Угрюмо сидели они у ночного костра, и кто-то из них играл на полом стебле полевого растения степную долгую мелодию. Истосковались хунну по родным просторным кочевьям, по женам и детям.
Они впервые попали сюда, в гиблую эту Джезире, и было им здесь, после привольных речных долин, после горных лугов с высокой и сочной травой, не по себе.
А может, и не впервые? Может, их отдаленные предки уже бывали когда-то в раскаленных этих краях?
Кто знает…
И кто знает, что именно хунну, не столь отдаленным потомкам, предстоит добить разложившийся Рим…
- Не завезут, а довезут, - уточнил Яксарт. - Мы с ними в Шаше живем по соседству. Встречались. Эх! Как давно я не видел свой дом… - И Яксарт заговорил с хунну на их языке.
Они рассмеялись - приветливо, доброжелательно. Свирепость сошла с их уплощенных физиономий. Кто-то из них протянул Фарнуку чашу вина. Пришлось взять и выпить. Ну что ж! Ладно. Светлого пути.
- Едем со мной, - сказал Яксарт печальному Натану. - Увидишь новые края.
- У нас и в наших краях немало забот, - вздохнул Натан. - Я останусь в Эдессе. Вместе с ними, - указал он на молчаливых друзей. - Абгар зовет нас к себе…
Свадебный пир у простых людей длится три дня.
У царей он может растянуться надолго. Хуруд, передав через гонца в Ктесифон весть, что везет живого Красса, решил для потехи устроить на подходе к своей западной столице издевательский "триумф".
Старую толстую армянку, безобразную и седую, с жесткими седыми волосами на верхней губе и на отвислом подбородке, обрядили в пурпурный римский военный плащ, украсили венком из чертополоха и научили, пообещав дать золотую монету, откликаться на имя "Красс" и звание "император". Сунули в руку ослиную кость и посадили на белую лошадь с золотой уздой.
Впереди нее качались на верблюдах несколько трубачей, а также ликторов-телохранителей с растрепанными венками вместо грозных фасций.
Позади воин вез на высокой пике под видом Крассовой голову Гая Пакциана.
Далее следовали в открытых повозках арташатские актрисы-гетеры: в шутовских своих песнях на все лады они измывались над памятью Красса:
Я вся в тревоге:
Опухли ноги,
Не слышит ухо, -
Совсем старуха…
И все такое…
И еще похлеще…
За ними гордой размеренной поступью двигалось войско "неранимых": в чешуйчатых панцирях, на крепких конях, раздобревших на армянских хлебах, отдохнувших в армянских долинах.
На каждой стоянке, в белых высоких шатрах, видные парфяне и армяне вновь и вновь упивались крепким вином, объедались жареным мясом с острыми приправами. Немало яств и питья перепадало на радостях войску. Было очень весело.
И народ смотрел на это.
А на западном берегу, напротив Ктесифона, в греческую строгую Селевкию, в ту же пору, час в час, тихо, устало входило войско Сурхана.
Кони, измученные голодом, зноем и жаждой, с копытами, стертыми и разбитыми в каменистой пустыне, хромали и спотыкались на прямых ровных улицах.
Хромали и спотыкались, припадая кто на правую, кто на левую ногу - босую, в крови, израненную острым щебнем, у иных до костей, - пленные римляне. Правда, на прямых, ровных улицах им стало легче идти. Кончилась проклятая солитудо!
- Хвала Юпитеру, вот и Селевкия, - вздохнул печально Тит. - Дошли! Скажи, а, Фортунат? Не так мечтали мы войти в нее…
- Да, не так.
Знамена, значки и штандарты павших когорт и легионов саки небрежно свалили в повозки; они, всю дорогу уныло тарахтевшие грудой пыльных жердей, тоже теперь умиротворенно стихли. Как бы тоже задумавшись, что с ними было и что стало.
Победители - не веселее побежденных. Стрелки сидели на тощих конях угрюмо сгорбившись, сбросив доспехи и хитоны, и раны на их обнаженных телах подсыхали под солнцем.
Солнце сверкало у них в мозгу даже тогда, когда они, закрыв глаза, дремали в седлах. Ратный труд - тяжелый труд, всех охватило смертельное утомление. Хотелось скорее попасть в прохладу садов, омыться в чистых бассейнах и забыться…
Но им не дали отдохнуть.
Царь Хуруд потребовал саков к себе в Ктесифон. Переправились на барках. Между Хурудом и Сурханом состоялся странный разговор.
- Я женил Пакора на армянской царевне, младшей сестре Артавазда.
- Поздравляю! Дай бог…
- Пришлось вернуть Артавазду кое-какие северные области в Северной Месопотамии.
- Не страшно.
- Зато теперь он мой родственник, он мой вассал, и вся Армения, по сути, наша…
- И то дело. Но хватит об этом. Мы и так из-за свадьбы потеряли немало времени. Мне донесли, что Кассий успел собрать остатки разбитых войск и сколотил из них два новых легиона. Эти два легиона внушают мне тревогу. Народ битый, отборный, знает наши повадки в бою.
- А сестра у Артавазда… Ох! Я бы сам не прочь жениться…
- У тебя отдохнувшее, свежее войско. Нужно сейчас, пока не поздно, перейти Фурат, выкинуть римлян из Сирии и больше их туда не пускать.
