принять этот титул – была для упрочения ее положения при дворе назначена воспитательницею "детей Франции". Таким образом Мария-Антуанетта была вдвойне связана с нею и получала возможность постоянных интимных с нею сношений и вместе с тем приобрела и влияние на воспитание своих детей.
Но более всего привлекал Марию-Антуанетту естественный и милый нрав герцогини, благодаря которому между ними установились самые простые, дружеские отношения, дававшие королеве иллюзию счастливой, спокойной частной жизни.
В минуту забот и тревог, начавшихся вместе с процессом кардинала де Роган, дружба эта была для королевы источником истинной отрады. Мария-Антуанетта стала еще более неразлучной со своей подругой, в сердце которой находила отклик на все свои волнения и страдания. Веселый характер герцогини обладал талантом отвлекать от тяжелых мыслей и рассеивать всякую печаль и заботу.
Более чем когда-либо это было нужно сегодня, когда парламент на большом и торжественном заседании должен был произнести окончательный приговор над обвиняемым. Утром в этот день королева поднялась с постели еще до восхода солнца. Поспешно, почти без помощи камерюнгфер, сделав свой утренний туалет, она сошла в парк к условленному с герцогинею Жюли rendez-vous. Герцогиня ожидала уже королеву на террасе вместе со своей прекрасной невесткой, графиней Дианой де Полиньяк, гостившей у нее уже несколько дней в Сен-Клу и пользовавшейся также доверием королевы.
– Не жестоко ли это с моей стороны, – обратилась королева к обеим подругам, сердечно их обнимая, – что я пробудила такие прекрасные глаза от грез утреннего сна? Однако глаза эти смотрят на меня весело и ясно, как всегда; я же этого только и ищу у вас, – поддержки и утешения, – потому что подруга ваша, Мария-Антуанетта, измучена печалью и тревогой.
– Утро прекрасно и полно аромата, ваше величество, – ответила герцогиня своим нежным, мелодичным голосом. – Кругом здесь, в саду, все дышит миром, перед которым все заботы должны рассеяться; пусть же рассеются и ваши!.. И разве эти заботы, омрачающие лучезарное чело вашего величества, так велики, что не могут быть развеяны даже этим свежим утренним воздухом? Если глазам нашим, которые бодрствуют и глядят лишь для вашего величества, вы хотите доставить особое наслаждение, то благоволите прочесть в глубине их просьбу, которую мы обе не осмеливаемся вполне высказать. Вот эта просьба: будьте вновь сами собой, королева, презирайте безумие глупой толпы и будьте непоколебимо уверены, что благословение, осеняющее вашу высокую особу, проникнет и в народ и с благодарностью будет им признано.
– Нет, нет, – возразила королева, печально поникнув своей прекрасной головой, обыкновенно столь величественно поднятой. – Давно уже нет у меня этой гордой уверенности. Да, с нею прибыла я во Францию, искренно желая обрести любовь и благодарность французского народа. Но я чувствую, наконец, что тайное разногласие, существовавшее с самого начала между мною и французами, приобретает силу, с каждым днем наводящую на меня больший страх и ужас. Сегодня же я поистине страшусь того, что должно свершиться в Париже. Всю ночь мучимая бессонницей, я сражалась со страшными призраками, потому что, если парламент оправдает кардинала де Роган, я погибла!
Под руку с обеими дамами, как бы нуждаясь в их опоре, королева дошла до беседки, сиявшей перед ними в розовом свете восходящего солнца. Здесь Мария-Антуанетта села между своими подругами, скрываясь от все выше и выше поднимающегося светила. Яркий свет внезапно залил пурпуром удивительную белизну ее лица и шеи, и в таком блеске величественная красота королевы произвела на обеих спутниц чарующее впечатление.
– Видя ваше величество в такую минуту, – сказала живая и умная графиня Диана, – можно перед вашим чудным ликом поклоняться счастью и силе красоты, и безбожником будет тот, у кого при этом останется мрачное на уме. Умоляю ваше величество быть веселой и счастливой, как вы обязаны быть перед самой собой.