– Почему ты боишься меня отпустить? Я не собираюсь сбега́ть, иначе зачем мне было бы приходить к тебе? Ты опасаешься, что я все же подослан Яхмосом и открою ему твой план бегства по воде? Но не забывай, я знал этот план еще до того, как ты проронил о нем хотя бы слово.
В ответ на это раздался храп. Нельзя было с уверенностью сказать, кто его издал – хозяин или его конь.
Шахкей был в бешенстве, он ненавидел однорукого, считал, что поддаваться на его предложения унизительно, и не находил способа, как не поддаться.
– С тобой пойдут мои люди. Шесть человек. Я им дам приказ, чтобы они убили тебя, если ты только попытаешься…
– Я сам хотел тебя просить о помощниках. Мне одному не унести всего.
49
Ровно полыхало пламя в широких светильниках, поднимая полог ночи над пышной чащей храмового сада. Сотни насекомых трепетали на фоне звезд и превращались в хрустящие искры в ароматическом огне.
Камос лежал на черной воде бассейна, закрыв глаза и разбросав руки и ноги. Спящее тело было окружено пятью женскими головами в огромных праздничных париках – храмовые плакальщицы с торжественным выражением лиц подводными ладонями поддерживали номарха под колени, локти и шею. В таком положении болезнь меньше терзала молодого фараона.
Аменемхет и Яхмос стояли по разные стороны бассейна, не глядя на Камоса и друг на друга. Они были тут одни – жрицы не в счет, – но за стеною, пропитанной ночью зелени, чувствовалось присутствие огромной массы заинтересованных людей.
Камос плавал в воде, не зная, кем теперь является.
Жрецы Верхнего Египта тихо роились за деревьями, надеясь узнать, чем кончится сегодняшний необыкновенный день. После случившегося с фараоном обморока прошло совсем мало времени, хотя и успело смениться время суток. Прошло мало времени, и многие важные, необходимые вещи еще не были выяснены. Вот теперь, когда правителю Фив доставлено облегчение, можно было вернуться в поток событий.
– Ты что-то принес мне, – сказал Аменемхет.
Яхмос поднял длинную руку. Он не видел, кто там и где стоит в лиственной тьме, но его самого было отлично оттуда видно, и его немой приказ возбудил там шумное шевеление шепота, шарканье расступающихся ног, сотрясение кустов – и на гранитный берег бассейна выплыли давешние носилки. Носильщики осторожно опустили их наземь и тут же исчезли.
Обыкновенный деревянный саркофаг длиною в семь локтей, на нем надписи, нанесенные красной и черной красками.
Яхмос обошел угол бассейна и встал рядом. Аменемхет приблизился с другой стороны, на ходу читая надпись, пересекающую лоб нарисованной на крышке фигуры. Глаза верховного жреца расширились от удивления. Яхмос наклонился, сбросил кожаные петли, скреплявшие верхнюю и нижнюю часть саркофага, и медленно отвалил крышку.
Лицо верховного жреца медленно исказилось. Глаза расширились, словно собираясь вывалиться вон из глазниц, и тут же скрылись под раковинами век, выехала вперед нижняя челюсть и так застыла. Правая рука, сжимавшая три жезла, символизирующих три вида власти, воплощенных в образе Амона, выронила два из них.
Брат фараона криво усмехнулся. Он ожидал, что верховного жреца сразит приступ радости, но не думал, что каменному человеку до такой степени не удастся с ним справиться.
– Я принес его тебе, потому что он теперь твой. Я хотел взять его силу против силы Амона, но ты поразил его. Посланный тобою слуга низверг его, и все видели это. Все видели, что Амон встал выше него, и припадают теперь к стопам Неизреченного бога. И я вместе со всеми припадаю.
Аменемхет продолжал молчать, глядя в открытый саркофаг. Яхмос недовольно пожал узкими плечами, дернул расплющенным носом:
– Отныне, Амон, он лишь один поведет нас против нечистых, и мы все рабы его. И мои воины теперь слуги храма.
Аменемхет осторожно протянул руку и потрогал плечо лежащего, потом нос.
Полководец бросил взгляд в сторону садовой тьмы. Не слишком ли он далеко зашел в самоуничижительных словах?
– Я не убил твоего слугу, ибо увидел в нем волю Амона и твою руку. Са-Амон жив, и ты получишь его. Но в обмен. Да, я говорю, в обмен. Ты отдашь мне колдуна Хеку. Ему я не прощу того, что он сотворил с моим братом. Ты отдашь мне колдуна.
Голос Яхмоса возвысился, обида и недовольство переливались в нем:
– Зачем он тебе? Он мой враг, и я должен его получить. Он убил семерых моих людей в своем доме, когда я послал их схватить его. Он обманул меня, и он обманывает тебя. Не верь ему и отдай. А его… – Яхмос снова сделал жест рукой в темноту, и оттуда выскочил один из носильщиков, неся в руках молот. Увесистый кусок бронзы, насаженный на длинную деревянную ручку. Яхмос взял молот и протянул верховному жрецу: – Уничтожь его прямо сейчас. Ты его одолел, теперь разбей на куски.
Аменемхет покорно и даже как-то задумчиво взял молот в руки и снова поглядел в распахнутый саркофаг.
