XVI
Главный, спокойно и величественно сидевший на своем кресле, должен был видеть, какое было произведено впечатление на зал.
Когда цветы были розданы, он поднялся и заговорил:
- Вы видели проявление силы над материей, оживление мертвого тела, и действие человеческого разума. Могу уверить вас, что только что виденное вами прорастание семян и быстрое образование цветов есть исключительно последствие разумных наблюдений и выводов человеческого разума. В этом чудесном нет ничего сверхъестественного; напротив, вся суть здесь в том, что естественные силы - простые, самые обыкновенные, естественные силы - разумно направлены, и только… Итак, мы имели дело с материей, теперь вы увидите явление духа!
Он опустился в кресло и ударил жезлом в пол.
Доктор Герье, несмотря на его уверения, так сразу не хотел признать естественность того, что случилось перед его глазами: это было слишком необыкновенно.
Теперь, впрочем, некогда было раздумывать, потому что обещали еще что-то новое и, может быть, еще более интересное.
На стук жезла служители внесли в зал носилки, на которых лежало что-то, или, вернее, лежал кто-то, окутанный белою пеленой, потому что под этой пеленой как будто очерчивался абрис человеческого тела.
В пелене было одно только отверстие, приходившееся к левому боку тела.
Носилки внесли и поставили за столом, на пол, перед сидевшими магами - так доктор Герье мысленно называл одетых в синее и красное людей, производивших такие невероятные опыты.
Главный опять стукнул жезлом - и свет в зале померк до полной темноты.
Вместе с этой темнотой наступила полная тишина.
Что делалось в этой темноте и тишине - Герье не мог ни увидеть, ни догадаться. Но только через некоторый промежуток времени приблизительно в том месте, где стояли носилки, блеснуло что-то и стал обозначаться неясный, странный и неопределенный белый туман, как будто в темноту упала откуда-то капля света и стала, расползаясь, расплываться по ней.
Сначала туман светился тускло, но затем поле его становилось шире и свет делался яснее. Сквозь его проясненную прозрачность виднелись освещенные его отблеском неподвижные фигуры магов, виднелись носилки, над которыми клубился этот туман, и вырисовывался темный профиль большого стола.
Туман начал сгущаться, то есть, собственно, не туман, а свет, сосредоточенный в нем, и из бесформенного, расплывчатого стал, колеблясь, как дым, принимать более определенные очертания.
Сначала эти очертания клубились, как облако, потом, вытягиваясь кверху, приняли контуры человеческого тела, и вскоре доктор Герье увидел прозрачную, светящуюся молодую девушку; он чуть не крикнул от охватившего его чувства восторженного смятения, которое является у человека, потрясенного чем-нибудь неожиданно прекрасным. Лицо сквозной, светящейся молодой девушки было необыкновенно красиво, но этого было мало. Доктор Герье узнал в ней ту, которую видел сегодня у Августы Карловны в истерическом припадке.
- Да не может быть! - почти вслух вырвалось у него.
И он ощутил, как быстро забилось его сердце и как вся кровь прилила к голове.
Голова у него закружилась, он, сам себе не отдавая отчета, поднял руки и закрыл ими лицо.
Состояние его было близко к обмороку.
XVII
Что было потом - доктор Герье не помнил.
Когда он очнулся, перед ним стоял Степан Гаврилович.
Занавес над барьером ложи был спущен, ложа опять освещалась из маленького отверстия наверху; в дверях был широко и весело улыбавшийся Варгин.
Очевидно было, что или он не видел всего происходившего, или оно произвело на него совершенно другое действие, чем на доктора Герье.
- Ну, очнулись наконец! - проговорил Трофимов, тормоша доктора. - Ну, одевайтесь и поедем!
Доктор Герье, еще не отдавая себе хорошенько отчета, послушно и безвольно сделал то, что ему сказали, то есть оделся.
Они вышли в коридор.
Он был по-прежнему пуст, так же, как и когда входили они сюда, так же винтовая лестница, по которой они поднялись теперь, была освещена неизвестно откуда сверху и так же сама собой отворилась перед ними наружная дверь.
Когда они сели в карету, Варгин, до сих пор улыбавшийся только, но тихонький, вдруг стал напевать веселую песенку.
- А я видел раз, - заговорил он, оборвав свое пение, - как заезжий немец в балагане вверх ногами на голове стоял и в таком положении вино пил за здравие всей компании.
- Что вы хотите сказать этим? - спросил Степан Гаврилович.
- А то, - усмехнулся Варгин, - что все это фокусы и если показывать их за деньги, то большое состояние приобрести можно.
- А вы присутствовали, - остановил его вопросом Герье, - при всех трех опытах? Видели девочку, цветы и… последнее?
Он не договорил и не назвал, что было "последнее".
