- Исправляя свою ошибку, отец, Сенат должен был открыто сознаться, что он мог ошибиться. Тогда дело коснулось бы чести многих старейшин государства… А мне думается, что их сенаторская нравственность отличается от общепризнанной, человеческой… После долголетних моих просьб с меня была взята торжественная клятва, что я не скажу об этом никому, и мне разрешили, наконец, навещать отца в тюрьме. Я не могу вам описать, какую радость я почувствовал, услыхав его голос. Я, насколько мог, старался облегчить его положение в тюрьме… Джельсомине было поручено сопровождать меня каждый раз. Тогда я еще не знал побудительных причин сенаторов, хотя уже начинал над ними задумываться. Когда, наконец, они убедились, что им удалось заманить меня в свои сети, тогда-то они и вовлекли меня в это роковое заблуждение, которое разрушило все мои надежды и привело туда, где я теперь нахожусь.
- Ты утверждал, что ты не виноват, Джакопо?!
- Да, отец, я не виновен в пролитии крови; но моя вина в том, что я поддался их хитростям. Я дал клятву служить тайно государству в продолжение известного срока. В вознаграждение за мою службу мне обещали отпустить отца на свободу. Им бы не удалось так скоро перехитрить меня, если бы я не страдал так сильно из-за мук моего отца, который в то время был мне единственным близким человеком на земле. Мне рассказывали о казнях, о пытках, показывали картины мучений, чтобы я имел представление о том, как могут, если этого захотят властители, страдать осужденные. Убийства в ту пору были часты, и требовалась особая бдительность полиции… Словом, я им разрешил распускать обо мне в городе слухи, которые должны были обратить на меня внимание народа. Мне нечего говорить больше: вы, конечно, ясно представляете себе то клеймо, которое заслуживает каждый, согласившийся на собственный позор.
- Но какая же цель этой презренной лжи?
- А как же? Ко мне ведь обращались, как к известному наемному убийце, и моими донесениями я был полезен Сенату. Но я спас жизнь нескольких граждан, и мне это служит утешением.
- Я понимаю тебя, Джакопо; мне рассказывали, что Венеция не стеснялась в известных случаях пользоваться услугами людей смелого характера… О, святой Марк! Какое злодейство покрывает твое имя.
- К сожалению, да! Я должен был исполнять и много других гнусных обязанностей ради интересов республики. Граждане изумлялись, что меня оставляли на свободе; некоторые из них объясняли это моей ловкостью. Когда народ возмущался против меня, Совет Трех умел всегда отвлечь его внимание, а когда народ успокаивался больше, чем это было в интересах Совета, он спешил возбудить его недовольство… Одним словом, в продолжение трех долгих лет я вел жизнь проклятого всеми отщепенца, живя только надеждой освободить отца и поддерживаемый его любовью.
- Джакопо! Ты заслуживаешь сочувствия и жалости…
- Джельсомина, - продолжал Джакопо, - ты слышала всю историю моей жизни. Убедилась ли ты, что я не злодей, за которого все меня считают?
Она протянула ему руки и, опустив голову на его грудь, заплакала.
- Да, я вижу, каким искушениям тебя подвергали, бедный мой Карло, - сказала она тихим голосом, - знаю я и то, как ты любил твоего отца.
- Но простишь ли ты мне, что я скрывал от тебя правду?
- Ты меня ничуть не обманывал. Я верила, что ты любил твоего отца так, что был готов отдать за него жизнь. И я вижу теперь тебя таким, каким считала.
Монах глубоко задумался. Он взял за руку Джельсомину и ласково простился с Джакопо.
- Мы тебя не покинем, - сказал он ему. - Не теряй присутствия духа. Мы будем бороться за тебя до последнего вздоха.
Джакопо выслушал это утешение, как человек, привыкший жить среди опасностей. Он с улыбкой недоверия проводил своих посетителей.
Глава XXX
Тюремные сторожа ожидали отца Ансельма и Джельсомину, и, как только они вышли из камеры, дверь заперли на ночь. Дорогой их никто не остановил, и они беспрепятственно дошли до конца коридора, ведущего в квартиру тюремного смотрителя. Здесь монах остановился.
- Согласна ли ты приложить все усилия, чтобы спасти от смерти невинно осужденного? - спросил он вдруг свою спутницу.
- Я готова пожертвовать жизнью, чтобы спасти Джакопо.
Отец Ансельм подал ей знак следовать за ним.
Он повел Джельсомину в ту часть дворца, которая была отведена для правителя республики.
Отец Ансельм, благодаря своей одежде и решительному характеру, беспрепятственно дошел до частных покоев дожа, жившего под охраной в отдельной части дворца. Часовые не задерживали его. Таким образом, монах и его спутница очутились, наконец, в прихожей дожа, куда многие безуспешно старались проникнуть, употребляя для этого всевозможные средства.
В эту минуту там находилось два или три низших придворных служителя. Один из них быстро поднялся при виде незнакомцев. Видно было, что он был смущен их неожиданным появлением.
