– А пока, мадам, – осклабилась Ирэн, – перед вами одна из поставленных задач, самая первая и, боюсь, не самая легкая – покорить вашего мужа, влюбить его в себя.
– Именно этим я тотчас и займусь.
Когда Сусанна оставила супруга, сославшись на усталость, Роберт облегченно вздохнул. Видит бог, до какой степени неприятно было ему общаться с этой гарпией, как прозвал ее Можер, сидеть рядом с ней за столом и – о, ужас! – их заставили целоваться на виду у всех! Самую горячую молитву прошептал тогда Роберт, вверяя Богу душу и прося дать ему силы преодолеть отвращение. Его чуть не вырвало, когда ее влажные и алчные губы буквально впились в него, будто стремясь высосать всю кровь. Нормандец явно польстил фламандской вдове, назвав ее гарпией, а не Горгоной. Впрочем, обе хороши. Затем, когда начались танцы, ему все казалось, будто он танцует со своей бабкой Ришильдой, сестрой Гуго Великого, которой он приходился внучатым племянником. Он видел краем глаза, что Сусанна улыбается ему, но сам старался не смотреть на нее, хотя голос с небес и твердил, что отныне она его жена. Жаль, не разъяснил, для чего ему это, что он будет с нею делать?
Когда она отошла, Роберт почувствовал, как в его сердце стремительно, словно весенний, весело журчащий поток, ворвалась радость. И сразу же мысль устремилась к духовному, а глаза беспокойно забегали по сторонам, ища отца Рено. Да и где еще было найти ему утешение? Лишь Можер да этот монах – друзья юного короля, с которыми ему приятно делить радость и к которым он идет за советом или чтобы разделить его печаль. Но Можеру было не до брата: он с друзьями, оживленно беседуя, уписывал, раздирая на части, жареного поросенка, запивая вином. Бросив в этом направлении короткий взгляд, Роберт отвернулся… и просиял: отец Рено с улыбкой протягивал ему руки. Роберт, ликуя, едва не бросился в его объятия, до того он полюбил монаха, предпочитая его не только отцу, но порою и нормандцу, как, например, было сейчас. Однако в присутствии сына Гуго Рено остерегался высказывать свои атеистические взгляды, это был не Можер. Слишком набожный, юноша просто отшатнулся бы от него и замкнулся в себе, обуреваемый ужасом, терзаемый противоречиями. И Рено совсем ни к чему было ранить душу впечатлительного, одухотворенного юного короля.
Но они не успели наговориться: Роберта вновь попросили к столу. Оглянувшись, он недовольно сверкнул глазами: зачем? Разве он не сидел уже там? Неужели этого мало? Как!.. Он снова должен восседать во главе стола и целовать эту гарпию, которую навязали ему в жены?!
И Роберт бурно выразил свой протест. На миг в зале воцарилась тишина, все смотрели на него. Канцлер и Герберт, которых посылали за женихом, вопросительно уставились на Гуго. Отец, поглядев на сына, сдвинул брови, одновременно кивком указывая место. И Роберт поник головой. За что ему такое наказание? Почему он не может делать то, что хочет, а должен исполнять желания других? Разве он не король? И не обязан сам повелевать?
И тотчас в его сознании произошла революция. Он понял, что, несмотря на громкий титул, ничем не отличается от раба. Раба чужих прихотей, мыслей, дел, чужой любви, наконец! И эта корона, что венчает его голову, обязывает думать о других, делать для них. Своим желаниям и любви места под этой короной нет.
Теперь он, понуро шагая к столу и краснея под устремленными на него взглядами, мысленно воззвал к Богу. Поскорее бы закончилось это наказание, и он, помолившись перед сном с отцом Рено, отправился бы к себе в покои.
Так он и подумал поначалу и уже обрадовался, когда отец сказал, что ему с супругой пора на покой… Как вдруг увидел, что и она идет рядом и их обоих ведут к покоям этой женщины, взгляд которой неожиданно стал плотоядным, а из-за мясистых губ показались лошадиные зубы. А он думал, что идет к себе…
Бедный Роберт не успел еще ничего сообразить, как их оставили одних в опочивальне и затворили двери. Роберт огляделся. Окно, камин, удаляющиеся шаги за спиной, а впереди – широкая кровать под балдахином, и на тумбе у изголовья – три свечи в медном канделябре с колеблющимися язычками. Ничего не понимая, так и оставшись стоять с глупым видом посреди комнаты, юный король поглядел на невесту, увы, теперь уже супругу. Та тем временем, не тратя времени на лишние слова, стоя у ложа, поспешно расставалась со своими одеждами, бросая их на стул в изножье. Роберт совсем растерялся. Что все это значит? Что она делает, почему раздевается в его присутствии? Почему не скажет наконец, чтобы он тотчас ушел, ведь ей должно быть стыдно обнажаться перед ним!
