– Успокойся, девочка, все уже позади. Тебя зовут Изабеллой? Какое красивое…
И опять она не дала ему досказать, подняв заплаканное лицо с испуганными глазами и быстро заговорив, боясь, что он ее перебьет или вовсе не станет слушать:
– На вас кровь… Но не чужая, ваша!.. Я буду с вами, стану вас лечить, я знаю как, нас учили… Я не уйду, покуда не вылижу языком все ваши раны… Вы мне позволите? Ведь вы не прогоните меня?..
Отказаться от такого предложения – значило оскорбить девушку. Можер понял это и согласно кивнул:
– Что ж, малышка, я не против. Нашему Эскулапу, похоже, и без меня работы хватит. Но у меня есть еще монах, мой друг, которому здорово досталось. Ему поможешь?
– Да! Да! Да! – воскликнула Изабелла и снова обняла Можера, на этот раз обвив его мощный стан своими маленькими руками.
– Счастливый ты, нормандец, – послышался из телеги слабый голос Маникора, и улыбка скривила его разбитые губы. – Мне бы такую сиделку, живо встал бы на ноги.
Изабелла, ни на дюйм не отходя в сторону, повернула голову, улыбнулась и снова ткнулась лицом Можеру в грудь.
– Похоже, одному нормандцу достался приз, – послышался рядом с Маникором голос Вилье.
– Да и по праву, – отозвался Субиз.
Вилье, прикрыв глаза, кивнул.
И двор превратился в лазарет. Фрейлины регулярно навещали раненых и заботились о них; монахини, которые денно и нощно молились о ниспослании Господом скорейшего выздоровления своим спасителям, стали сиделками, выполняющими предписания врачей. Те, не жалея сил, зашивали раны, вправляли кости и приказывали сиделкам вовремя менять корпии на свежие, пропитанные целебным составом. Раненых ограничивали в питании, чтобы организм не тратил сил на еду.
Часто приходил Роберт и подолгу просиживал у койки отца Рено, но монахини порою довольно бесцеремонно выпроваживали его, утверждая, что разговаривая, больной теряет силы. Однако хитры же были юные невесты Христовы! Несмотря на воинское облачение, они сразу же – каким образом, одному Богу ведомо – распознали в подопечном монаха. Когда Роберт уходил, они усаживались кружком вокруг Рено и заводили тихие беседы на религиозные темы, время от времени поглядывая на святого отца. Его снисходительные улыбки доказывали, что их молитвы доходят до Господа, а их старания зачтутся им на небесах. Впрочем, так делали они скорее для виду. Убедившись, что помощь в данный момент никому не нужна и на них не обращают внимания, они вновь окружали Рено и, делая вид, что "колдуют" над повязками, вели с ним оживленные беседы о мирской жизни. Именно благодаря повышенному вниманию с их стороны, монах быстро поправлялся: плечевые мышцы зарубцовывались и ткани заживали, огромный шрам на груди тоже затягивался. Можно было бы удивляться этому, зная, сколько крови потерял Рено, однако секрет был прост: Христовы невесты принялись усиленно потчевать священника куриным бульоном, протертой отварной свеклой и морковью. Другие, конечно, тоже потеряли много крови, и у них был такой же рацион, помогавший быстрому ее восстановлению, но святому отцу неизменно перепадало больше и чаще всех. Особое рвение в этом выказала сестра Тереза. Рено все чаще стал замечать ее у своей койки, все любопытнее и вожделеннее становился взгляд невесты Христовой, мысленно уже начавшей изменять небесному жениху, и, наконец, настал час, когда она не выдержала. Видит бог, слишком долго крепилась, пытаясь бороться с искушением, но не смогла больше. Природа оказалась сильнее всех обетов, вместе взятых. Улучив момент, когда Рено, закрыв глаза, забылся, она склонилась и быстро поцеловала его в щеку. И тут же отпрянула, испугавшись, не увидел ли кто. Но, оглядевшись, успокоилась. Был послеобеденный час и больные мирно дремали, а сестры возились на кухне, готовя полдник. И она решилась повторить свой подвиг, уж больно сладким показался он ей, первый в жизни поцелуй. Она снова склонилась, но, едва коснувшись губами щеки монаха, передумала и потянулась к губам. Будь что будет, ведь такое возможно только раз! А Христос простит, с него не убудет.
И она коснулась губ святого отца… Однако Рено, делая вид, что спит, из-под сомкнутых век наблюдал за ее манипуляциями и был начеку. Рука его осторожно легла на талию сестры Терезы. Предсказать реакцию было нетрудно: поцелуй тотчас прервется и юная монахиня испуганно шарахнется от койки, в изумлении выпучив глаза. Так подумал Рено. Но… человек предполагает, а Бог располагает. Тереза впилась жарким поцелуем в мужские губы, ее стан изогнулся и стал извиваться под рукой Рено, а сам он услышал протяжный, сладостный стон и уловил горячее, обжигающее дыхание юной девы, когда поцелуй закончился. Но дальше… Рено почувствовал, что еще немного, и он не справится с собой: сестра Тереза не только не отстранилась от него, что, кажется, и должно было произойти, а упала рядом, голова к голове. Ее губы оказались у самого уха Рено, и он, чувствуя, как кровь пульсирует в голове, слышал ее частое и прерывистое дыхание.
