– Итак, сегодня эта тайна раскрывается при Версальском дворе! – воскликнул Шамфор, при этом по его лицу пробежала язвительная улыбка. – Слухи, которые со вчерашнего дня ходят по городу, известны вам, конечно, так же, как и мне. В этих слухах не щадят, однако, королеву, а потому мне бы очень хотелось здесь, на месте, узнать кое-что по этому делу.
– Кажется, вы там, в Париже, знаете гораздо больше, чем мы здесь, в Версале, находясь, так сказать, у источника событий, – проговорил капитан гвардии, пристально глядя на Шамфора.
– Это совсем так, как, стоя в непосредственной близости большого водопада, ничего не слышишь, и лишь в отдалении доходят до тебя гром и шум и вся болтовня водяных столбов, – засмеялся Шамфор. – И, конечно, у Парижа самый верный и тонкий слух ко всему, что творится в Версале. Там уже слышали, что с некоторых пор королева в большом страхе из-за одного бриллиантового ожерелья, изготовленного придворным ювелиром Бемером, стоимостью в один миллион шестьсот тысяч франков. Любительница бриллиантов, королева, отклонила, говорят, уже несколько лет тому назад покупку этого драгоценного украшения, заклиная и короля в дни столь сильной нужды в стране и народе отказаться от приобретения для нее этих драгоценностей. Тем не менее в Париже, – разумеется, все это я говорю лишь об этом безбожном, испорченном Париже, – в Париже утверждают, что бриллиантовое ожерелье таинственным образом перекочевало во владение Марии-Антуанетты, причем неизвестный друг королевы, – как знать, с какими надеждами на нежную награду, – явился покупателем и внес задаток за счет королевы. Однако говорят, что этот загадочный друг оказался богаче мечтами, чем деньгами, или же, что он не доверял чудному торгу, в который был вовлечен. Короче, он не оплатил счетов, а друг Бемер стал шуметь и жаловаться разным лицам при дворе. Вот сколько знают в Париже, и понятно, что из этих слухов выходит еще много ядовитых испарений, грязнящих даже прелестный облик королевы. Говорят, что настоящая интриганка в этом деле – какая-то искательница приключений, графиня Ламотт; королеву же обвиняют в тайном соглашении с этой дамой, заманившей в это опасное приключение кардинала де Роган, ибо не кто другой, как он, этот поставщик бриллиантов королевы.
– Поговорим об этом в другой раз, – сказал герцог Вильруа, боязливо озираясь на дверь, ведущую в покои короля. – Впрочем, мой образ мыслей вам известен, – прибавил он, украдкой пожимая Шамфору руку и возвращаясь на свое место.
В эту минуту раздался необыкновенный шум в галерее. Дверь из покоев короля с силою раскрылась, и слышны были громкие голоса нескольких выходивших оттуда лиц. Шамфор отступил с госпожой Нэра за дверь бокового зала, однако же мог видеть оттуда все происходящее в эту минуту.
Шамфор узнал министра де Бретейля, бурно вышедшего первым и знаком руки поманившего к себе обоих капитанов гвардии, герцога де Вильруа и графа д’Агу, Но тут же, вслед за министром, в полном одеянии своего высокого княжеского духовного сана, появился кардинал де Роган, бледное лицо и расстроенный вид которого обнаруживали сильнейшее потрясение.
– По повелению его величества, следуйте за мной! – сурово произнес барон де Бретейль, обращаясь к кардиналу, смущенно и беспомощно остановившемуся при виде подходивших к нему гвардейцев и бросавшему на министра недоумевающие вопросительные взгляды.
Высокая красивая фигура кардинала пошатывалась и вздрагивала. Необыкновенное положение, в котором он находился, казалось, так всецело побороло его, что он совершенно растерялся и, не в силах принять какое-либо решение, беспомощно поддался сделанному ему распоряжению.
Министр де Бретейль передал кардинала в руки герцога де Вильруа, сказав перед тем последнему шепотом несколько слов. Герцог провел кардинала несколько шагов вперед, с величайшим почтением поддерживая его под руку, и затем передал его графу д’Агу и одному драгунскому лейтенанту; те уже приняли его со строгой воинской выправкой, встав по обеим сторонам.
– В Бастилию! – резким торжествующим голосом произнес позади них министр, глядя им вслед, а на лице его промелькнуло выражение бесконечно удовлетворенного злорадства.
– В Бастилию! – повторил герцог де Вильруа с криком ужаса, который эхом, точно страшным шепотом, пронесся в отдаленнейший конец галереи.
При этих словах, которые наконец, помимо воли, стали проникать в его сознание, кардинал в ужасе и с мольбою поднял обе руки к небу и, казалось, готов был лишиться чувств. Но его спутники поддержали его и быстро исчезли с ним за дверью, замыкавшею большую галерею.