Но фламандской вдове не было стыдно. Скорее наоборот. Она легла в постель и, раздвинув согнутые в коленях ноги и протянув вперед руки, страстно проворковала:
– Ну что же вы… Идите же ко мне скорее! Не видите разве, как я хочу ваших объятий и жду вашей любви!
Но Роберт не трогался с места. Только теперь он с ужасом догадался, чего от него хотят. Он вспомнил откровенные сцены с "дочерьми греха", которые показывал ему Можер, и понял, что нормандец хотел приучить его к этому, дабы он знал, как надлежит выполнять заданную работу. Но фрейлины были такими милашками – красивыми, стройными. Их очаровательные улыбки завораживали, молодая, розовая кожа блестела в свете факелов или свечей, их прелести притягивали, сводили с ума, а их тела были гладкими, совершенными, будто вышедшими из-под резца скульптора!.. А эта Медуза, что его зовет… Роберт пригляделся и, испуганно вытаращив глаза, непроизвольно сделал шаг назад. Пупырчатая кожа на бедрах супруги, местами будто в оспинах или обширных следах от ожогов, не вызывала взрыва энтузиазма, верного спутника любовных игр. Ее расплывшееся с боков по простыням рыхлое тело также не прибавляло вдохновения, а распластанные в стороны груди смахивали на две овальные лепешки с воткнутыми в них вертикально переспелыми желудями, что и вовсе гасило последний огонек вожделения.
С ужасом глядя на все это, Роберт несмело попятился к дверям.
– Куда же вы, мой повелитель? – привстав, заволновалась обманутая в надеждах будущая королева франков. – Ведь я супруга, и ваше место рядом со мной.
Роберт желал теперь только одного: поскорее удрать отсюда. И сделал еще шаг назад, за ним другой. Поняв, что за этим вот-вот последует бегство, Сусанна поднялась и, не гася улыбки, медленно двинулась на супруга, выбросив вперед руки с колыхающейся кожей на предплечьях:
– Что с вами? Куда вы?.. Любите же меня! Ведь я вас заставлю… Не верите? Ах, так!..
И она решительнее поплыла вперед.
Роберт от страха закричал, быстро достиг двери, выбежал вон и помчался по коридору. Он мечтал сейчас об одном: найти кого-нибудь из друзей и умолять спасти его от этой Паризатиды, которая наверняка гонится следом, собираясь завладеть его телом, а душу продать дьяволу. Ах, только бы кого-нибудь встретить, помоги Господь! А нет – так спрятаться куда-нибудь, чтобы она не нашла, не добралась, чтобы больше ее не видеть… Но куда же это он? Роберт остановился. Ведь пиршество продолжается, но это совсем в другой стороне, и если он хочет найти Можера или Рено, то надо вернуться… Подумав об этом, он похолодел, представив себе, как гарпия, поджидающая жертву в одной из темных ниш, внезапно схватит его за руку и утащит в эту ужасную комнату. И ему оттуда ни за что не выбраться, потому что она запрет дверь.
Тогда он быстро спустился по одной из лестниц и повстречал здесь двух фрейлин, на которых не обратил внимания. Потом он пробежал галереей и очутился в небольшом коридоре, одном из многих, выходивших в зал, откуда по-прежнему раздавались звуки музыки вперемежку с неумолчным гвалтом.
Здесь он остановился. В зал выходить нельзя, его тотчас водворят обратно, к этой Горгоне. Значит, надо позвать одного из двоих сюда. Роберт осторожно выглянул из-за колонны, вцепившись пальцами в каннелюры. Рено не оказалось нигде, сколько он ни вглядывался. Быть может, уже спит? Будить его Роберт не хотел, да и Можер был в это время нужнее, ведь он так нуждался сейчас в защите, а не просто в молитве, приносящей утешение.
Нормандец сидел за столом и пел песни. Роберт хорошо видел его. Внезапно он вздрогнул: послышались шаги, и в коридорчик из боковой комнаты вышли два трувера. Должно быть, они отдыхали; теперь вновь пора показывать свое мастерство. Когда они поравнялись с колонной, Роберт внезапно схватил ближнего за рукав. Тот, от неожиданности вздрогнув, остановился и воскликнул:
– Да ведь это жених!.. О бог мой, государь, простите, я забыл…
Но Роберт не дал ему договорить, закрыв рот ладонью:
– Тихо, приятель! Здесь тебе не сцена, незачем орать.
И убрал руку.
– Что прикажете, государь? – вполголоса пролепетал трувер. – Сдается мне, вы не хотите показываться гостям?
– Может, вам понравилась одна из танцовщиц? – так же негромко полюбопытствовал его спутник. – У нас их трое. Скажите только, приведем любую.
– А-а, тоже дочери греха?
– Все люди грешны, государь, и Богу то ведомо.
– Знаю. Но мне не это нужно. Позовите сюда одного человека, скажите, что я жду его здесь. Только осторожно, чтобы никто не слышал, вам понятно?
– Еще бы не понять, государь. Чего же проще? Кого позвать?