- Боюсь, что мы побеспокоим его высочество, - сказал отец Ансельм.
- Вам это известно больше, чем мне, но…
- Не будем терять времени в бесполезных разговорах. Проведи нас, пожалуйста, в кабинет его высочества.
- Без предварительного доклада туда запрещено вводить…
- Но ты видишь, что здесь не обыкновенная аудиенция. Пойди доложи дожу, что монах, которого он ждал, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.
- Разве его высочество сделал распоряжение?..
- Скажи ему, что время не терпит, что час, когда должен погибнуть невинно осужденный, приближается.
- Что тебе надо, Марко? - спросил дож, когда к нему вошел слуга.
- Синьор, - ответил служитель, - монах-кармелит с молодой девушкой ждут ваших приказаний.
- Что ты такое говоришь? Монах? И девушка?
- Да, синьор, те самые, которых вы изволили ждать. Синьор, я повторяю слова монаха. Он мне сказал: пойди, скажи его высочеству, что монах, которого он желал видеть, и девушка, в которой он принимает участие, ждут его приказаний.
Дож покраснел больше от негодования, чем от неожиданности, и глаза его заблестели.
- Так смеют обращаться ко мне… и еще в моем дворце!
- Виноват, синьор; но этот монах не похож на других духовных лиц, позорящих свой сан. У него и у девушки очень скромный вид. Может быть, вы забыли про них, синьор?
Румянец исчез со щек дожа, и его взгляд принял обычное выражение. Возраст и опытность научили его осторожности. Он был уверен в своей памяти и сразу догадался, что это необыкновенное явление скрывало в себе какую-то тайну. Это могло быть, конечно, дерзкое покушение со стороны его многочисленных и злобных врагов; но, с другой стороны, судя по смелости поступка, это могло быть и каким-нибудь очень спешным и, действительно, важным делом.
- Не говорил ли тебе монах еще чего-нибудь, Марко? - спросил дож после минуты глубокого раздумья.
- Синьор, он мне сказал, что у него важное, спешное дело, потому что оно касается одного невинно осужденного. Мне кажется, что он хочет вас просить о ком-нибудь, потому что говорят, будто арестовано много молодых людей за проделки на масляничной неделе.
- Хорошо! Скажи одному из твоих товарищей, чтобы он пришел сюда, и, когда я позвоню, впусти ко мне монаха и девушку.
Слуга удалился и постарался войти в прихожую через другие двери, чтобы не встретиться сразу с ожидавшими его возвращения. Один из его товарищей тут же отправился к дожу, который ему немедленно приказал пойти и пригласить одного из членов Совета Трех. Этот сенатор занимался в соседней комнате просмотром важных бумаг. Он оставил дела и тотчас вошел в кабинет дожа.
- Я ожидаю посещения странного свойства, синьор, - сказал дож, поднимаясь навстречу сенатору, - и мне хотелось бы, чтоб кто-нибудь еще присутствовал при этой встрече.
- Делает вам честь, ваше высочество, что вы желаете разделять ваши труды с Сенатом; но не будет ли это чрезмерно, если вы станете требовать присутствия советника при каждом посещении?
- Надеюсь, что не обеспокоил вас сейчас своей назойливостью, - сказал дож, давая условный знак Марку. - А вот и те, кого я ждал.
В эту минуту Ансельм и Джельсомина вошли в кабинет. С первого взгляда дож убедился, что он не знает вошедших. Он обменялся взглядом с членом Тайного Совета, и каждый прочел в глазах другого взаимное удивление. Очутившись перед дожем, монах откинул капюшон. Джельсомина смущенно остановилась сзади.
- Что значит ваше появление здесь? - спросил дож, указывая пальцем на девушку и в то же время не спуская глаз с монаха. - Теперь не время моих приемов, и, кроме того, они обусловливаются известными формальностями. И что это за странная компания!
Отцу Ансельму первый раз в жизни пришлось находиться перед дожем Венеции. Не решаясь начинать говорить о причине своего прихода, он старался сообразить возможность успеха, устремив проницательный взгляд на того, кто его спрашивал.
- Великий государь, - ответил монах, наконец, - мы пришли требовать правосудия. А тот, кто приходит с такой просьбой, должен быть смел.
- Святой Марк может гордиться своим правосудием, которое всегда на страже счастья его подданных. Твой поступок, отец мой, не соответствует правилам благоразумия, но его можно извинить. Объяви твою просьбу.
- В государственной тюрьме находится один заключенный, которого суд приговорил к смертной казни. Этот приговор будет приведен в исполнение завтра утром, если ваша верховная власть не придет на помощь для его спасения.
- Суд не ошибается в своих приговорах, и осужденный должен нести свой жребий.
- Я духовник этого несчастного, и, исполняя мою обязанность, я убедился в невинности его.
- Ты говоришь, что этот человек осужден обыкновенными судьями?