Я взглянул на незнакомца. Это был плотный, среднего роста человек со смуглым лицом и резкими чертами. Перо на его шляпе было сломано, сама шляпа была надета набекрень, и вообще он имел такой внушительно-отчаянный вид, что когда, звякнув шпорами, он вытащил из ножен свою длинную шпагу, то первые из толпы попятились назад.
- Выходи! - закричал он громовым голосом, размахивая шпагой и таким образом расчищая место, причем сверкающий клинок кинжала в его левой руке очерчивал круги над его головой. - Кто участвует в игре? Кому охота обменяться ударом в честь "маленького адмирала" ? Выходите двое, трое сразу, а то и все вместе! Один черт, выходите же… - и он закончил свой вызов целым потоком страшных ругательств, обращенных к стоявшим напротив.
- Эта ссора тебя не касается, - пробурчал верзила, пятясь назад и не выказывая ни малейшего намерения применить свое оружие.
- Все ссоры касаются меня, но видно ни одна не касается тебя! - был ловкий ответ нашего защитника, сопровождаемый игривым выпадом, заставившим нахала отскочить в сторону.
При этом засмеялись даже его сообщники.
- У, жирная свинья! Плевать мы на тебя хотели! - воскликнула сверху девушка и действительно плюнула на совершенно опешившего громилу.
- Не принести ли вам кусочек его мяса, моя милая? - продолжал наш новый галантный приятель, размахивая кинжалом у самого носа струсившего наглеца. - Только маленький кусочек, моя дорогая? - продолжал убеждать он. - Чуточку печенки с каперсовым соусом?
- Не хочу я этой гадости! - воскликнула девушка среди общего смеха.
- Ни одного кусочка? Даже если я отвечаю за нежность мяса? Это будет вполне подходящая закуска для дам!
- Нет уж! - и она решительно повторила плевок.
- Слышишь, ты противен дамам, гасконская свинья!
После этого он вложил в ножны свой кинжал и, схватив за ухо верзилу, быстро развернул его и дал ему такого пинка, что тот, зацепив ведро, отлетел к стене. Там он и оставался, посылая проклятия и потирая ушибленные места, между тем как победитель воскликнул с торжеством:
- Хватет с него! Если найдутся желающие продолжить поединок, то Блез Бюре к их услугам. Если нет - пора закончить это. Пусть кто-нибудь отыщет стойла для лошадей этого господина - они совсем прозябли, и конец делу. Что касается меня, - продолжал он, обращаясь к нам и грациозным жестом снимая свою помятую шляпу, - то я покорный слуга ваших сиятельств.
Я горячо поблагодарил его, хотя и был поражен его видом. Плащ его был в лохмотьях, спускавшиеся до колен панталоны, когда-то очень красивые, теперь были покрыты грязью, а кружева все оборваны. Он выступал с забавной гордостью и имел вид предводителя шайки кондотьеров. Но, тем не менее, он оказал нам услугу, и Жан был избавлен от всяких дальнейших хлопот с лошадьми. Кроме того, нельзя не уважать храбрость, а он без сомнения был храбрецом.
- Вы ведь из Орлеана, - сказал он довольно вежливо, но скорее утвердительно, а не в виде вопроса.
- Да, - отвечал я, немало удивленный. - Разве вы заметили откуда мы подъехали?
- Нет, но я посмотрел на ваши сапоги, господа, - отвечал он. - Если на них белая пыль, то их хозяева приехали с севера, красная пыль - с юга. Видите теперь?
- Да, я вижу, - сказал я с изумлением. - Вы прошли должно быть строгую школу, мсье Бюре.
- У строгих учителей бывают сметливые ученики, - отвечал он с усмешкой, и ответ этот мне пришлось припомнить впоследствии.
- Ведь вы также из Орлеана? - спросил я, когда мы собрались идти в дом.
