* * *
Вечерами, когда дневные заботы кончались, родичи, как обычно, собирались на толковище за частоколом, отгораживающим село от леса, неподалеку от соснового древа-оберега. На него исконно вешаются всякие мелкие жертвы для лесной нечисти, чтоб не шарила по дворам.
Все обсуждали свеев. Днями все бегали смотреть на их стан, а вечерами рассказывали, кто что видел. Каждому хотелось людей послушать и самому почесать язык. Даже бабы, оставив свои обычные пересуды, подтягивались поближе к мужским спинам. Парни, девки и те побросали свои бесконечные щенячьи игрища. Все слушали.
Я помню, дни уже прибывали, теплели, ночи становились совсем короткими, прозрачными, но к вечеру еще холодало. Поверх холщовых рубах родичи надевали безрукавки из теплых шкур или меховые тулупчики с рукавами. И, конечно, собираясь на толковище, каждый украшал себя, насколько мог. Заветные обереги прятались вниз, ближе к телу, а наружу выпускались браслеты, кольца, бусы, ожерелья из монет, самоцветов, теплого алатырь-камня, охраняющего от хвори, а то и просто деревянные, выделяющиеся резьбой и раскраской. Подпоясывались все самыми нарядными поясами, расшитыми бисером и цветными узорами. Волосы подбирались нарядными лентами, повязанными вдоль лба, тоже расшитыми знаками-оберегами, особо охраняющими голову. Где еще показать себя во всей красе, как не на толковище?
Старики, чья кровь течет медленно и греет плохо, подсаживались поближе к общему огню. Молодые толклись за их спинами, слушали, набирались от их речей ума-разума.
- Сначала свей будут пить и есть, а потом захотят наших женщин. Может, баб отогнать пока от реки в дальние села? Или сразу их в схрон отправить? - сказал как-то старейшина Зеленя, поглаживая густую бороду, в которой между белизны почти не осталось темных волос.
Годы проявили на его коже коричневые стариковские пятна, но огромную, мосластую стать согнуть пока не смогли. Крепкий старик, как сам бог Род. Никак не одолевал Зеленю зловредный Хворст, бог немощи и болезней из подземного Кощеева мира. Все знают, прекрасные девы обходят вниманием безобразие нижнего бога, и от досады на это он сильно лютует в Яви.
Зеленю все уважали. В молодости Зеленя-старейшина был знатным воином, ходил на сечи походным князем, крепко рубился. Теперь его сын Злат, такой же огромный и несгибаемый, как отец, первый силач среди всех селений, иод ил на рать родичей…
Старейшину выслушали внимательно. Помолчали, подумали.
- А вдруг не захотят? Чего их хотеть, баб-то? - спросил старый Ветрь, приоткрывая выцветшие от времени, слезящиеся глаза.
Сказал - и снова закрыл. Опустил на грудь сухую, прорезанную морщинами голову, где вместо бороды и волос остался какой-то гагачий пух. То ли задремал, то ли задумался, как обычно, - у него не поймешь.
Тоже старейшина, сам не помнил, сколько живет, Сырую Мать топчет. Но его родичи меньше слушали. Последние годы Ветрь начал заговариваться, иногда такое понесет - уши вянут. Сам, по-моему, перестал разбирать, где Явь, где Навь, а где Правь. Долго живет, дольше всех в роду, говорят, давно уже своим летам со счета сбился.
- Тебе, дедушка, от баб точно никакого прока, ты свой стручок давно в портах потерял. Забыл, небось, где у бабы вымя - с переду или с заду, - влез в разговор остроумец Нелень.
Велень давно уже мужик, а все как парень. Юркий он, хоть и борода по пояс.
Родичи, кто помоложе, загоготали. Из-за спин мужиков звонко захихикали бабы.
Старики на них цыкнули. Веленя пообещали выпороть перед всем миром. Ему - как с гуся вода, встряхнулся, хитро прищурил блестящие от пламени костра глаза. Забавный он.
- Захотят, - сказал Зеленя. - Разгорячатся пивом да брагою и захотят. Долго были в походе. А человеку подолгу трудно обходиться без женщины. Как можно человеку без женщины? От этого у него в груди поселяются тревожные бесы. Свербят его всяко.
Все опять подумали. Его правда получается.
- Пускай берут баб. Жалко, что ли, добра длинноволосого? Небось не убудет от них, - решительно, как всегда, высказался силач Злат, старший сын Зелени, косматый, как медведь, и такой же необъятный статью. - Хорошее семя роду подарят, отважное. А хоть бы и совсем баб забрали, тоже невелика потеря. Пойдем ратью к оличам, они сейчас слабые, новых баб себе наберем, помоложе, послаще.
