- Да нет, я же сказал, вор упокоился сразу опосля удара, - пояснил Ивашка. - Зачем же его в цепи заковывать? В острог посадили сторожа Микулу, за убийство.
- Скажи, пусть всыплют ему десять плетей, чтобы в следующий раз силу мерил и отпустят на все четыре стороны, - распорядился воевода.
Ивашка тут же послал в острог писаря с приказом воеводы, а сам продолжил:
- Второе - в кабаке "Задворки" конокрады устроили поножовщину. Одного зарезали. Виновного схватили и заключили в острог.
- С этим разберёмся завтра, - сказал Бахметьв. - С утречка пусть приведут оного убойцу в присутствие. И свидетелей той поножовщины тоже.
- Третье, - вновь заговорил Ивашка. - Жена гарнизонного солдата Евсея Гаврилова сошла с ума и бегала по улицам нагишом. Её связали и отдали мужу.
- И хороша она, нагая то? - поинтересовался воевода, сожалея, что не видел этого зрелища.
- Хороша, только слегка худосочна, - ответил подьячий.
- Ну ладно, теперь займёмся челобитчиками, - сказал Бахметьев и крикнул через закрытую дверь. - Заходи, только не табуном, а по одному! - и для большей убедительности грохнул по столу тяжёлым зерцалом.
Однако, несмотря на это заявление ломанулись сразу все. Но гайдуки загородили им путь.
- Сказано же, по одному, - раздражённо рыкнул воевода, появившись на пороге.
Я в то утро явился и в присутствие одним из первых. Размахивать царской бумагой, привлекать внимание не стал, иначе к вечеру кумушки-сплетницы разнесли бы по городу известие, что прибыл человек из самой столицы, а для чего прибыл - сами бы придумали. Занял очередь и терпеливо дожидался, пока воевода выслушает передо мной четырёх просителей.
Когда я вошёл в приёмную, воевода Бахметьев что-то быстро писал в толстой кожаной тетради. Закончив, он поднял на меня суровые глаза и сидевший сбоку подьячий с красным носом, злобно шикнул:
- Кланяйся в ноги, тупица.
В ноги я кланяться не стал. Государь Пётр Алексеевич сей обычай упразднил, заменив его правилами обхождения, приличествующими европейскому обществу. В соответствии с этими правилами я, наверное, очень неуклюже, отвесил новомодный реверанс и тихо произнёс, так чтобы слышал только воевода:
- У меня для вас письмо от Ивана Мануиловича Девиера и государев указ человеку всякого звания содействовать в известном вам деле.
Лицо воеводы тут же чудесным образом преобразилось. Он поднялся из-за стола и невольно вытянулся в струнку. Меня это очень позабавило. Правду всё же говорят люди, что без бумажки ты результат испражнений, а с бумажкой важный человек. У меня была бумажка, и стольник в золочёном мундире стоял на вытяжку перед оборванным бродягой.
Я подал воеводе письмо. Тот сорвал сургучную печать, прочитал и буркнул подьячему:
- Брысь Ивашка.
Когда красноносый выскользнул из приёмной, воевода Бахметьев повернулся ко мне. Выражение на его лице сменилось на довольно-торжествующее:
- Антон Мануилович прислал мне с голубиной почтой депешу, где сказано, что он отправил в Саратов ловкого сыщика переловившего в столице немало хитроумных и жестоких разбойников.
- Он слегка преувеличил, - манерно произнёс я, разваливаясь на стуле.
- Однако я не ожидал вас, Артемий Сергеевич, так быстро, да ещё в таком виде. Думал, что вы прибудете со сплавным караваном чинно, со сворой ярыжек и ротой гвардейцев. Гвардейцы бы нам не помешали. На моих гарнизонных в этом деле положиться нельзя. Я уверен, что кое-кто из солдат, а может даже офицеров, тайно якшается с Галаней, и они будут чинить всяческие препятствия сыску, вплоть до смертоубийства.
- Я шёл со сплавным до Казани, переодевшись бурлаком, - ответил я. - Но по пути повстречался с помещиком Филином. Тот, каким то образом пронюхал, кто я таков и вознамерился переправить с этого света на тот.
Воевода выпучил на меня зенки с немалым удивлением:
- И как же вам удалось спастись? - поинтересовался он.
- А-а, - отмахнулся я с показным равнодушием. - Проломил ему черепушку и был таков.
Конечно же, я был обычный недотёпа, попавший под горячую руку генерал-полицмейстеру, а потом каким то чудесным образом сумевший ускользнуть от убойц. Но Бахметьеву знать об этом было не обязательно. Могло повредить делу.
- И что насмерть? - выдохнул Бахметьев.
- Нет, оклемался.
- Очень прискорбно, очень, - посетовал воевода и тут же спросил меня. - А от куда вы знаете?
- Я видел его в Казани живым, только мающимся головной болью.
Воевода наклонился ко мне и произнёс зловещим голосом:
- Никто до вас не уходил живым от Филина, коли тот решил его прикончить. После Галани это самый страшный человек на всей Волге.
- Он меня об этом не предупредил, - криво улыбнулся я.
