Так как Сенат был учреждением слишком громоздким, то наиболее важные дела были вверены особому совету, составленному из трехсот членов. Наконец, чтобы избежать медлительности, неизбежной все-таки при такой многочисленности, был избран Совет Десяти, облеченный исполнительной властью. Но государство, благосостояние которого было основано, главным образом, на поборах, собираемых с провинций, и существованию которого одинаково грозила столько же ложность его принципов, как усиление соседних государств, нуждалось в еще более действительном орудии правления. Поэтому в Венеции существовал еще безответственный Совет Трех, облеченный неограниченной властью. Этот Совет ведал секретными делами, которые он вершил в совершенной тайне. Выбор его членов происходил по жребию, и имена их были известны только трем его членам да нескольким чиновникам-исполнителям, вполне преданным правительству.
Совет Трех собирался тайно. Он выносил свои приговоры, обыкновенно не советуясь с другими государственными учреждениями, и поспешно и тайно приводил их в исполнение. Сам дож не был застрахован от его приговоров; даже больше того - был случай, когда один из Трех был осужден своими товарищами…
Глава XII
Комната, в которой находился Антонио, была передней таинственного и страшного судилища - Совета Трех. Рыбак имел лишь смутное представление о существовании Совета, перед которым он должен был предстать. Он с интересом думал о том, кого он здесь встретит. Дверь отворилась, и слуга дал знак Джакопо войти в нее.
Зала была не велика, пол ее был вымощен в клетку белым и черным мрамором, стены затянуты черным сукном. Единственная бронзовая лампа горела посредине на одиноком столике, покрытом, как и вся остальная обстановка, той же траурной материей. В углах комнаты стояли шкафы, которые, может быть, служили открытыми проходами в другие помещения дворца. Все двери были скрыты под обоями. В противоположной стороне от Антонио сидело три человека, но маски и складки их одежд не позволяли различить ни их лиц, ни фигур. Один из них был в ярко-малиновом одеянии, оба другие - в черном. Все трое молчали, повидимому, чтобы произвести более сильное впечатление на Антонио.
Наконец судья в малиновом одеянии дал тайный знак начать допрос.
- Тебя зовут Антонио из лагун? - спросил один из секретарей.
- Да, ваше превосходительство. Я бедный рыбак.
- У тебя есть сын, которого зовут тоже Антонио?
- Вот уже двенадцать лет, как мой сын убит в числе многих в кровавом бою с турками.
Среди секретарей произошло замешательство; они с удивлением пересматривали бумаги и, как бы прося объяснения, смотрели на трех молчаливых судей. По тайному знаку человека в красном, Антонио и его спутника вывели из залы.
- Здесь допущена очевидная оплошность, - сказал сурово один из трех замаскированных, когда шаги выведенных затихли. - Венецианской инквизиции непозволительно делать подобные ошибки.
- Но это касается ведь только семьи никому не известного рыбака, милостивый господин, - ответил, дрожа, секретарь. - А может быть, он хотел нас обмануть с начала допроса.
- Ты заблуждаешься, - прервал другой из Трех. - Этого человека зовут Антонио Теккио, и он говорит правду. Его сын убит в сражении с турками. Тот, о ком идет здесь речь, - его внук, и он совсем еще ребенок.
- Благородный синьор прав, - ответил секретарь. - За множеством дел мы ошиблись, но мудрость Совета тотчас сумела это исправить. Венеция должна гордиться тем, что имеет среди своих благороднейших и наиболее старинных фамилий таких сенаторов, которые так осведомлены в делах своих самых последних детей…
- Пусть введут опять этого человека, - сказал судья, наклоняя слегка голову в ответ на этот комплимент. - Где много дела, там неизбежны ошибки.
Необходимые распоряжения были сделаны, и Антонио с своим спутником были снова приведены.
- Твой сын умер на службе республики, Антонио? - спросил секретарь.
- Да, синьор.
- У тебя есть внук?
- Точно так, сенатор, у меня был внук, и я надеюсь, что он еще жив.
- Разве он не работает с тобой вместе в лагунах?
- Его у меня отняли, синьор, и в числе юношей, его сверстников, повели на галеры. Ваша светлость, я на коленях прошу вас замолвить слово за моего ребенка, если вам придется увидеть адмирала галерного флота… За все время до того момента, как он попал в когти святого Марка, он ни разу не огорчал меня.
- Поднимись, не в этом дело. Ты сегодня говорил с нашим славным правителем, дожем?
- Я просил его высочество дать свободу моему ребенку.
- И ты это сделал откровенно, без всякого уважения к высокому сану правителя республики.
- Я поступил как мужчина и, в частности, как отец, и если бы половина того, что рассказывают про справедливость республики, было верно, то его высочество выслушал бы меня, как человек и как отец.
