Он обернулся к прорицателю. Тот молился, закрыв глаза. Еще полчаса назад генерал не решился бы побеспокоить святого человека, пребывающего в таком состоянии, теперь же он довольно бесцеремонно тряхнул его за плечо и весело спросил:
– Где же победы, о которых ты говорил?
Дуауф сложил ладошки и поднес ко лбу.
– Ты ошибся, жрец. Амон не отбирает у меня победы, но просит, чтобы я их добыл для него. Убирайся отсюда, дурак, ты чуть все не испортил!
После этого Яхмос велел гонцам немедленно плыть, бежать, скакать обратно с одним приказом – вперед! Он был уверен в победе как никогда. Против него всего лишь люди с оружием в руках, на его стороне теперь сам Амон, как выяснилось!
80
Хека шел по женскому лесу открыто и даже насвистывая.
С одной стороны, он чувствовал – можно не бояться, что синие соглядатаи отчитают его за несвоевременное и самовольное появление под сенью гарема. Сейчас Аварису не до слежки за мелкими нарушителями мелких правил. С другой стороны, он волновался. Отсюда – свист. На сгибе усеченной руки он нес большую баклагу, сделанную из продолговатой фаюмской тыквы, наполненную коричневатой, маслянистой, неуловимо пахучей жидкостью. Тыква была не так уж и тяжела и оттягивала руку не столько физической тяжестью, сколько весом непоправимости, в ней заключенной. Как только он отдаст тыкву в длинные пальцы Бесоры, обратного хода уже не будет. Вспухнет такой нарыв посреди гарема, который скрыть уже не удастся, несмотря на то что главное внимание города теперь обращено не к внутренностям, но к скорлупе. Будет расследование, и до виновника доберутся всенепременно.
Может, вернуться?
Хека даже остановился.
Но что значит вернуться? Упустить такую возможность! Ведь так все сошлось. Внутри города есть Бесора, за стенами города есть Яхмос. Обстоятельства могут больше никогда так не совместиться. Египтяне, судя по слухам, уже подошли к стенам и там встали, не имея сил для штурма. Гиксосы не в силах отогнать их от стен, пока не подойдет конница из провинции. Ситуация называется – натянутый лук!
Кроме того, нависает этот ядовитый мальчишка! Кто знает, вдруг ему прямо завтра захочется повидать здешнего мастера запахов, упущенного при прошлом посещении. Судя по всему, его капризам нет отказов.
Еще не закончив этого рассуждения, Хека обнаружил, что уже движется дальше по знакомой тропинке.
Риск, конечно, большой. Ведь нельзя с точностью предугадать, как подействует на товарок Бесоры его питье. А вдруг они просто полягут спать, и бунта не будет. Впрочем, тогда и наказания не будет.
Здесь!
Последняя точка, от которой еще можно повернуть назад. Невысокий обелиск с осыпавшейся облицовкой в тени старого сикомора, обвитого сухим мертвым плющом. Тропинка интимно заворачивает за него и сразу показывает холм с домом страшной женщины.
Жара и тишина. Только где-то далеко слышен замедленный бред барабана. Несколько мошек вьется у левого глаза. Хека простоял так довольно долго, пока не почувствовал, что жара сзади сделалась как бы сильнее. Кто-то приблизился незаметно и окутывает теплом своего тела спину и затылок. Даже не оборачиваясь, торговец благовониями понял, кто это. И его затошнило. Не от жары, даже не от неожиданности. Его затошнило от мысли, что у него и не было никакого выбора. Он мог сколько угодно взвешивать доводы за и против того, чтобы ввязываться в историю с госпожою опьяненного дома, но решает тут она. Он ей надобен, а остальное неважно.
– Я принес.
Зайдя глубже в тень, Хека протянул Бесоре обрубок руки. Она двумя пальцами сняла с нее оплетенную тыкву, одновременно взвешивая. Кажется, удовлетворена.
– Сегодня ночью.
Хека кивнул, не глядя в ее сторону, мол, поступайте, как сочтете нужным.
– Никто не должен этого видеть, – сообщила госпожа Бесора своим низким глухим голосом.
Торговец благовониями пожал плечами, показывая, что хоть он и согласен с этим, но считает, что обеспечение этого не его дело.
– Никто, – еще тверже выговорила госпожа. – Запрись дома.
Хека согласно покачал головой, думая про себя – ну уж нет! Для чего было все это ему затевать, если он будет сегодняшней ночью сидеть дома. Как раз он должен быть поблизости, чтобы воспользоваться ожидаемым столпотворением и бесчинством.
