Остальное нам было известно.
Матвей Ласточкин расспрашивал Ваську о самых мельчайших деталях его биографии и следил, чтобы я всё записывал. В конце он сказал:
- Так значит Данила велел тебе передать купцу Герасимову письмо и для верности сказать тайное слово.
- Да.
- Какое.
- Бенедикте, что по латыни означает в добрый час.
Матвей Ласточкин внимательно всмотрелся в глаза допрашиваемого.
- Врёшь собака, - рявкнул он.
Палач тут же снова пустил в дело кнут. Васька закричал, задёргался, а затем вдруг обмяк.
- Живой он, али как? - поинтересовался воевода.
- Живой, только без чувств, - ответил Матвей Ласточкин.
Палач окатил Ваську Дьяка холодной водой и когда тот очнулся, снова встряхнул его.
- Я всё скажу, - прошептал тать. - Только больше не бейте.
- Говори.
- Я должен сказать присказку, хитрая крыса пролезет там, где бык рога обломает, и показать тайный знак.
- Врёшь, - и на этот раз не поверил Матвей Ласточкин.
На Ваську Дьяка опять обрушился град ударов. Он заорал благим матом:
- Не вру я! Правду сказал! Вот те истинный крест правду!
- Ладно, верю, - Матвей Ласточкин велел палачу прекратить экзекуцию и развязать писарю одну руку. - Знак покажи.
Васька Дьяк скрестил особым образом пальцы.
- Хорошо, сейчас тебе облегчение выйдет, - произнёс Матвейка Душегуб и, повернувшись к палачу, чиркнул большим пальцем по горлу.
При этих словах глаза Васьки Дьяка наполнились ужасом. Пытошных дел мастер вытащил из сапога тесак и быстрым движением перерезал тому горло от уха до уха.
Я снова принялся блевать в ведро, а потом бросился на свежий воздух. Матвей Ласточкин вышел за мной.
- Зачем было его убивать, - укоризненно спросил я.
- Дурак, - жёстко ответил тот, - ты о себе заботься. - Случись ему сбежать из острога, и добраться до Галани, воровские казаки ломали бы тебе кости и поджаривали на вениках до тех пор, пока бы ты не рассказал, кто ты таков и откуда взялся. А потом привязали бы тебе к ногам ядро и утопили в Волге.
Если Матвей Ласточкин хотел нагнать на меня страху, то это ему удалось. Я заткнулся и больше не упрекал его в излишней жестокости.
Весь оставшийся день я, уединившись в той самой комнате, в которой ночевал в первую ночь в Саратове, зубрил историю жизни Васьки Дьяка во всех подробностях. После ужина Матвей Ласточкин устроил мне настоящий экзамен и остался доволен.
- Теперь иди, выспись, - сказал он. - Завтра у тебя начнутся нелёгкие деньки.
Ещё не рассвело, когда меня разбудила Иринка, вооружённая зеркалом и гребнем:
- Тятенька велел сделать из тебя пугало, - заявила она.
Девушка усадила меня на табуретку и принялась колдовать над моими волосами и бородой. Когда я затем взглянул в зеркало, то с ужасом обнаружил в нём вместо своей, пусть не слишком смазливой, но всё же родной физиономии, покойника Ваську Дьяка. Зашедший в комнату Матвей Ласточкин придирчиво осмотрел меня и удовлетворённо кивнул головой.
- На, одевай, - он дал мне одежду убиенного на допросе татя.
Увидев меня, воевода Бахметьев побледнел и сказал:
- Если бы я не знал, что это вы, Артемий Сергеевич, то решил бы, что заложный покойник явился по мою душу. Только диву даюсь, как вы искусно умеете менять внешность.
Глава XII
В лавке Лукьяна Герасимова. Коломенка дяди Егора. Меня подвергают допросу с пристрастием. Утёс Стеньки Разина. Есаул атамана Галани Лёшка Кортнев. Пушка "Толстуха".
Как только на улице запели петухи, я перемахнул через забор воеводской усадьбы, в месте, где он выходил на пустырь, осмотрелся по сторонам, нет ли кого поблизости, и сделал первый шаг в неведанное. Если бы я знал, какие тяготы и испытания меня ожидают, то, наверное, тут же вернулся бы назад и с позором признался в недостатке мужества, столь необходимого для окончания начатого нами дела.
Некоторое время я бесцельно слонялся по почти безлюдным улицам. Забрёл в кабак, где у большой бочки с водкой стоял сонный целовальник. Сунул ему полушку, выпил, вздрогнул, закусил солёным огурчиком. Однако одной стопки оказалось недостаточно для придания твёрдости характеру и ясности мыслям. Посему пришлось повторить.
Матвей Ласточкин сказал, чтобы я не совался в лавку купца Герасимова сразу, а денёк покуролесил в городе, примелькался местным шпыням.