Легкое движение среди Трех заставило секретаря остановиться. Заметив, однако, что его начальники молчат, он продолжал спрашивать:
- Ты действовал публично и перед сенаторами. Когда же ты увидел, что твоя неуместная просьба была отклонена, ты стал искать для исполнения ее других средств?
- Точно так, милостивый господин.
- Ты явился среди участников гонки в неподходящем для этого костюме, и ты пролез вперед между теми, кто добивался милости Сената и дожа.
- Я пришел в том, что ношу каждый день; а моим успехом я скорее обязан великодушию вот этого молодого человека, который сейчас рядом со мной, чем силе моего старого тела.
Снова движение любопытства и как бы удивления среди судей; секретарь прервал свой допрос.
- Ты слышишь, Джакопо, - сказал один из Трех, - что ты ответишь на это?
- Синьор, он сказал правду.
- Как ты осмелился фальшивить в таком состязании и ни во что не ставить волю самого дожа!
- Славный секретарь, я виновен, если считать преступлением то, что я пожалел старика, оплакивающего своего ребенка, и что уступил ему мой никого бы не обрадовавший успех.
Продолжительное молчание наступило после этого ответа. Тайный знак заставил секретаря продолжать:
- Итак, Антонио, ты обязан победой снисхождению твоего соперника, и твоим единственным желанием при этом было снова заявить ходатайство о молодом матросе?
- Да, синьор, у меня не было другой цели; первенство на гонках и награда за это не могут принести радости человеку моих лет. Золото ведь не залечит моих ран. Сжальтесь, милостивые господа! Верните мне моего ребенка, чтобы я мог своими советами направить его на все доброе, и чтобы он закрыл мне глаза при моей смерти. Что касается золота, то я вовсе не думаю о драгоценностях Риальто. Это не пустая похвальба: я предлагаю суду вот эту драгоценность.
Окончив это, рыбак несмело подошел к столу и положил на черное сукно блестящий перстень. Удивленный секретарь поднял драгоценность перед глазами судей.
- Что такое? - вскричал один из Трех. - Если не ошибаюсь, это залог нашего сегодняшнего обручения с морем!..
- Действительно так, славный сенатор. Этим самым кольцом господин наш дож обручился сегодня с Адриатикой в присутствии послов и народа.
- Можешь ли ты что-нибудь сказать по этому поводу, Джакопо?
- Нет, синьор; это для меня совершенно неожиданно.
Секретарь продолжал:
- Антонио, ты должен рассказать все подробно, каким образом попало к тебе это кольцо? Но говори только правду, если ты дорожишь жизнью.
- Должно быть, вам часто говорят неправду, синьор, что вы так угрожаете, но мы, из лагун, не боимся говорить о том, что видели и что сделали. Итак, синьор, между нами, рыбаками, существует предание, что будто в давние времена жил один рыбак. Однажды, закинув сеть в заливе, он вытащил со дна морского тот самый перстень, которым обручился его высочество дож с Адриатикой. Бедному рыбаку, перебивавшемуся с хлеба на квас, кольцо было ни к чему, и он отнес его дожу. Об этом поступке рыбака и теперь часто рассказывают на лагунах и в Лидо и говорят, будто один венецианский художник воспроизвел все это на полотне, которое украшает теперь дворец. Будто дож сидит на троне, а счастливый рыбак стоит перед ним босиком и передает кольцо его высочеству.
- Да, действительно, все так происходило, и такая картина находится во внутренних покоях дворца.
- Вот как! А я и не предполагал, что богатые и счастливые помнят заслуги бедняков. А чьей она работы, не великого ли Тициана?
- Нет, она принадлежит кисти менее известного художника. Но продолжай рассказывать нам, как к тебе попало это кольцо.
- Ваше высочество, я не скрою от вас, что я часто завидовал моему счастливому собрату и не раз видел во сне, будто тяну сети, а сам думаю все об одном, чтобы мне найти кольцо. И вот, наконец, то, о чем я так долго мечтал, исполнилось. Много уж лет я здесь рыбачу, и все мели от Фузины до Джорджио мне хорошо знакомы. Я хорошо знал то место, где обыкновенно "Буцентавр" бросает якорь во время церемоний, и в этом самом месте я разостлал сети по морскому дну в надежде выловить кольцо. И, чтобы приметить то место, куда упадет перстень, я подплыл к "Буцентавру" и выкинул буек сейчас после того, как дож бросил кольцо. Вот и вся моя история.
- У тебя была какая-нибудь причина так действовать?
- Конечно, я думал так: если дож и Сенат пожаловали свою милость рыбаку, нашедшему кольцо, то они охотно наградят и другого, отпустив на свободу его внука, который, по своей молодости, не может еще принести много пользы республике.
- А когда твою просьбу отклонили, и ты отказался от награды победителя, ты отправился к товарищам и стал возбуждать их, жалуясь на несправедливость святого Марка и на тиранство Сената?