Место действия. События пьесы происходят в большом курортном городе на побережье. Дом, где живет семья Райсов, - это один из тех высоких уродливых памятников эпохи, что строились в начале века богатыми дельцами. До набережной всего двадцать пять минут на конке. А в наши дни мимо ворот шуршат троллейбусы, битком набитые рабочими с многочисленных заводиков, которые успели вырасти вокруг. Эту часть города приезжие не видят, а если и забредут, то тут же поворачивают обратно, в сторону парков. Не за тем они сюда ехали по два, по три часа на поезде. Им и проезжать-то здесь не нужно по дороге с центрального вокзала, это совсем самостоятельный город со своим собственным вокзалом, довольно большим к тому же, с далеко растянувшимися навесами и пакгаузами. Впрочем, скорые поезда здесь не останавливаются. Район ни жилым, ни индустриальным не назовешь: грязные пустыри, высокие закопченные стены, газгольдер, высокая дымовая труба, пыльное шоссе, сотрясаемое грузовиками. Улочки узкие, на каждом углу жмется по магазинчику: газеты и журналы, бакалея, рыба с жареной картошкой.
Увертюра.
Во время интермедий опускается экран с афишами.
Первый номер
Тюлевый занавес. За ним видна часть города. Перед ним - высокий рострум с ведущими к нему ступеньками. Экраны высотой до колена и дверная рама образуют стены. Перемены осуществляются за счет смены задников. Сценическое пространство по-разному ими ограничивается. Задники и кулисы простые, закрашенные. Две двери - слева и справа. Освещение - как в провинциальном курзале: все прожекторы зажжены, освещают сцену и неподвижны, кроме одного. Сцены и интермедии должны быть освещены так, словно это всё номера одной программы. Мебель и реквизит - только самое необходимое, не больше, чем для эстрадного скетча. По обеим сторонам просцениума - квадраты, где появляется порядковый номер каждой сцены. В общем, хлопот по оформлению не больше, чем у любого помощника режиссера, дважды в день ведущего один и тот же спектакль. Музыка. Самая последняя, самая громкая, самая пошлая. Тюлевый занавес на авансцене. На нем изображены громадные обнаженные юные девы, машущие ярко раскрашенными веерами и лихо взбрыкивающие. Поперек крупными буквами надпись: "Рок-н-ролл во всей его наготе". За тюлевым занавесом свет выхватывает старика. Он идет по сцене слева направо. В центре останавливается и поднимает голову. Слышны крики и вопли. Кричит женщина, разнимая двух мужчин, видимо сына и любовника: "Оставь его! Пе надо! Пожалуйста, не надо! Оставь его в покое". Старик уходит за кулису справа, появляется из-за следующей и направляется к середине. Слышен грохот, удары. Он останавливается, затем опять делает несколько шагов. Женщина издает истошный вопль. Он опять останавливается, оборачивается и, склонившись над перилами, кричит вниз: "Вы там потише не могли бы?" Прислушивается, но ответа нет. "Я требую прекратить этот гам!" Все это не срываясь и сохраняя достоинство, хотя голос у него настолько сильный, что шум сразу прекращается. Он удовлетворенно кивает и снова пускается в путь. Слышен крик: "Сам лучше глотку заткни, старый дурак!" Женское рыдание обрывает конец фразы, старик обеспокоенно останавливается, оборачивается и кричит вниз: "Вы живы, миссис?" Слышен мужской голос, настойчивый и возбужденный. Хлопает дверь, и голос стихает. Рыдания еще слышны, но скандал, по всей видимости, затухает. Старик возвращается в центр и входит в квартиру через дверной проем.
Билли Райс - подтянутый мужчина слегка за семьдесят. Он чрезвычайно гордится своей физической формой, что неудивительно для человека, всю жизнь служившего образцом сложения и выправки. Он худощав, строен, крепок. Так и сияет своим потускневшим великолепием. Волосы у него седые, густые и от частого употребления щетки шелковистые. Одежда, включая остроносые лаковые туфли, носится уже лет двадцать пять, но костюм тщательно отглажен и вполне хорош на вид. Цепочка от часов начищена до блеска, воротник скреплен галстучной булавкой, заколотой под туго завязанным черным галстуком, коричневая шляпа чуть-чуть блестит на сгибах. Говорит он с достойным старомодным произношением, равно чуждым и манерному оксфордскому растягиванию слогов и простонародному кокни с его проглоченными гласными. Однако это не производит впечатления напускного аристократизма. Собственно, здесь мы имеем дело с акцентом определенной эпохи, а не социального класса. Сейчас мало кто так говорит.
Тюлевый занавес поднимается.