– В самом деле, туда повели его, князя церкви, под военным конвоем! – воскликнул Шамфор, пораженный. – Прекрасного герцога Луи потащили в Бастилию! Как? Неужели полицейская рука светского деспотизма смеет простираться и на пурпуровую кардинальскую мантию, и на его прелестную красную шапочку? И эти чудеса творятся среди белого дня! А ведь его преосвященство герцог де Роган-Гемене – потомок бывших когда-то державных владетелей Бретани! Если и таких людей посылают в Бастилию, то скоро Бастилия превратится в алтарь, на который будут приносить жертвы равенства и на котором научатся уничтожать всякие различия и чины, так что, чего доброго, к славе короля прибавится еще и основание культа равенства во Франции.
Шамфор с госпожой Нэра вновь вышли в галерею, в которой все затихло и не было более никого. Но это продолжалось недолго. Показался опять герцог де Вильруа, вошедший перед тем с министром де Бретейль в одну из приемных перед королевскими покоями.
– Поторопитесь, – сказал он, любезно обращаясь к госпоже Нэра. – По моему докладу, министр готов принять вас в той комнате и выслушать. Вы попали в самую благоприятную минуту. Барон де Бретейль в таком прекрасном настроении, каким редко случалось его видеть, и можно быть почти уверенным, что в эту минуту он исполнит всякую просьбу, с которою к нему обратятся.
С этими словами он быстро довел госпожу Нэра до двери, в которую ей следовало войти к министру.
Шамфор остался в ожидании ее возвращения. Капитан гвардии стоял перед ним, серьезно и значительно кивая ему головой.
– Разве кардинал сознался во всем? – живо спросил Шамфор. – Кто он в этом удивительном деле, обманщик или обманутый?
– Это, вероятно, никогда не разъяснится, – возразил герцог де Вильруа. – Судя по тому, что я только что слышал в покоях короля, смущение кардинала было беспредельно. Король и королева, оба наступали на него с яростью. Кардинал сознался, что он купил у Бемера бриллиантовое ожерелье, побужденный к тому письмом королевы, адресованным к графине Ламотт. Он даже предъявил само письмо, вынув его из портфеля, но король и королева тотчас же узнали подделку почерка; в особенности же внимание кардинала было обращено ими на подпись, совершенно невозможную. Говорят, король высказал ему весьма резко упрек в том, что герцог из дома Роган и в то же время высшая духовная особа Франции мог принять подпись "Мария-Антуанетта Франции" за настоящую, тогда как всем должно было бы быть известно, что королевы Франции подписываются одним лишь своим именем. На это якобы кардинал, весь дрожа, лепетал только, что желание угодить королеве и, как он думал, выразить ей исполнением этого поручения свое благоговение ослепило его очи и помутило ум. Но такое объяснение возбудило гнев королевы, личное нерасположение к кардиналу которой всем известно. Сцена становилась в высшей степени тяжелой, а так как его преосвященство едва держался на ногах и ничего уже не мог отвечать, то король позволил ему удалиться в соседнюю комнату, чтобы изложить там письменно свое оправдание. Однако рукопись, с которой через четверть часа кардинал предстал опять перед их величествами, еще менее, будто бы, могла служить к разъяснению этой загадки, и король сухо приказал ему выйти. По-видимому, исход этого вопроса был заранее решен, так как при выходе кардинал был тотчас же задержан бароном де Бретейль.
Шамфор внимательно выслушал этот рассказ и сказал, покачав головой:
– Поразительным и непостижимым останется навсегда то, что это дело стараются так разгласить. Если есть вещь, которую следовало бы заглушить, то, по-моему, именно эта. Обыкновенно двор так силен в молчании; теперь же вдруг он хочет разболтать и вывести на свет божий все, что творится у него за кулисами. Добрый кардинал, несмотря на свои пятьдесят лет и на свою несколько устаревшую славу красавца, возымел намерение приволокнуться за прекрасной королевой? Была ли его ошибка лишь в том, что он, как большинство публики, считал королеву легкомысленной, или же он был жертвою зверского обмана со стороны посредника в этом деле, с ведома или без ведома королевы, – кто мог бы это когда-либо узнать? И какое решение может произнести суд – если однажды дело это дойдет до него – в деле, касающемся самых тайных изгибов сердца королевы, и с одной стороны которого находится женская страсть к бриллиантам, с другой же – фантастическое ухаживание влюбленного князя церкви? Как неосторожно со стороны их величеств, что они вздумали, так сказать, публично раскрывать этот пакет, брошенный им под ноги их злейшим врагом… Но вот и госпожа Нэра, веселое личико которой предвещает хорошее.