- Коля, хоть пять минут! - вцепился ему в руку боцман.
- Ни минуты. Скоро начнется прилив, водой затопит всю бухту, размолотит нас о камни. А ну, дружно!
- Тимо-оха! - во всю силу своих голосовых связок прокричал боцман, огляделся, махнул рукой и уперся могучим плечом в форштевень шлюпки. Подкатила волна. Мерзостно скрипела под килем галька... Ага, пошла, пошла! Толкал шлюпку и Русов. И окидывал взглядом скалы: куда же ты подевался, чертов кот? Жаль, но действительно оставаться тут нельзя было ни минуты.
Быстрее же. Слабеющий скрип гальки, плеск воды. Взревел двигатель, Русов кинулся грудью на борт, впрыгнул в шлюпку и ухватился за рукоятку румпеля. Все влезли? Медно блеснув лысиной, ухнулся в шлюпку боцман. Жора помог доктору. Серегин уже сидел возле Алексанова, что-то говорил ему, а тот кивал и прислушивался к мощному рокоту машины.
Выходили из бухты назад кормой. Подхваченная волной, шлюпка неслась вдоль скал. Ну и теснотища... Где же тот опасный подводный камень?.. Не влепиться бы! Привстав, Русов глядел назад: прошли его? Или еще нет? И вдруг услышал, как радостно вскричал боцман, и, еще не поворачивая головы, поняв, в чем дело, подумал: "А и дьявол с ним, сам виноват, сам!" Обернулся. Да, он не ошибся. На плоском камне возле самой воды метался беспутный Тимоха. Птицы кружили над ним, падали вниз, как маленькие самолеты-бомбардировщики, и хлестали кота крыльями, а то и норовили долбануть в башку. Ну, Тимоха, сам виноват, сам! Кот прижимался к камню и отбивался от птиц когтистой лапой. Эх ты, дурило.
Русов встретился со взглядом боцмана, показал ему кулак и крикнул:
- Спятил? Из-за кота назад?!
И, понимая, что совершает величайшую глупость, понимая вместе с тем, что нельзя бросить кота на острове, злясь на боцмана и себя, скомандовал: - Петя, возвращаемся! - И заорал на Дмитрича: - Дьявол тебя разорви! Если берешь кота, так привязывай его к себе веревкой!!
Скалы ринулись в обратном направлении. Плеск, еще более негодующие птичьи крики и скрежет гальки. Боцман, как юноша, выскочил из шлюпки, подхватил кота, кинул его в руки Серегина, толкнул шлюпку. Скалы вновь понеслись мимо. С сопением, словно живой, вынырнул справа по борту подводный камень, и водоросли на его блестящих, зеленоватых скатах шевельнулись, как раздуваемые ветром чьи-то волосы. Одетые в пенные воротники скалы ушли за корму. Вольная, не стиснутая узкостями бухты вода подхватила шлюпку.
- Не заповедник, не вернулся бы за котом, а то всех птиц там разгонит, - сказал Русов и, улыбаясь, потянул из кармана куртки сигареты. - А ну-ка, отдери ему уши.
- Уже надрал, - ответил боцман и погладил кота, отвернулся.
Хорошо все получилось. Этот остров, птицы, золотоволосая девчушка. Приключения, страхи, радости... Все так здорово получилось, и все-все теперь позади. Только что звонил капитан, сказал, что уже написал приказ, в котором объявляет благодарность всем, кто участвовал в спасении бразильцев. И что уже дал радиограммы Огурееву, в Плимут и Ресифи. Сообщил, что танкер лег на генеральный курс, уже час, как они идут домой, и что по этому поводу он приглашает сегодня вечером Русова на кофе с домашним печеньем.
В дверь стукнули, и, не успел Русов сказать "да", как в каюту вошел доктор. Лицо у него было встревожено, на лбу сиял великолепный фонарь, видно, трахнулся о борт, когда карабкался в шлюпку.
- Что-то случилось? - спросил Русов. - Бразильцы плохи?
- Да нет, с бразильцами все в порядке: небольшая потеря крови, ссадины, ушибы, вывих пальца у сеньора Фернандо Ортеги, ну тот, здоровяк, которого мы волокли из домика. Папаша девчушки. Два-три дня, и все придут в себя.
- Так в чем дело?
- С Юриком плохо. Лежит, лицо белое, как при сердечном приступе, трясется. Уверял меня, что сеньор Ортега уже сообщил ему, что они прибыли за ним.
- Ну а ты как считаешь?
- У тебя, Коленька, тоже с головкой не все в порядке?
- Ну отчего же? Кстати, что это ты там заорал "банзай"?
- О боже. Скучно тебе, бедному, да? Надоело все? Новых эмоций надо? Так вот: спутал. - Доктор развел руками. - Понимаешь, т а м... - Доктор ткнул пальцем куда-то вверх, в подволок каюты, - т а м меня направляли в Японию, я должен был внедриться на спасательное судно японских военно-морских сил "Адмирал Того", а потому и изучал японский язык, но в последний момент меня кинули в прорыв...
- И японский знаешь? Ну-ка, как будет "я и ты"?
- Боку то кими.
- Так-так... А какая у тебя была кличка по-японски?
- Уми но акума. "Морской дьявол".
- А тут, у нас?
- "Док".
- Так значит, это действительно десант о т т у д а? И поэтому ты так волнуешься... док?