– Птахотеп тайно послал его мне. Небамон тайно доставил его. Но Амон явно и прилюдно низринул его. Теперь он твой.
В саркофаге лежала изваянная из гранита статуя Птаха.
50
Вошли через потайную калитку, о которой ничего не было известно даже слугам. Еще там, снаружи, Хека предупредил своих шестерых, до зубов вооруженных азиатов, чтобы они вели себя как можно тише.
В саду равномерные трели цикад. На кухне попискивания крыс. Привычная вонь вытекает из дверей шорной мастерской. Двор покрыт тонким слоем лунного порошка, на котором отчетливо видны отпечатки множества чужих подошв, бегущих одновременно в разные стороны. Колдун усмехнулся про себя своей проницательности. Конечно же гости были. Босые ноги, сандалии, а вон там кого-то протащили к воротам. И не одного. Похоже, тут произошло целое побоище.
Пятерым азиатам было велено встать на страже перед домом и у ворот, самого здорового Хека взял с собой вниз, чтобы помогал в увязывании мешков.
В полной темноте подвала колдун ориентировался почти так же свободно, как в освещенной солнцем комнате там, наверху. Одна была забота – не наступить на какой-нибудь флакон с острыми гранями. Значительно хуже приходилось помощнику, он не видел ничего, сразу одурел от запаха, что выразилось в сильнейшем сопении. Хека тихо хихикнул и прошел к дальней стене, где на особом штыре висел у него светильник, заранее заправленный легким горючим маслом. Колдун достал из складок на поясе свое любимое кресало с петлей, чтобы удобнее было насаживать на культю, вытащил кремень и пристроился так, чтобы скорая искра как раз упала на промасленный фитиль.
Ударил раз, ударил два. И вдруг ему стало немного не по себе. В чем дело, он понять не мог. А азиат перестал сопеть.
Хека ударил еще раз. Пожалел, что не знает имени этого здоровяка.
Наконец в кончике фитиля завязалась крохотная огневая жизнь.
Да, азиат стал совершенно бесшумен. Куда он мог деваться? Не сбежал же!
Фитиль все сильнее пропитывался огнем, и свет начал расползаться от него по подвалу, освещая постепенно все шире столь знакомую хозяину картину разгрома. Проступила из темноты и огромная фигура гиксоса, только поза его показалась колдуну какой-то подозрительной. Он быстро сморгнул и сразу же увидел, что воин племени шаззу не стоит, а можно сказать, висит, потому что изо рта у него торчит лезвие, на конце которого висит большая, ярко светящаяся капля.
Азиат втянул лезвие, как язык, и медленно осел на пол, и Хека увидел длинное, тонкогубое лицо. Ему захотелось закричать, Мегила предугадал это желание, сделал запрещающее движение клинком. Иначе…
Колдун быстро кивнул.
Мегила подошел к лестнице, что вела наверх, поднялся на несколько ступенек, протянул руку и бесшумно опустил крышку люка. Теперь можно было говорить.
– Я знал, что ты придешь.
– Как ты мог это знать?
– Понял, когда внимательно осмотрел этот подвал. Здесь все распотрошено, но ничего не тронуто. Всякий, кто осматривает быстро, думает, что драгоценный камень вырван из дешевой оправы и исчез навсегда. Но я оставался здесь долго.
Хека хмыкнул:
– Что ты тут искал?
Мегила поднял с пола горсть перьев и вытер лезвие клинка.
– Я искал средство, чтобы разбудить одного мальчика.
– Какого мальчика?
Мегила очистил один из столов, стоявших у стены, поднял с пола большой кожаный мешок и положил на стол, распустил завязки и отбросил верхнюю часть. Хека сразу узнал Мериптаха, хотя узнать его было мудрено. Он был бледнее известняка, веки коричневые, рот сердито оскален.
– Он жив?
– Да. Его сердце бьется очень редко, иногда мне кажется, что следующего удара больше не будет. Прошло десять дней с того момента, как ты напоил его своим зельем.
Колдун замахал и рукой, и культей.
– Это змея, это змея виновата. Я хотел только усыпить. Змею для него приготовил отец его, князь Бакенсети, а не я.
– Не лги.
– Я не лгу, не лгу, зачем?
– Вот именно, зачем Бакенсети прятал Мериптаха от царя?
– Не знаю, не знаю. Но он не хотел, чтобы мальчик достался Апопу. Не хотел.
– Ты все-таки лжешь. Мериптах не представлял для Бакенсети никакой ценности, а угодить Апопу он всегда мечтал. Правда… – Неожиданно явившаяся мысль заставила Мегилу нахмуриться.
Хеку аж скрутило.
– Правда, неправда, клянусь… Нет, ты не поверишь, но знай, мне незачем было его убивать. Мне он нужен был живым, таков был приказ Аменемхета. Он сказал мне, что отпустит меня, если я сделаю это. Навсегда отпустит. Я рисковал жизнью, я извивался не хуже той змеи и уже видел себя свободным.
Мегила наклонился и поцеловал мальчика в лоб.
– Почти холодный. Послушай, а почему ты хотел уйти от Аменемхета, разве тебе плохо жилось при храме?