- Ты пил армянское вино? Виноград у них мелкий, прозрачный, но вино из него - отменное. Потому что с водой у них скудно. У нас в Марге виноград хоть и крупный, но водянистый. Слишком часто его поливают…
- Говорят, Киликия, особенно горцы Амана, с нетерпением ждут нас. И в Иудее смута началась. А мы бездействуем. Тем временем Кассий наберет крупное войско, из Рима прибудут подкрепления. И сладить с ними будет трудней, чем теперь.
- Э, пусть! Доберемся и до Кассия. И барашки у армян хороши. Мы жарили их на вертелах и ели с чесночной приправой и разной острой травой. Но не на всяких углях мясо приобретает должный вкус и аромат. Дрова разжигают особые…
- Так нельзя, - тяжко вздохнул Сурхан.
- Нельзя держать у границы столько пленных фроменов! - резко сказал Хуруд. - Местные греки - непонятный народ. То они наши, то бегут с раскрытыми объятьями навстречу Риму. Могут тайно снабдить пленных оружием. И сотворится нелепость. Сейчас же отправь под охраной своих доблестных саков пленных подальше в глубь страны, в Маргиану. Пусть стерегут там наши рубежи. От любезных сердцу твоему узкоглазых хунну. Не сердись! Я понимаю: ты человек великий. Но не царь! И никогда им не будешь. Кстати, куда ты девал голову настоящего Красса?..
Сурхан вернулся в расположение небольших своих войск подавленный. Нет, не смогут они устоять перед громадой "неранимых" Хуруда. Ибо все изранены, измотаны, обессилены. Всего-то одна тысяча латников. Остальные не в счет.
Легкая конница. "Неранимые" перебьют их как джейранов…
Кто-то подслушал, пронюхал, донес. Должно быть, Силлак. Вошь! Тоже копошится среди людей. Дело худо. Он озадаченно взъерошил светлые кудри. Худо дело.
Сурхан позвал к себе Феризат. Пока его еще не схватили…
- Переоденешься мальчишкой-арабом. Чтобы платком закрывало лицо.
- Зачем? - удивилась Феризат. - Что еще за причуда?
Случалось, он одевал ее по-разному. Но то - ночью. Сейчас же утро.
- А ну живее! - рявкнул Сурхан.
Пестрый платок со жгутом на макушке и хламида до пят преобразили ее.
- Фарнук! - крикнул Сурхан. И показал на жену: - Знаешь этого мальчишку? Пройдись.
Феризат прошлась, вскинув плечи.
- Не имею чести, - пробормотал вконец озадаченный Фарнук.
- И хорошо. Значит, и другие не узнают. Это Феризат. Сядь и слушай внимательно. Как будто речь идет о твоей судьбе. Впрочем, так и есть. И ты слушай, Феризат.
Он заложил руки за спину, прошелся, низко свесив голову, по длинной комнате в коврах, с белыми решетками на окнах.
- Она беременна, Фарнук. - Сурхан вскинул голову. - У нее будет сын, я знаю! Род Сурханов не должен прекратиться. Ты увезешь ее в свое родовое кочевье, спрячешь среди женщин своих. Никто не должен знать, кто она и кто ее сын. Даже он сам до поры пусть не знает чей, а то может проболтаться по детскому неразумию. Скажешь, когда увидишь, что время настало. Передашь ему это. - Сурхан снял с шеи золотую цепочку с амулетом в виде обнаженной Анахиты, протянул соплеменнику. - Дашь ему свое имя, пусть он будет Счастливый. Свое имя, Фарнук! За мной, наверно, сейчас придут. И отпустили только затем, чтобы я приказал войску оставить столицу. Побоялись схватить при вас. Опасались, что вы взбунтуетесь. Чтоб не было лишнего шума. Поднимай войско, Фарнук, бери Феризат и пленных - и ступай с богом в Мехридаткерт и далее в Марг. Римские знамена и значки сдай в храм в Запертом городе. Там, в гареме… пусть Хуруд возьмет себе. Им тоже не ко двору такой бродячий господин, как я. Идите. Уцелею - догоню.
- Я никуда не поеду, - сказала мрачно Феризат. - Я до конца останусь с тобой.
- Со мной до конца тебе оставаться не нужно. Я не повивальная бабка. Ступай с легким сердцем! - Он прижал ее к груди. Будто прижал к ней будущего сына. - Тебе нужно жить. Чтобы дать ему жизнь. Долг! Разумеешь!
- Долг! - зашлась она в слезах. - Будь он проклят. Когда умираешь с голоду, никто о тебе не вспомнит. Не умер, по счастью, - и ты же кому-то чего-то должен. Не понимаю!
- Родишь - поймешь, Феризат. Поднимай войско, Фарнук.
- Я его подниму, - заскрипел зубами преданный Фарнук. - Но мы никуда не уйдем! Мы пойдем громить подлеца Хуруда…
- И погибнете все ни за что! В том числе и мой сын. Это глупо.
- А почему бы тебе не уехать вместе с нами! - разъярился Фарнук. - Беги из проклятого Ктесифона, из этого гнусного гнезда.
- Я не сделал ничего такого, из-за чего бы стоило бежать из родной страны. Моя совесть чиста. И я еще не все сказал Хуруду. Суд разберется.
- Какой суд, какой?! - крикнул Фарнук злобно и бессильно…
…Его казнили наутро.