Набирая скорость, вспенивая винтом воду под кормой, мимо "Пассата" прошел траулер. Рыжий от ржавчины, с покореженными фальшбортами и вмятинами на корпусе, он представлял собой грустное зрелище: трудяга, работающий на износ... Русов вздохнул - когда-то и он работал на "рыбачках", на малых, средних и больших морозильных траулерах. Знал, что гоняют их и в хвост и в гриву, что стране с каждым годом нужно все больше и больше рыбы, судов не хватает, что районы промысла с каждым годом все больше отдаляются от портов: вон куда забрались камчадалы! И что же? Не успеет траулер вернуться в порт, как его уже вновь "выгоняют" в дальний поход. Машина молотит? Палуба пока еще не прогнила? "В море, друзья, в море, - гонит из порта рыбаков начальство. - Подремонтируетесь на переходе". И в чем-то начальство право: порой, чтобы добраться до района промысла, надо потратить восемнадцать-двадцать суток беспрерывного, безостановочного движения. Конечно, за это время многое можно подправить на судне. И конечно же, не сидят без работы команды. Сдирают ржавчину, шкрябают корпус и надстройки, суричат и красят железо. Настраивают поточные линии в рыборазделочных цехах, подшивают свежими досками или кусками железа палубу, ремонтируют все, что требует ремонта, но главный-то двигатель не остановишь, "молотит" он и молотит, бедняга, выжимает из себя все свои возможности и силенки, и молотить ему безостановочно шесть долгих напряженных месяцев, повергая механиков в каждодневный страх: а ну как что-нибудь в нем "полетит", какая-нибудь важная деталь "гигнется"? Ведь не было на берегу достаточного времени на профилактику! И порой ломаются двигатели, умирает горячее, мощное сердце траулера, не выдержав чудовищных, без малейшего отдыха, нагрузок. Волокут тогда траулер в порт, волокут тысячи миль, волокут, потому что "вытолкнут" был этот траулер в море до того, как прошел полный, такой необходимый ему ремонт. И получается, что убытки от этого перекрывают всю прибыль, которая была достигнута за счет сокращения сроков ремонта доброго десятка судов...
Прощально проревев еще два раза, "Олюторка" скрылась в бурной соленой метели. Вздохнув еще более мощно, "Марина" вздыбила воду, рассеяла волны соленой капелью, взметнувшейся над океаном. Развернувшись кормой к тугому напору все усиливающегося ветра, "Пассат" направился "вверх", к экватору, за незримой, нулевой широтой которого лежало такое желанное, родное северное полушарие.
- Анатолий Петрович, вы мне еще не объяснили, как капитану танкера, отчего так долго затянулась ваша командировка на другие суда? - Горин поднялся из кресла, прошелся по каюте. Вид у него был очень строгим. Каким-то чужим, если можно так выразиться, показался Русову сейчас капитан. Холод в голосе, холод во взгляде. Этот сдержанный, официальный тон, откуда он, зачем? Ведь в общих чертах капитан знает, где был Гаванев и что делал на траулерах. Горин опустился в кресло, поиграл спичечным коробком, властно поглядел на откинувшегося к спинке дивана доктора. - Докладывайте же, я жду.
- Ну вы же знаете, Михаил Петрович, что "Кречет" обратился с просьбой о помощи и я выполнял врачебный долг. - Доктор улыбнулся, пожал плечами, но капитан не улыбнулся в ответ, и Гаванев распрямился, кашлянул и потускневшим голосом продолжил: - У матроса Соболя оказалась серьезная рваная рана справа, в височной части черепа. Я обработал рану, зашил. К счастью, сотрясения мозга не было.
- Почему вы заночевали на "Коряке"? Какая в этом была необходимость? Я разговаривал с капитаном "Коряка": механик абсолютно здоров, глаз у него давным-давно вылечился.
- Не "вылечился", а я ему глаз вылечил. И надо было...
- Послушайте, капитан, что это вы так на доктора наседаете? Пересадка с "Пассата" на "Кречет", серьезная работа там, затем пересадка с "Кречета" на "Коряк", все это потребовало от доктора напряжения всех его сил, - вступился за Гаванева Русов. - Вымотался наш доктор, неужели не ясно? К тому же наступил вечер, темень, тьма египетская, к чему же излишний риск? И я разрешил доктору переночевать на "Коряке". Простите, Михаил Петрович, я не понимаю тона вашей беседы с доктором: вместо того чтобы поблагодарить человека, ведь он побывал еще на трех траулерах и оказал помощь четырнадцати матросам и механикам, вы устраиваете какой-то допрос. В чем дело?
- А дело в том, что на "Пассате" идут разговоры, что он не просто ночевал там, а ночевал в каюте у докторши! А это, между прочим, наверняка вызвало у отдельных членов экипажа траулера нездоровый интерес, излишнее возбуждение и неуверенность в моральной чистоте как нашего уважаемого доктора, так и врача траулера "Коряк", так что ждите в управление "телегу"!..
- Капитан, я же не мальчишка! - Доктор покраснел, шумно передохнул. - И потом: у нас с Аней самые серьезные намерения!
- У вас, Анатолий Петрович, "серьезные намерения", - саркастически сказал капитан, - а мне в управлении давать объяснения!