- Видел! - весело подтвердил Варгин. - Все видел! И признаюсь, взирал с удовольствием! Ловко было проделано! Чистая работа, надо отдать справедливость!
Герье немножко испугался: легкомысленные слова его приятеля могли показаться неприятными Степану Гавриловичу; но тот добродушно рассмеялся веселости Варгина и только сказал ему:
- А знаете, молодой человек, отчего вы говорите так?
- Ну, отчего? - несколько даже вызывающе переспросил Варгин.
- Оттого, - пояснил Трофимов, - что виденное взволновало вас и вы хотите излишней бодростью заглушить это волнение!
Должно быть, он попал, что называется, в точку, потому что Варгин сейчас же замолчал и больше не проронил ни слова.
Но, когда они приехали к Трофимову и тот сказал им, что сейчас будет готов ужин, без которого он их от себя не отпустит, Варгина опять прорвало, и он почти с детской шаловливостью попросил бумаги и карандаш и вопросительно глянул на Степана Гавриловича:
- Можно?
Трофимов пожал плечами, улыбнулся и спросил:
- Что можно?
Но Варгин уже не ждал ответа на свой вопрос и быстро стал водить карандашом по бумаге.
Несколькими штрихами изобразил он в карикатуре и главного, с бородой и обручем на голове, и трех синих, и четырех красных в их поднятых капюшонах, и даже девочку, делающую реверанс; все это было необыкновенно похоже и вместе с тем смешно, так что даже доктор Герье не мог не усмехнуться, увидев карикатуру.
Ужин был накрыт в столовой, убранство которой оказалось проще остальных комнат.
Стены были просто выбелены, и единственным их украшением служила большая картина масляными красками, изображавшая прием царем Соломоном царицы Савской.
В простенке стояли часы в длинном деревянном футляре с огромным, как тарелка, блестящим маятником. Стулья были простые, с соломенными сиденьями, такие, какие изображаются обыкновенно на гравюрах в избах французских крестьян.
Посредине комнаты был накрыт круглый стол, и его роскошь как бы была оттенена скромностью обстановки столовой.
XVIII
Стол был накрыт дорогою белоснежною голландскою скатертью, фарфоровые тарелки были французские, с широким голубым бортом, с толстою каемкой и венком из роз вместо вензеля.
Такой же венок был вырезан и на хрустале, блестевшим, отражая огни семисвечного серебряного канделябра, возвышавшегося посредине стола.
В хрустальных графинах искрилось красное и белое вино, свежий ананас стоял в вазе. Сыры, английские и французские, лежали на тарелках, страсбургский пирог, паштет из дичи, розовая пухлая семга, зернистая икра - все эти вкусные вещи так и манили к себе, в особенности Варгина, который любил поесть и, кроме того, чувствовал голод, потому что сегодня плохо обедал с доктором: им не до того было!
Сели за стол.
Степан Гаврилович как радушный хозяин стал потчевать гостей, но ел, собственно, один только Варгин. Глаза у него разбежались, он давно не пробовал таких вкусных вещей и, не зная, с чего начать, начал с первого, что попалось ему под руку, и затем, не стесняясь, отдал должную честь остальному.
Оказалось, Герье не только никогда не пробовал свежей икры, но и не видал ее. Он из учтивости отведал, но еще не попросил и ограничился куском швейцарского сыра, которого не ел с самой Женевы. По всему было видно, что ему не до еды и что даже стоявшие на столе отборные кушанья не могут соблазнить его.
Степан Гаврилович налил ему вина, он прикоснулся к рюмке губами и поставил ее на место.
Сам Степан Гаврилович тоже не ел ничего, кроме ухи, которую подали в чашках.
Он объяснил, что никогда не ест много и что стол его состоит всего лишь из нескольких кушаний, на которые он смотрит как на необходимость для утоления голода.
Варгин уплетал за обе щеки и с полным ртом один же главным образом поддерживал разговор, должно быть, продолжая подбадривать себя своей же веселостью, которая, впрочем, и на самом деле могла теперь явиться у него благодаря вкусному ужину и отличному вину.
Говорил он о посторонних вещах, не относившихся к сегодняшнему вечеру.
Степан Гаврилович усердно подливал ему вина, и под конец оно подействовало-таки, и Варгин, что называется, отяжелел.
Он плотно наелся, много выпил и, когда кончился ужин, грузно поднялся из-за стола.
Трофимов не отпустил своих гостей сейчас же после ужина, а провел в гостиную и попросил сесть.
Герье начал было прощаться, но Степан Гаврилович ласково удержал его за руку и сказал:
- Погодите немного, поговорим!
Они сели у стола с лампой под абажуром, а Варгина Степан Гаврилович устроил на софе в отдаленном темном углу комнаты, и, едва он опустился на мягкую софу, веки его закрылись сами собой, и он погрузился в сладкую дрему, которая охватывает человека, сытно упитавшегося после долгого недоедания.