В рядах на Гостиной площади я своровал кое-что из еды и копейку денег, на которую купил бумаги и, обосновавшись прямо на земле у ворот Гостиного двора загорланил:
- Пишу ябеды, прошения, договоры и всё что пожелаете!
К полудню, написав несколько челобитных и сочинив молодому франтоватому офицеру томные вирши его даме сердца, мне удалось заработать достаточно денег, чтобы весь оставшийся день гулять в "Карасе". Там я затеял шумную свару с двумя солдатами, кои, причинив мне определённое увечье под глазом, выволокли на улицу, очистили карманы и ткнули мордой в коровий навоз. Я провёл ночь на берегу под перевёрнутой лодкой. А утром, как следует умывшись, отправился в лавку Лукьяна Грасимова.
Хозяина за прилавком не было. Вместо него сидела нарядная бабёнка и складывала в аккуратные стопки медные деньги. Копейка к копейке, пятак к пятаку, гривенник к гривеннику. Увидев меня, она вздрогнула, быстрым движением смахнула своё богатство в пузатый кожаный кошель и, вперив в меня злобный взгляд, каркнула:
- Чего надо? Коли покупать не собираешься, проваливай.
- Ох, и не ласкова ты хозяйка с гостями, - не смутившись, произнёс я. - Мне бы Лукьян Семёныча повидать. Весточку я ему принёс от приятеля его Данилы Мельника.
Настроение купчихи сразу изменилось к лучшему.
- Ты, мил человек, извини, что я на тебя накричала, - голубем заворковала она. - Бродяг тут много шляется, нищих да беглых, безобразничают, покупателей распугивают. А Лукьян Семёныч товар разбирает, что с караваном привезли. Пошли отведу.
Бабёнка предусмотрительно заперла лавку на крепкий железный засов и повела меня во двор. Там, напротив ворот, стоял большой ладный амбар, служивший купцу Герасимову складом.
Хозяин лавки записывал в приходную книгу привезённый товар. И всё что писал, проговаривал вслух:
- Утюги чугунные для глажки платья, десять штук. Цена каждого полтина. Нет, полтина с четвертаком. Обдираловка конечно, но не куда не денутся, купят. Часы, ходики, с боем. Три штуки. По рублю пойдут. Комнатное отхожее место стульчак с резными амурами на спинке. Одно…
Тут Лукьян Семёныч наконец заметил нас и в изрядном раздражении фыркнул:
- Я же просил мне не мешать.
Нарядная бабёнка наклонилась и что-то шепнула ему на ухо. Глаза купца подозрительно забегали. На лбу проступил пот.
- А Данилка мне передать что велел, али нет? - спросил он меня.
- Как же, велел, - поспешил успокоить я его. - Вот письмо. А ещё скажи, говорит, что хитрая крыса пролезет там, где бык рога обломает. - И свернул пальцы в тайный знак.
Купец облегчённо вытер лоб рукавом кафтана. Прочел письмо, пробормотал:
- Рука его.
Затем вскочил и вытолкал за дверь свою нарядную бабёнку:
- Ступай Танюха в лавку. Мне с человеком поговорить надобно с глазу на глаз.
Когда та ушла, он выпалил:
- Ну, говори, что от меня надобно?
- Слышал я, Галаня на Хвалынь за зипуном идти хочет, и людишек для сей компании по казачьим городкам собирает, - начал я.
- Может и так, мне то от куда знать, - осторожно ответил Лукьян Семёныч.
- А толмачь с персидского ему часом не надобен.
- Может и надобен.
- Да не темни ты, говори прямо, - разозлился я.
- Не ведаю, - продолжил упрямиться купец. - Коли хочешь знать, сам его об этом спроси.
- Как же я спрошу, если не знаю где его искать.
- Этой беде я помогу, - хитро улыбнулся Герасимов. - Ступай за мной.
- Куда?
- Увидишь.
Купец запер амбар на массивный навесной замок, и мы вышли на Гостиную площадь. В Саратове летом царит невиданная в наших северных краях жара. Начинается она после полудня, и посему на торг все идут с утра. Так что на площади, несмотря на ранний час, было очень многолюдно. Меж рядов неторопливо ходили бабы с кошёлками, прицениваясь к привезённым с караваном товарам. Тут и там мелькали ногайские халаты. Праздно шатались бурлаки. На паперти Троицкого собора покрытые язвами нищие просили милостыню, а нахальные мальчишки примеривались, как бы стянуть в лавках чего вкусного.
Лукьян Герасимов повёл меня через площадь к Московским воротам. А оттуда на пристани. Он отыскал среди других судов коломенку с облупившейся зелёной краской на пузатых боках, и мы поднялись на борт. На палубе коломенки помещалась большая каюта увенчанная двухскатной крышей. Лукьян Герасимов постучал в её дверь. Дверь тот час же открылась и оттуда высунулась лохматая голова.
- Мы тебя сегодня не ждали, Лукьянка, - произнесла голова.
- Поговорить надобно с дядей Егором, - сказал купец.
- Ну, входи, раз надобно.