Билли подходит к столу в центре, выкладывает на него сложенную газету, две бутылки пива и телеграмму, на которую лишь бросает взгляд. Идет к двери справа, проходит в нее, напевая торжественно, но бодро: "Пасть веков раскрыта мне, скоро скроюсь я в тебе". Возвращается без пиджака, а тяжелом шерстяном халате поверх жилета. Продолжая напевать, садится, наливает себе стакан пива и принимается развязывать шнурки. Туфли кладет в коробку с оберточной бумагой в глубине сцены. С лестницы опять доносится шум. Билли отхлебывает пива, вынимает пилочку для ногтей и стоя начинает придирчиво чистить ногти. Похоже, будто ему не дает покоя одна невесть откуда взявшаяся крупинка грязи. Снизу раздается вопль. Билли говорит сурово, уверенный в своей правоте.
Билли. И все ведь поляки да ирландцы! (Садится и надевает шлепанцы. Вынимает очки из футляра, надевает на нос.)
Хлопает парадная дверь.
Терпеть не могу ублюдков. (Разворачивает, газету.)
У входа звонит звонок.
(На лице гримаса раздражения, он уже вытянул ноги, ему удобно и совсем не хочется подниматься с места. Бодро поет, словно желая заглушить звонок.)
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Прислушивается, поет гимн дальше.)
Пусть на кресте к тебе
Я вознесусь.
(Поднимает газету и важно смотрит в нее.)
Страшной кончины той
Я не боюсь,
Буду покорен вечной судьбе.
Ближе, господь, к тебе,
Ближе к тебе!
(Откладывает газету. Встает.) Некому, что ли, дверь от-. крыть! (Опирается на подлокотники, выжидая, придется ли в конце концов вставать.) Да их всех давно пора засадить куда надо. (Похоже, ему не придется вставать, и, довольный, он снова устраивается в кресле.) Грязные все, как свиньи. (Берет газету и тут же отбрасывает в сторону.) Ну и сквозняк! Боже мой! (Поднимается, подходит к двери и выглядывает.) Наверняка опять дверь в парадном не закрыли! В поле их, что ли, рожают? (Берет половик и закрывает щель под дверью.) Не иначе как в поле. Животные. (Садится в кресло.) Просто животные. Дикие звери. (Устраивается удобнее. Подливает себе пива.)
Слева через сцену идет девушка. Стучит в дверь.
(Прислушивается.) Кто там?
Девушка снова стучит.
Кто там? Ни минуты покоя нет в этом проклятом доме.
Девушка. Это ты, дедушка?
Билли. Что?
Девушка. Это я, Джин.
Билли(поднимаясь). Кто, кто?
Джин. Я, Джин.
Билли(останавливается перед дверью). Газету нельзя прочесть спокойно. Кто там?
Джин. Твоя внучка. (Пытается открыть дверь, но половик мешает.)
Билли. Сейчас! Сейчас! Не так резво! (Наклоняется.)
Джин. Прости.
Билли. Не так резво!
(Отодвигает половик и открывает дверь.)
На пороге - Джин Райс. Ей года 22, она темноволоса, близорука, со слегка выступающими вперед зубами. Большинство сочло бы ее просто ординарной, но, приглядевшись, замечаешь, что юмор и доброта уже начали оставлять свои следы вокруг ее носа и глаз. Рот у Джин большой.
Джин. Привет, дедушка.
Билли. А я думаю, кто бы это?
Джин. Прости.
Билли. Решил, что эти безмозглые никак не додерутся. Ну входи, раз пришла, не стой на сквозняке. Я только присел.
Джин(входя). Я помешала, прости.
Билли. Только-только присел с газетой. Скотный двор какой-то, а не дом.
Джин. Ну, как ты?
Билли. Настоящий скотный двор. Всех, всех пора засадить куда надо. И еще знаешь, что я тебе расскажу? Знаешь, кого они поселили наверху, в бывшую комнату Мика? Какого-то черномазого. Честное слово. Помяни мое слово, ты приехала в настоящий сумасшедший дом.
Джин. Ты хорошо выглядишь. Как здоровье?
Билли. Нормально. Поживи с мое, не удивишься, если где что прихватит. Феба в кино, наверно. Она не сказала, что ты приедешь.
Джин. Я ей не говорила.
Билли. Ничего не сказала. Я поэтому никого и не ожидал.
Джин. Я утром вдруг решила приехать.
Билли. Только-только пристроился почитать газету.
Джин. Прости, я тебе помешала.
Это именно то, что он хотел услышать. Признано, что вечер ему испорчен. Выражение легкого недовольства на его лице сменяется улыбкой. Вообще-то он ей рад.
Билли. Ну ладно, поцелуй дедушку.
Джин(целует его). Я так рада тебя видеть.