- Да, также из Орлеана, господа, но раньше вас. Я везу письма, весьма важные письма, - сказал он с таким видом, как будто удостаивал нас своим доверием, потом он гордо выпрямился, бросил строгий взгляд на прислугу у конюшни, похлопал себя несколько раз по груди и, в заключение всего, закручивая свои усы, подмигнул девушке, жевавшей у окна соломинку.
Я опасался, что нам будет трудно отделаться от него, но оказалось наоборот. Он с видимым удовольствием выслушал вторичное выражение нашей признательности, поклонился нам, как и прежде сильно взмахнув шляпой, и удалился с важным видом испанца, напевая известную тогда песенку:
- Ce petit homme tant joli!
Oui toujours cause et toujours rit,
Oui toujouis baise sa mignonne,
Dieu gard' de mal ce petit homme!
При входе нас встретил хозяин гостиницы и с видимым любопытством, написанным на лице, спросил нас, потирая руки и низко кланяясь:
- Из Парижа, сеньоры, или с юга?
- С юга, - отвечал я, - из Орлеана, голодные и усталые, хозяин.
- А! - воскликнул он, пропуская мимо ушей последние слова, и удовольствие засветилось в его маленьких глазках. - Вы верно не знаете последней новости, - при этом он остановился в узком коридоре, которым мы шли, и высоко поднял лампу, желая увидеть выражение наших лиц.
- Новости?! - отвечал я недовольным тоном, мучимый усталостью и голодом. - Мы ничего не слышали, и самой лучшей вестью для нас теперь будет сообщение, что для нас готовится ужин.
Но даже и этот мой ответ не охладил его желания поскорее сообщить нам свою новость.
- Адмирал де Колиньи, - сказал он, едва переводя дух от волнения, - разве вы не слыхали, что с ним случилось?
- С адмиралом? Нет, а что такое? - спросил я быстро, заинтересовавшись наконец его известием.
Но здесь я должен сделать небольшое отступление от своего рассказа. Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь, быть может, слышала от других, что в это время всею Францией управляла итальянка королева-мать. Главной целью Катерины Медичи было сохранить влияние на сына - бесхарактерного и слабого Карла IX , уже тогда приговоренным к ранней могиле. Второй ее задачей было сохранение престижа королевской власти путем уравновешивания сил двух враждующих партий - гугенотов и католиков, в виду этого она заигрывала то с одной, то с другой партией. В данный момент она удостаивала особым вниманием гугенотов. Их предводители, адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, явно пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии - герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале. Даже их сторонник при дворе - сын королевы, Генрих Анжуйский, по-видимому, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.
Таково было видимое положение вещей в августе 1572 г., но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Катерине Медичи. Поэтому-то адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания для всех. Партия Гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, еще с большей силой, чем сила той привязанности, которую питали к нему его друзья и сторонники.
Тем не менее, многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к Великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы и придерживались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы часто слышали о нем много хорошего. Виконт всегда отзывался о нем как о великом человеке, хотя и заблуждавшемся, но мужественном, честном и даровитом, несмотря на все его ошибки. Поэтому, когда наш хозяин произнес его имя, я позабыл даже о своем голоде.
- В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, - проговорил он вполголоса. - Пока неизвестно, выживет ли он. Весь Париж в волнении, и многие опасаются беспорядков.
- Но кто же осмелился напасть на него? - спросил я с некоторым сомнением. - Ведь у него была охранная грамота от самого короля.
Хозяин наш ничего не ответил на это, а только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.
Здесь уже были сделаны некоторые приготовления на одном конце большого стола для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но незамысловатого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и решительное, серьезное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами - все это внушало почтение, независимое от его одежды. Мы поклонились ему, занимая свои места. Он ответил на наше приветствие, бросив на нас проницательный взгляд, и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресла, а на столе подле него лежал заряженный пистолет. Два лакея стояли за ним и носили на своих ливреях такой же значок, какой я заметил на прислуге во дворе.