– Запрись!
На прощание Бесора поинтересовалась, не знает ли торговец, где достать сотню-другую змей. Хотя бы дохлых.
Всю обратную дорогу Хека с трудом сдерживал судорожный хохот, распиравший внутренности. Нет, пора заканчивать это знакомство. Хорошо, если эта ночь будет их последней совместной под крышею одного города.
81
Этого просто не может быть! Трое суток сотни стражников, писцов и переодетых простыми горожанами шпионов рыщут по городу, и все безрезультатно. Мериптах провалился, улетел или превратился в другого человека, ничем иным его неуловимость объяснить было нельзя. Хорошо изучил устройство городских кварталов во время ознакомительных прогулок? Ерунда! Те, кто его ищет, знают это устройство во много раз лучше.
Мальчика приютил кто-нибудь из горожан?!
Опять-таки невозможно! Указ о розыске зачитывается глашатаями на всех площадях, возле всех ворот шесть раз на дню. Внимания этому куда больше, чем даже подползающей египетской осаде. Никому из горожан (торговцев, водоносов, погонщиков, ремесленников) и в голову не придет противиться царской воле. Доказательство тому – количество доставленных для осмотра мальчиков, заподозренных в том, что они Мериптах. Первых, сходя с ума от надежды и страха, Апоп велел доставлять к нему сюда наверх. Потом, когда количество их сделалось огромно, если измерять его трепетом воспаленного сердца, царь понизил уровень приема, велел двум библиотечным писцам, достаточно наблюдавшим подлинного мальчика, предварительно осматривать доставляемых Мериптахов еще внизу, у подножия башни.
Сам он оставался под быстро сооруженным пальмовым навесом все там же на верхней площадке, опасаясь покинуть место расставания. Ему казалось, это все равно, что разрушить дом, где он был счастлив. Если куда-то беглец вернется, то охотнее всего сюда.
Ему доставили наверх ложе, приносили еду, к которой он не прикасался, прохладную воду для омовений в полдень. Шестеро опахальщиков непрерывно трудились, остужая мощное, несчастное тело.
Запыхавшиеся докладчики ползли вверх по витой лестнице почти непрерывно.
Паника в городе улеглась, даже если и была.
Полностью окружить город Яхмосу так и не удалось. Флот с изрядно обломанными веслами и подпаленными парусами охватывал город с востока, удушаемые жарой полки подползли наконец к восточным стенам. Дорога на север так и не перерезана, северная гавань открыта. Корабли с зерном и овощами ожидаются уже через несколько дней. Для разгрузки будут привлечены жители всех кварталов, чтобы сами могли убедиться – ни о каком голоде нечего и говорить. Может быть, имеет смысл просто раздать часть продовольствия, для вящего успокоения волнующихся бедняков?
Апоп, лежавший на правом боку с закрытыми глазами и, казалось, полностью занятый своими несчастными мыслями, дернул длинным ртом. Он был не согласен.
"Брат" Эта подошел ближе, чтобы услышать царскую волю.
Царь сказал, что ничего раздавать бесплатно не следует.
– Они подумают, что мы их подкупаем. Пусть торговля идет так же, как всегда. Надо проследить, чтобы цены не росли.
Начальник гарнизона удовлетворенно кивнул. Он был согласен с мыслью царя: ничто так не успокаивает народные брожения, как неизменность жизненного порядка. Кроме того, ему было приятно убедиться, что владыка только кажется отсутствующим, на самом деле даже в таком несчастье вожжи ситуации он держит в своих руках.
"Брат" Эта уже собирался удалиться, как вдруг последовало еще одно подтверждение, что дремлющий повелитель не дремлет.
– Что там? – спросил он.
Начальник не понял.
– Что там с кораблями Яхмоса?
С самого момента появления "Телец" и пришедшая с ним эскадра неподвижно стояли перед башней, вцепившись якорями в илистое дно. Египетский флот стал такой же привычной частью пейзажа, как соседние камышовые острова. Теперь же там возникло некое колебание в рядах, движение. Восемь кораблей, по четыре справа и слева от флагмана, вдруг покрылись матросской беготней. Тяжелые весла по команде съезжали с палуб в воду, окружая корпуса веерами брызг.
– Они хотят напасть, – сказал Апоп, почти не открывая рта и смеженных страданием глаз. – Разорви их на куски, брат.