Отец строго посмотрел на него. Покачал головой.
Злат понял, примолк.
- Не о том речь, не о бабах сейчас надо думать, - сказал Зеленя. - Где женщины, там и свара, где свара - там сеча. А драться со свеями - дело тяжелое. Свей - неистовые. Они с малых лет растут с мечами в руках. Я знаю, люди рассказывали, взрослые свей ловят в лесах волков или медвежат и заставляют маленьких свеев драться с ними деревянными мечами или даже пустыми руками. Лютые воины вырастают из них после такого. Вон Кутря скитался по свету, знает их обычаи. Так, что ли, Кутря?
- Все так, - подтвердил я. - Со свеями рубиться - трижды три раза подумать надо. Они - лютые.
- Ну и что из того? Подумаешь, удивили мелким зверьем. Наши парни тоже сызмальства на охоту шастают. Небось зверя берут не хуже свеев! - сразу возразил отчаянный Злат, сверкнув в мою сторону глазами.
Он на меня всегда косился. Из дальних краев я принес не только воинские доспехи невиданной крепости и красоты, каких в роду ни у кого не было, но и рассказы о ратных подвигах. Силач был ревнив к бранной славе.
На его слова родичи одобрительно загудели. И то правда, напугали ворону падалью, нашли Зеленя с Кутрей, чем удивить, волчатами или медвежатами! Лес кругом, этого добра валом.
- Наши зверя берут на потребу, ради шкуры или мяса. А свей - чтобы забрать злобный дух. В том разница, - объяснил Зеленя. - Если в людях сызмальства звериный дух поселить - с такими воевать тяжело…
Родичи, опять подумав, согласились с его словами. Выходит, есть разница. Зря влез Злат со своей похвальбой. Все-таки сын против отца еще жидковат умом.
- Если баб отгонять, надо и скотину гнать. Кто будет: ia скотиной ходить, если баб не будет? - влез в разговор мужик Корень.
Корня не любили. Мелкий он, но на вредность - крупнее крупного. Хотя сказано было дельно. Все снова задумались. Отогнать скотину - легко сказать. А если не дойдет, спрашивается? После зимы ее и так ветром шатает, не успела еще отъесться на молодой траве…
- У волхва Олеся бы совет спросить, - подсказал вдруг Творя-кузнец.
- Вот это верно! Это правильно! Это по уму! А где волхв, однако?! - оживились родичи.
- Так звали же его на толковище! Бегали за ним! - выкрикнул сзади кто-то из молодых.
- А кто бегал-то?
- А кого посылали?
- А малого Весеню, кажись…
- Да где он сам-то?!
- Эй, Весеня, ты, что ли, к волхвам бегал? - загалдели остальные.
- Ну я, я… - откликнулся наконец парень из-за чужих спин.
- Да ты не нукай, толком говори, бегал или не бегал? Да выходи вперед, чего там прячешься?!
Рослый, но еще по-юношески тонкий малый протолкался к костру.
- Ну бегал… - подтвердил он, смущаясь всеобщим вниманием и густо краснея.
Прятал светлые глаза с темными, густыми, как у девки, ресницами.
- Звал?
- Ну звал…
- И где он?
- Не пришел, выходит… - Весеня виновато разводил руками.
- Да, видать, не пришел… - подтвердили родичи.
- Волхв такой, когда не захочет, не придет…
- Волхвы - все такие. Напрямую с богами разговаривают. Как их понять?
Все опять замолчали. Конечно, у богов другие слова и особые речи… Старый волхв Олесь, весь покрытый морщинами и лишаями, как древний дуб, которому столько лет, сколько и представить нельзя, жил в глубине дремучего Ерошина леса, где скрывалось капище. Там, на священной поляне, пышно росло волховское древо, вокруг которого стояли резные чуры богов. С ним жили еще двое волхвов, Тутя и Ратень. Но те - помоложе, Олесь у них за старейшину. Лучше всех понимал богов, а они его…
Старейшины еще долго судили да рядили, сразу отогнать скотину и женщин подальше в лес или подождать, пока свей наедятся.
Чесали головы, гладили бороды, задумчиво ловили в лохматых шкурах нутряных тварей. Да, уж не ждали, не гадали беды. Не было Лиха, а вот оно, тут как тут, появилось. Не зря говорят, Беда да Лихо - подходят тихо. Оно, Лихо, хоть и одноглазое, но всегда высмотрит, в какую кашу нагадить.