- Наши это ребята, Коля. Учти: поможешь - и тебе зачтется, - засмеялся доктор, но тут же посерьезнел: - Ну хватит! Давай за Юриком повнимательнее приглядывать.
- Так значит, говоришь, что они о т т у д а? Но девушка-то белокурая, а, как мне известно, в созвездии Северная Корона все женщины смолянисто-черные!
- Ты невнимателен, Коля, - устало проговорил доктор. - Она же крашеная.
СЕНЬОР ФЕРНАНДО ОРТЕГА. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ ЮРИКА
Весь какой-то легкий, воздушный, Русов ходил по танкеру. Поспать бы перед ночной вахтой, и он было улегся в койку, но сон не шел, возбуждение еще не прошло, отчего-то вновь и вновь хотелось видеть физиономии Жоры, Петьки Алексанова, Валентина Серегина, невозмутимую - боцмана Василия Дмитриевича, и Русов вновь отправился в поход по танкеру.
Солнце медленно оседало к горизонту, небо было в алых перистых облаках. Помытая, вычищенная и подкрашенная шлюпка уже была поднята и зачехлена брезентом. Русов погладил ее железное брюхо, провел пальцем по глубокой борозде от носа к корме и похлопал шлюпку, как живое существо, а потом, присматриваясь к танкеру - как идет покраска? - направился в камбуз. Отчего-то хотелось, чтобы кок Федор Петрович Донин попросил бы его о чем-нибудь, хотелось сделать приятное этому нервному, беспокойному, но очень доброму человеку. Кок и Танюшка Конькова чистили мелом кастрюли, Таня улыбнулась, а кок хмурился. Завидя старпома, Федор Петрович отодвинул кастрюлю, вытер руки о передник и задумался, но, так и не придумав, о чем бы попросить старшего помощника капитана, вздохнул и сказал:
- Картоху мы с Танюхой всю перебрали. Хватит нам ее до конца рейса, готовить будем с Танюхой пюры да пирожки с картохой, шанежки, значит, пускай морячки кушають. - Скупо улыбнулся: - Бразилиянец-то этот, толстяк щетинистый, пришел в себя и пять пирогов моих, с капустой которые, ямщицкие, съел. И все что-то бенкал. "Бен-бен".
- Это значит "хорошо", Петрович. Спасибо тебе за все.
- Спасибо? За что? - растерянно и удивленно опросил кок. - Да я ж тут не один горбатюсь. То Шурка Мухин поможет, то вот теперь Танюха наша.
- И тебе, Танюшка, спасибо, - сказал Русов. Таня весело кивнула, а он спросил: - Когда?..
- Да вот-вот, - ответила Таня и покраснела, помялась, будто хотела сказать что-то важное, да не решалась. Русов заглянул ей в лицо, ну говори, слушаю. И Таня сказала: - Брошенная ведь я, Николай Владимирович. Подлец один поигрался со мной, а потом говорит: прости, не думал, что так получится... Не поминай лихом. - Таня отвернулась: - Решилась я и рассказала обо всем Юрию. А он и говорит: Танечка... В общем, говорит, что мы никогда-никогда не расстанемся. - Она повернулась к Русову, улыбнулась: - И мне с ним так хорошо. И так жаль его... Все ему что-то мерещится. Поправится он, а?
- Поправится. И все будет хорошо.
- Так вот, он сказал: мы никогда-никогда не расстанемся.
- Не расставайтесь никогда, Таня.
И Русов пошел дальше. Громыхнула дверь в коридоре, тяжкий гул двигателя донесся из машинного отделения, и, покрывая его, голос Володина послышался: "Да разве это покраска? Мы что, просто так ля-ля языком делали в рубке?! Где краска? Сейчас я сам все перекрашу". А в каюте мотористов опять резались в "козла", не везло "лысому", опять его загоняли под стол. Дверь одной из кают открылась, в коридор вышел Валентин Серегин, они пошли навстречу друг другу, остановились, и Русов протянул ему руку, Валька свою, постояли и разошлись каждый по своим делам.
А что Юрик? Русов направился к прачечной, постучался, и, выспросив, кто там, Роев открыл дверь, зашептал, настороженно оглядывая коридор:
- Значит, вы их забрали с острова? И женщина с ними, да?
- Такая милая девчушка, Юра. Худенькая, глазастая и чуть жива.
- Худенькая, глазастая! И чуть жива, - едко рассмеялся Юрик. - Ох, берегись, Русов! Да из-за нее весь танкер поднимется дыбом. Да вы тут все передушите друг друга из-за нее! - Русов пожал плечами: - И вот что еще, пока о н и здесь, меня на танкере нет, слышите?
- Хорошо-хорошо, - нетерпеливо ответил Русов. - Танюшка будет тебе приносить еду. Гуд бай, мой... "предупредитель".
Да, все хорошо, и они идут домой. Минуют две недели, и в туманной дали покажется зеленый зубчик леса, желтая ленточка пляжей, серые уступы девятиэтажек, шпили башен старинных соборов и краны новостроек родного города. Нинка, конечно же, как всегда, будет в новом платье, с новой прической, вся какая-то "новая" и немного чужая, какой она всегда бывает после очередного его плавания, и такая родная, близкая... А где же боцман? В каюте его не было, и Русов отправился в носовую часть танкера, там в полубаке у боцмана была маленькая кладовка, где стоял верстак, а на полках громоздились банки с краской и олифой.