- Я все беру на себя, - сказал Русов. - Слышите, капитан?
- Да уж надеюсь!
Капитан опять прошелся по каюте, сел, нервно потер руки. И доктор и Русов молчали, отчего-то Русову казалось, что вот сейчас Михаил Петрович Горин устало улыбнется, махнет рукой, скажет: "Что это я? Все нервы, нервы... Не попить ли нам крепкого чайку?" Но капитан молчал, морщился, потом сжал руками виски, пошарил взглядом по столу, дотянулся к коробочке с лекарствами, открыл - она была пуста.
- Чуть не забыл, - сказал Гаванев и достал из кармана коробочку: - Редкое французское лекарство, Аня тоже мучается головными болями, немного оставила себе, а это вот переслала.
- Спасибо, - пробормотал Горин.
Перед тем как лечь спать, Русов совершил привычный обход судна. Подгоняемый попутным девятибалльным ветром, танкер шел строго на север. Мощно работала главная машина, громыхнула железная дверь, ведущая вниз, в жаркое, насыщенное запахом солярки и масла машинное отделение, послышался озабоченный голос стармеха Володина: "Про вспомогач не забывай, Сашок, поглядывай, слышишь?" Коридор на какое-то мгновение наполнился тугим, мерным гулом, а потом дверь с лязгом захлопнулась, и в коридоре стало тише. Володин прошел навстречу Русову, кивнул, лицо у него было озабоченным, и этот кивок означал: "Все в порядке, чиф!" и Русов ему ответно кивнул: "Вот и хорошо, дед", - оглянулся: чем он встревожен?
Наводил на камбузе чистоту кок, драил мелом и суконкой кастрюли. При виде старшего помощника он сморщился и проворчал:
- Печенку "ля Строганов" им подавай. Ресторан, видите ли, им тут, а не пароход!..
- Отличная была сегодня печенка, Петрович, - похвалил повара Русов и хлопнул его по плечу. - Ну что ты все ворчишь?
- Отличная! - взвился кок. - А кто картоху для пюре толок? На всю ораву? Два десятка глоток, а руки-то одни! - Кок вскинул тонкие жилистые руки и повернул вверх ладони: - Да у меня от толкушки уже мозоли! Может, еще отбивную на завтра с косточкой потребуете?
- Что значит потребую? - усмехнулся Русов. - Она же в меню на завтра, и не вздумай заменить ее на пшенную кашу. - Кок вытаращил глаза, а Русов отступил к двери, быстро проговорив: - Мы тебя выдвигаем в победители соревнования, Петрович. - Толкнул дверь. - А завтра я тебе Шурика Мухина пришлю на подмогу да Танюшку Конькову...
Захлопнул дверь. На камбузе что-то грохнуло. Наверно, кок швырнул кастрюлю. Если это так, то завтра придет с актом на списание. Мол, как по кочкам везете. Посуда на палубу валится... Пускай только явится. Будет ему списание!
Э, а кто это еще в прачечной толчется? Русов открыл дверь: возле стиральной машины стояла Таня Конькова, а у обширного чана для прополаскивания белья возился Юрик. Таня улыбнулась; оттопырив нижнюю губу, сдула прядку, упавшую на потный лоб. Лицо у нее было розовым, распаренным, доверчивые синие глаза широко открыты. И Русов улыбнулся, а потом посмотрел на застывшего с бельем в руках Юрика, согнал с лица улыбку, строго сказал:
- Как это понять, Таня? Юрик, в чем дело?
- Да я чувствую себя прекрасно, - сказала Таня. - Вот честное слово! Вот, прошлась по каютам, насобирала у мальчишек бельишко...
- Я уже ругал ее, - виновато проговорил Юрик. - А она свое: не могу я без дела сидеть. Вот и помогаю ей, чтобы побыстрее управилась.
- Выстираем все, высушим, выгладим, подштопаю вещички, починю, пуговички пришью, - весело проговорила Таня. - Глядишь, и для меня времечко незаметно пролетит. Уж вы не сердитесь, а?
- Ну хорошо, хорошо. Юрик, ты уж последи, чтобы она не перетрудилась, - сказал Русов. - Заканчивай те работу, уже поздно.
Во многих каютах было темно и тихо, моряки спали, а другие стояли на вахте. Горел еще свет у боцмана, и Русов заглянул к нему. Был боцман не один, на низенькой скамеечке возле койки сидел Шурик Мухин, и Василий Дмитриевич показывал ему какие-то замысловатые морские узлы, вязал их неповоротливыми на вид, толстыми, но очень ловкими пальцами.
- А вот гафельный... Его надо вязать одной рукой, второй-то за рею надо держаться. А вот этот называется "полицейским", "каторжным". Видишь, две петли получаются? Черта с два такой развяжешь. Ну-ка, Тимоха, давай лапы.
- Шура, спать, - сказал Русов. - Ночью будешь зевать, как бегемот, у рулевой колонки. Шляфен, шляфен, юноша.
Конечно же, не спал и доктор, а точнее сказать, ждал прихода Русова. Удрученно взглянул на старпома, развел руками:
- Чего это он взъярился? Чего накинулся?