Илья Кормильцев - Собрание сочинений. Том 1. Поэзия стр 9.

грязная женщина занята грязным делом
пифагорейские сферы
золотые созвучия
энергии тучи
ветры высот, текущие через
пиратский флаг, что полощется в хаосе
выше мелодия, выше нота
обрывается

корявые ветви деревьев - фотографии кумитэ
приготовимся, дети, к тяжелой борьбе…

"Телефонный номер Бога…"

Телефонный номер Бога.
Таксофон. Напевы диска.
Пережеванные строки
Вяжут зубы, как ириска.

А снаружи: стон и грохот
Пробежал чугунной крысой.
Жаждет под унылый хохот
Ветер Землю сделать лысой.

Вызывающе и грубо
Скалятся в ночи березы,
Словно мраморные зубы
Крутобедрой чернокожей.

В непрозрачности незнанья -
Ни единой вспышки, кроме
Искр огненных рыданий,
Пробежавших по соломе.

Смолянистая дорога.
Две заломленных руки.
Телефонный номер Бога.
И короткие гудки.

"Рано или поздно ты обнаружишь…"

Рано или поздно ты обнаружишь,
что безумье твое за притворством не скрыть.
И, над бездной баюкая на руках
нерожденных детей в пеленках свободы,
ты свой взор просветлишь, чтобы взгляд потемнел.
Ядовитые слезы на жалах ресниц задрожат,
и, впервые решившись гниению мысленно
тело подвергнуть,
- засмеешься над тыщей напрасных шагов.

Вспомни, Господа ради, дитя, стрекозу у пруда,
что дрожала, как жилка, на мраморной шее
березы,
и соленую кожу, где бился в крутых буранах
твой корабль не раз, ожидая слияний
и претерпевая крушенья.

Погаси телевизор и дверь за собою закрой.
Once again you must hit the road.
Прикоснись к голубому клыку ночных освещений.
И рискни, наконец,
вечно связанный тысячей пут,
совместить свое я с я чужим в единенье великом.
Останавливай пьяных, прохожих считай за друзей.
Будь
что
буде т.
Конец -
неизбежен.

И чудесный фиал, что тебе безрассудно вручен,
наполняй чем придется. Клади так, как ляжет.
Укрепляет все сплав. Тает в сплаве все, как
шоколадные женщины
на солнечном пляже.

Магнитная любовь

Нежные черточки напоминаний
Облекаются пышностью безудержной памяти.
Яростный воздух
Бурю поднял
В стакане черепа.
Исход аллеи, обсаженной липами,
Предрешен стальным прутом дикого аромата,
Который ты запомнишь навечно,
Который года один за другим
Насаживает чеками,
Уплаченными за доли жизни.

Иди без стеснения,
Думая, что душа
Застегнута на все пуговицы,
Хоть и станет
Розовеющая нагота
Достоянием холодного объектива Луны.
Лица шепчут под ветром,
Очищающим стратосферу твоей мысли
От увядших ладоней осени.

Снова дождь упадет к пояснице, как платье -
Человек, в мир пришед нагим,
За колонны дивного храма прячется.

Будь ящерицей, а не птицей -
Хоть ты и не взлетишь,
Но обманешь дьявольскую руку
И твой хвост издевательски в ней изогнется.

Ты - открытая дверь,
Из которой выходит
Затихающий смех;
Облизывая сухие губы,
В темноте нащупав
Изобразительное богатство раздетого тела,
Или, совершив иное экспансивное движение
К эйфории - остановись:
Не задуматься, а принюхаться, сделать привязку
К звезде путеводной
Изведанной ласки,
Чтобы не потерять ориентацию
На Магнитную Любовь
В темном лесу
Неизведанных впечатлений.

Если ты стоял на балконе
С сигаретой в руке,
Словно бог, снисходительно наблюдая
Линьку весны
И массированную атаку
Детских колясок,
То что стоит тебе
Еще раз раствориться богом
В плывущем весеннем запахе?

Пробуждение памяти откровенно -
Не стесняясь наготы, подгоняет она чужую одежду
Под тело свое.

Так и иди - смехотворно медленно
Вдоль аллей, обсаженных лицами,
Останавливаясь на секунду
(Лишь когда асфальт липок)
Перекусить
И утихомириться в слиянии с сигаретой
У полуосвещенной стойки.

Измена

и осень начинает раздеваться,
лишь только наступают холода -
сперва приподнимает край одежды,
внезапно покраснеет от стыда,
синея утром от желтеющих туманов,
желтеет, лихорадочно дрожа -
и в окончанье, -
вся донага:
как высохший коралл
торчит остов лесов,
мычат напившиеся облака,
как ветер, застревающий в проулке,
не смея сделать шаг,
боясь разворошить палас кукушкиного льна,
переминается сосновый лес с ноги на ногу,
качается, устав стоять - и тут же засыпает

березы в исступлении нудизма
кистями крон печально лакируют небо,
и ели черные, закутавшись до пят,
насуплено глядят
и иглами пытаются содрать
лак бирюзового загара

но лиственница среди них
стоит, раздевшись,
сочувственно глядя на пляж берез
и по углям идет,
а ели раздувают
гранатовый огонь

Изменщица - Измена!

Чеснок

Прочисть ноздрю пророчествами древних,
и ты учуешь, как натерт внутри
сих глиняных расколотых сосудов
Чеснок Дурных Деяний.

Уныло песнь поется колесом,
вращаемым Мидасом и ослом,
сознание отличности растет в них,
и крепчает
Чеснок Дурных Деяний.

Возвысится, чтоб смерти избежать,
Но смерть страшнее высшим, чем простейшим -
И в страхе тянутся они все выше снова,
и вместе с ними тянется
Чеснок Дурных Деяний.

Очищенный и злой, накрошенный, натертый:
тобою привлечен, уже летит Четвертый,
Страшнее первых трех, и он крещен огнем.
Он носит имя Трезвого,
и из следов копыт его
растет Чеснок Дурных Деяний.

"По переулку, по переулку…"

По переулку, по переулку
Гуляет ветер, бессонный ветер.
Стучит он в ставни, колотит в двери.

"Эй, прихожане, стелите коврик,
Молитесь страстно, молитесь долго,
Целуйте землю!"

По переулку, по переулку
Несется пламя, сквозное пламя,
Всех очищая своим дыханьем.

И через пламя проходят души
Всех оскорбленных:

Дев престарелых, их черных кошек,
Жен изможденных, отдавших лица
Огню плиты и пене мыльной,
И стариков, кричащих тщетно
В припадке пьяном пустым карманам.
И тех, в ком старость таится скрытно
И проступает сквозь их поступки.

И ищут, ищут в путине листьев
Несчастных души: себя и время.

По переулку, по переулку
Идут, танцуют, поют и пляшут,
Не замечая скорбей пропащих -

Лиц безупречных горды анфасы,
Сердца стальные, глаза - хрустальны.
Воспоминанья! Воспоминанья!

В толпе прекрасных себя находят,
Себя находят и мчится эхо -
- о, громовое! -
Я был тобою! мог быть тобою!

Но отстраняет суть воплощенье -
В морщинах дробится отраженье.
Они снимают ладони падших
С плечей прекрасных и вдаль уходят.

Совсем уходят… навек уходят…

По переулку, по переулку
Гуляет ветер, бессонный ветер,
Колотит в ставни, молотит в двери.

Молитесь ветру,
Нерожденные дети!

Ангелы в форточке

i

Пришли времена
Вторгаются ангелы с чашами, полными горечи,
в окно моей спальни и будят меня
влажным хлопаньем крыльев: пришли времена,
держась за руки, от похмелья прозрачные - Боже! -
пришли времена, те времена, что прошли…
И пальцы возложены на окончания молний -
застежки старой кожи разошлись -
устав кусать грудь белой клеопатры,
сатиновой, набитой пухом и пером,
я приползу линять под умершим окном.

ii

Под Окном Дома

Здесь, под Окном Дома, куда я вечно возвращаюсь,
ослабляя крепления дыбы, на которой подвесил
я память,
протерев формалином блестящие крючья…
Под этим Окном, прорубленным в коже того,
кто из тайн пирамиды слагает,
очень давно танцевал я Пьеро
в маскарадном наряде болвана…
Очень давно я верил, что любовь - выключатель
магнитофона с искрящейся от пьянств музыкой
пробуждений…
Сюда, под Окно Дома, куда я вечно возвращаюсь,
я приношу новый виток спирали, новый венок
для сераля тех красавиц,
что золото перековали на монету -
металл вечно юных волос.

iii

Корабль за невольницами

Ночные улицы - простор для карнавала
гулящих ветров в балахонах из газет…
По улицам друзья идут к большому Кораблю
конца своих скитаний, на котором
привязаны, как привидения, и стонут,
и мечутся как паруса для сонных Эльдорадо -
непобедимая страданьями Армада -
сонмы Чистых Белых Простыней.
Ах, легкие полны предвосхищеньем
грядущих вздохов, трапез на траве,
и берег путешествия звенит
как колокольчики пленения
на ногах невольниц,
с волненьем выбегающих на берег
навстречу Кораблю.

iv

Danza de fores
Мы вас любили, в вас себя любя,
Вы - соучастники открытия себя.
В руках, казалось, брякали Ключи
к любому сердцу от любой двери.
Мы - феи ваших приключений наяву.
Рычали пятна, желтые, как ягуары,
а попугаи переулков повторяли
слова любви на сонном берегу,
пока к нему не подошел Корабль
и вы с него на берег не сошли.
У вас в руках лежала Музыка, которой
так не хватало солнцу джунглей и страстей.
Танцуй, моя сестра, танцуй!
Пятнадцать золотых колец на срезе бедер,
пятнадцать светлых годовых колец.
Танцуй, моя сестра, танцуй!

И грудь твоя, как носик твой, курноса,
и ты еще не задаешь вопроса,
но ты уже ответы знаешь все.