Моя шутка вызвала взрыв хохота.
- Эх, и острослов вы Артемий Сергеевич, - сказал Бахметьев.
Он угостил меня душистой сигарой и коньяком, которые, по его словам, купцы привезли в прошлом году со сплавным караваном и продали ему за большие деньги.
- Судя по тому, что вы приехали инкогнито, у вас имеется какой то хитроумный план, - полюбопытствовал воевода.
Конечно же никакого плана у меня не было. Я целиком и полностью надеялся на помощь Матвея Ласточкина. Поэтому ответил:
- Пока я не решил, как буду действовать. Сначала хочу посоветоваться с одним человеком. Мне рассказал о нём Аникей Петрович Плотников-Загорский. Вы знаете Матвея Ласточкина?
- Конечно. У него на откупе монастырские рыбные угодья в нескольких верстах вверх по течению. На вид тихий и безобидный мужичок. Но только на вид. Это страшный человек.
- Почему вы так думаете?
- Случилось год назад одно происшествие. Матвей возвращался из Царицына. Плавал туда по торговым делам. Недалеко от Саратова на него напали воровские казаки. Не здешние, пришлые с Дона. Здешние его не трогают. Их было восемь человек на косной лодке, вооружённых до зубов. Романовка у Матвея быстроходная, на вёслах четверо наёмных гребцов. Он им кричит, гребите живее, а я парус поставлю, ветер попутный, им нас не догнать. И впрямь начали отрываться. Разбойники это увидели, и давай палить. Несколько пуль ударились о борт лодки. Гребцы наложили в штаны и говорят Матвею, ты уж извини, мы больше грести не будем, отдадимся лучше на милость злодеев, авось не убьют.
Тогда Матвей велел своей дочери Иринке вплавь добраться до берега и бежать в Саратов за помощью. Время было позднее, темнело, поэтому девушку не заметили. Она посреди ночи ворвалась ко мне, вся мокрая и замёрзшая.
Я тут же послал солдат на выручку. Воровские казаки отвезли Матвея и его гребцов в развалины татарского города, Укека. Это вёрст тридцать от сюда. Там их и нашли. Матвея, преспокойно сидящего на берегу и стирающего кровь с лезвия ножа, рядом перепуганных гребцов, связанных по рукам и ногам, а разбойников мёртвыми. Он убил их всех! Представляете!
Вот и скажите на милость, Артемий Сергеевич, как Матвей, один да ещё увечный, разделался с восьмерыми здоровенными детинами?
Я только пожал плечами, дав себе зарок обязательно спросить об этом.
- То-то, - сделав указующий жест перстом, сказал воевода. - Тут попахивает бесовщиной.
Челобитчики за закрытой дверью начали волноваться, и воевода, выйдя к ним, объявил, что приёма сегодня больше не будет, и выставил всех из присутствия.
Однако не успели просители уйти, как прибежал гарнизонный поручик и доложил, что с левого берега приплыл калмык с известием о прибытии из дикого поля хана Аюки, который желает говорить с воеводой.
Бахметьев нахмурился и пробурчал:
- Чего это он сам явился? Обычно меня к себе в улус требует. Едемте со мной Артемий Сергеевич. Вас уже приметили. Пойдут пересуды. Пусть думают, что вы прибыли от имени государя договариваться со степняками. К тому же Аюка может помочь нам разделаться с Галаней.
Я охотно согласился. Уж больно любопытно было взглянуть на калмыцкого хана.
- Только сначала вам надобно переодеться в приличное платье, - сказал воевода Бахметьев.
Послали в лавку. Лохмотья, в которые я был одет, отправились в печку. Вместо них я получил новый кафтан, панталоны, чулки и пару отличных башмаков.
На пристанях нас ждала косная лодка, на вёслах которой сидел пожилой солдат. Он перевёз нас на левый берег. Здесь находился калмыцкий рынок, где кочевники торговали скотом и войлоком.
В стороне от множества юрт разбросанных в беспорядке по берегу, расположился табор, посреди которого стояла юрта, выделявшаяся среди остальных размерами и богатством отделки. Она явно была только что разложена; рядом ещё стояли двухколёсные повозки запряжённые вельблудами и наполненные всякими пожитками. Перед ней на карачках сидели буддистские ламы с бритыми головами и толпились свирепого вида воины в разноцветных халатах, вооружённые саблями и затейливо изогнутыми луками. Увидев воеводу, они расступились и пропустили нас в юрту.
Хан Аюка возлежал среди бухарских ковров и развешанного на стенах дорогого оружия. Он был одет в шёлковый расшитый золотом халат. Мохнатая шапка покоилась рядом, обнажив высокий лоб и седую шевелюру.
- Садись, воевода, - сказал Аюка по-русски почти что чисто; слова не коверкал и падежей не путал. - Чай пить будем.
Бахметьев уселся на подушки. Я рядом.
- Кто это с тобой? - спросил хан, указав на меня.
- Большой человек из самого Питербурха, - ответил воевода.
Аюка оценивающе взглянул на меня и произнёс с обидным сомнением в голосе:
- Молод он ещё для большого человека.