– Сестра Тереза, где ты? – послышался голосок одной из монахинь от самых дверей.
Юная невеста Христова вздрогнула и, тотчас вспомнив, кому она давала обет целомудрия, живо вскочила на ноги.
– Будь оно все проклято, – проворчал Рено.
– Я здесь, – отозвалась вся пунцовая от смущения монахиня, глядя на дверь. – Ты звала меня, сестра Христина?
Та тем временем подошла ближе и негромко сказала:
– Мы щиплем корпию, а тебя потеряли. Меня и послали за тобой. А что ты здесь делаешь?
– Я… – сестра Тереза, пытаясь справиться с замешательством, виновато заулыбалась. – Я поправляла отцу Рено повязку, она съехала набок, как раз чуть ниже плеча…
– Идем скорее, пора уже разносить больным питье.
Юная монахиня, успев бросить на святого отца мимолетный взгляд, тотчас порхнула от его койки, и обе исчезли.
Рене вздохнул:
– Как только встану на ноги, тотчас сниму обет с этой овечки. Интересно, какое у нее имя?.. Ах, Можер, друг мой, где ты сейчас, как ты? Мне столько хочется тебе рассказать…
…Можер, пока уносили раненых, помогал, чем мог, и даже, несмотря на продолжающееся кровотечение на шее, предплечье и бедре, донес двоих до коек, еще больше перепачкавшись их кровью. Убедившись, что его помощь больше не требуется, он повернулся, чтобы идти к себе… И тут вдруг все поплыло у него перед глазами, он еле удержался на ногах. Кто-то осторожно поддержал его, иначе он, вероятно, упал бы. Нормандец опустил голову и увидел сестру Монику. Она обеими руками вцепилась в него, на лице ее читался страх. Чуть не плача, она умоляла его, пробуя вести за собой:
– Господин граф! Что же вы делаете? Ведь совсем не жалеете себя! Ах, боже мой, боже мой!.. Вам надо в постель, вы можете умереть от потери крови!..
Можер слабо улыбнулся:
– А, это ты, Изабелла… Прости, девочка, я совсем забыл о тебе… А ты, оказывается, рядом… Говоришь, мне нужно в постель?
– Да, и скорее! Ну, быстрее же, прошу, умоляю вас! Ведь вы бледны, в лице ни кровинки, едва стоите на ногах!!!
– В самом деле, Изабелла? Ты не обманываешь меня? Не знаешь разве, какой я сильный? Хочешь, я сейчас пойду… еще и тебя возьму на руки. Хочешь? Ты мне не веришь? Смотри же…
Можер сделал шаг… и покачнулся. Сделал второй и, споткнувшись, едва не упал. Изабелла закричала. Потом заплакала, взяла руку Можера, другой обняла его как могла и, собрав все силы, плача, сама спотыкаясь, браня нормандца, что он, не послушав ее, пошел таскать раненых, будто без него это некому было делать, медленно пошла с ним. Правильнее было бы сказать, буквально потащила его к дворцу, туда, где были его покои. А Можер бледнел на глазах, все чаще припадал то на одну, то на другую ногу, но все же шел, чувствуя, что опирается рукой на нее, свою маленькую спутницу. А она, выбиваясь из последних сил и тяжело дыша, продолжала идти вперед и вела его к входу во дворец. А там еще лестница, галерея, поворот, а потом через весь зал… Но Изабелла не знала этого, она думала только, как бы поскорее довести до дверей этого человека, этого рыцаря, который вдруг непонятным образом ворвался в ее сердце и полонил его. Оно трепетало оттого, что он с нею рядом. И ее бросало в дрожь от мысли, что с ним может случиться беда, которую она не в силах будет отвести от него.
Они дошли-таки до входа, благо было недалеко, но тут их ждали ступеньки. Она попробовала сосчитать их, но сбилась. Снова начала, и опять… Плюнув, отвернулась. Не это важно сейчас, а как он преодолеет их? Сможет ли она ему помочь? Сумеет ли он поднять ноги, ведь у него – она ясно видела это – совсем уже не осталось сил!
Ее опасения оправдались. Едва Можер, кое-как подойдя к ступеням, поднял ногу, как тотчас потерял равновесие и рухнул наземь, увлекая и ее за собой, брызгая кругом кровью. Изабелла быстро поднялась и закричала:
– Помогите! Помогите же кто-нибудь! Во имя всех святых, во имя Христа!!! Кто-нибудь…
И сама упала рядом с Можером, обессиленная вконец.
К ним уже торопились слуги. Их обгоняли придворные. Они и раньше хотели помочь, но не очень спешили, думая, что тут ничего серьезного. Крик Изабеллы подстегнул их. Они подняли Можера. Он был в сознании, но без кровинки в лице. Его осторожно повели к покоям. Изабелла, не отставая, шла следом, размазывая рукавом слезы по щекам.
Наконец вошли в его комнату. Откуда-то появился Вален.
– На кровать! Скорее!
Можера уложили. Он тяжело дышал, глаза глядели в потолок. Вален склонился над ним, осмотрел, пощупал пульс. Вскочив на ноги, схватился руками за голову:
– Огромная потеря крови! Чудовищное перенапряжение сил! Ни один человеческий организм не выдержал бы такого… Ах, нормандец! Пресвятая Дева Мария, да каким же чудом ты еще жив?!
Он быстро обернулся: