Мгновения понадобились фландрской вдове, чтобы понять, куда она попала и как себя вести. А она-то думала, что здесь дикари. Она посмотрела на Можера. Холоден, бесстрастен, глаза равнодушно устремлены на нее. Пожалуй, разделить ложе с этим варваром не удастся. Во всяком случае, так скоро, как ей хотелось. Кровь стала отливать у нее с лица, она почувствовала это. И, сознавая, что метать взглядами молнии в этого норманна бессмысленно, поймала себя на том, что смотрит на него без злобы. Этому удивились ее наперсницы, зная вздорный характер графини. Но она была рада, что не нажила взглядом себе врага. Именно так надлежало ей себя вести, пока она не узнает всех тонкостей придворного этикета у франков. Проявлять смирение – вот отныне ее удел, которому придется подчиниться. Очень скоро наступит и ее время, она знала это, и понимала, что отныне ей суждено лишь одно: ждать своего часа.
Пауза затягивалась. Пора было изображать губами улыбку и делать так, как сказал этот варвар. И Сусанна, поклонившись королю и припав на одно колено, пролепетала:
– Прошу меня простить, государь, я не знала ваших правил этикета.
– Я прощаю вас, встаньте, – сказал Роберт. – И впредь не забывайте того, о чем сказал вам мой брат.
– Я не забуду, государь.
– Вы не назвали еще своего имени королю.
Невеста тут же исправила эту оплошность.
– Теперь ступайте. О вас позаботятся королевские камеристки.
Сусанна снова медленно поклонилась и отошла. Ее тотчас повели по коридору, повинуясь жесту королевы, обе статс-дамы.
Едва фламандцы ушли, Адельгейда сказала сыну:
– Мой мальчик, я рада, ты вел себя достойно. Именно таким и должен быть король.
– Это всё нормандец, матушка, благодарите его! – воскликнул Роберт. – Когда он поставил эту тетку на место, во мне вдруг что-то проснулось! До меня дошло, что я король, и я понял, что и как мне надо говорить. Можер разбудил меня, и я его очень люблю, потому что он не только мой брат, но и самый лучший друг!
Королева приблизилась к нормандцу и, подняв голову, пальцем поманила его. Можер нагнулся, и Адельгейда поцеловала его в щеку.
– Как ты помог мне и королю, славный рыцарь! – произнесла она. – Ведь я не знала, как ее образумить, дав понять, что она говорит пока еще не с ровней себе. Но ты пришел на помощь королеве и выручил ее из беды. Я благословляю тот день, когда отец решил отправить тебя ко двору Каролингов, и рада, что у моего сына есть такой замечательный брат. Не говоря уже о том, что Роберт по гроб жизни твой должник, Можер.
– Не будем об этом, ваше величество, – ответил нормандец. – Все, что я делаю, велит мне мой долг, и я никогда не прошу платы. Отец всегда говорил: "Делай добро людям, но не смей думать при этом об уплате долга".
И он галантно поцеловал руку королеве. В ответ она мило улыбнулась ему и ушла, сопровождаемая дочерьми и фрейлинами.
Настало время поделиться мнениями. Окружив нормандца и поглядывая на Роберта, придворные стали переминаться с ноги на ногу. Увидев это, Можер красноречиво посмотрел на монаха, и тот выступил вперед:
– Государь, не помолиться ли нам теперь о душе невинно убиенной святой Агаты Сицилийской? Именно в этот день она избавилась от пыток своего тирана.
Роберта тут же как ветром сдуло. Вдвоем с отцом Рено, оживленно беседуя по дороге, они направились к церкви.
– А теперь во дворец, друзья мои! – указал направление придворной молодежи Можер. – Не хватало всем нам, по вине фламандской толстухи, застудить себе ноги.
И они устремились к дверям.
– Что скажешь, Маникор? – спросил нормандец, когда их осталось всего несколько человек, а остальные разбрелись по дворцу. – Видел ли ты когда-нибудь невесту, похожую на сестру Минотавра?
– Только что, Можер! – со смехом отвечал Маникор. – Бедный Роберт! Если он не сойдет с ума в первую же брачную ночь, то навсегда потеряет интерес к женщинам, едва посмотрит на голую старую Арахну.
– Эта Иесавель себя еще покажет, клянусь венцом Христа! – поддакнул шедший рядом виконт де Субиз. – Видели, как она из фурии превратилась в хариту? Тонкая игра, только и всего. Или я ни черта не понимаю в женщинах, или эта дочь Помпея скоро начнет командовать.
– А ты что думаешь, Вилье? – повернулся нормандец к графу Дрё. – Как тебе новоявленная Геката?
– Удивляюсь, как это она явилась сюда без своих собак, – пожал плечами Вилье.
– Они были рядом, неужто ты не заметил? Одна – по левую, другая – по правую сторону от своей госпожи.
– И все вместе – трехголовое и трехтелое чудовище!
Они дружно рассмеялись. Субиз заметил:
– Очевидно, королю выгоден такой брак, коли невеста раза в три старше жениха, так ведь, Можер?
– Она богата, ты прав, это позволяет королю закрыть глаза на все остальное.
– Бедняга Роберт! Можно вообразить себе, какую ночь устроит неискушенному мальчику эта наследница Креза. Ее мужем по возрасту впору быть Силену, а по росту… Ей-богу, Можер, она не дотягивает до тебя всего лишь на полфута.
– Что ты хочешь сказать?
– Юному королю наверняка не по силам окажется обнять такую пирамиду. Каков же вывод? Обделенная ласками мужа и озабоченная способами удовлетворения зова плоти, она, несомненно, бросится рыскать по коридорам королевского дворца в поисках любовника и… наткнется на тебя. Что ты станешь делать?
– Ничего. Пройду себе мимо, – повел плечом Можер.
– А если она примется строить глазки? – поддержал Субиза Маникор.
– Этому чадящему факелу не удастся растопить лед в моем сердце.
– А если скажет, что влюблена и немедля начнет сбрасывать одежды? – вступил в игру Вилье. – Неужто в тебе не шевельнется твое мужское достоинство?
Можер со смехом обнял всех троих.
– Друзья мои, придется вас огорчить, а заодно похоронить надежды фламандской вдовы, если она попытается заставить меня потешить ее плоть. Во-первых, меня тошнит от ее провансальского языка; ее речь напоминает карканье ворона.
– Отлично, Можер, но рот ей можно заткнуть кляпом. Что во-вторых?
– Ее лицо безобразнее, чем у моей бабки Кадлин, которой на днях стукнет семьдесят. Его скоро еще больше удлинит третий подбородок.
– И это не беда, картину можно накрыть платком или повернуть к себе затылком.
– Тогда третье: эта дочь Харибды чересчур стара для меня.
– Бросишь ее на ложе при потушенных свечах. Смотри только, не промахнись; уронив на пол, ты переломаешь ей все кости. У тебя есть что-нибудь еще возразить?
– Она чересчур упитанна и наверняка ее живот свисает вниз, закрывая поле битвы. Я буду вынужден постоянно поддерживать его рукой, чтобы он не падал.
– Перемена положения избавит тебя от этого неудобства.
Можер, поочередно глядя на каждого, покачал головой:
– Какие вы все же негодяи, ведь почти загнали меня в угол.
– Почти? Значит, остался последний, пятый пункт? Говори! И если мы разобьем его так же, как и остальные, то тебе, дорогой друг, придется сдаться.
– Друзья мои! Эта провансальская ведьма, эта дочь Сфинкса, эта пышная вдова скоропостижно скончавшегося графа – супруга короля франков Роберта, моего троюродного брата! И этот последний пункт ставит на всем вашем пустозвонстве жирную точку. Надеюсь, теперь я вас убедил?
– Против этого возразить нечего, Можер, – подняли руки в знак поражения все трое. – Мы объявляем тебя победителем! А поскольку мы тотчас отправляемся ужинать в харчевню "Золотой гусь", то платить, как выигравшему, придется тебе.
– Прекрасно! В харчевню!
– Хорошо все же, что святой отец увел Роберта, – говорил по дороге Маникор. – Как он догадался, ума не приложу.
– Он вообще у нас сообразительный и толковый. Знает свое дело и не чуждается при этом ничего мирского. Жаль, его нет с нами. Где ты его отыскал, Можер?
– В одном из монастырей.
– Говорят, двор франкского короля погряз в грехе. Однако, клянусь распятием, с тех пор как появился отец Рено, он очистился!
– Во всяком случае, – заметил Можер, – это делает наших дам всегда готовым к действиям, ибо они знают, что их исповедник тотчас отпустит им этот грех.
– Слава отцу Рено!
– Друзья, – внезапно сказал Вилье, – а не задумывались ли вы над тем, сколь образован, воспитан и культурен двор французского короля, несмотря на сплетни, которые распускают о нас недалекие умом люди? И это не пустые слова, что я тотчас вам докажу. Однажды мне довелось побывать в замке у графа Турского. Когда его вассалы собрались за пиршественным столом, мне показалось, я попал в общество дикарей. Это были грубые, невежественные варвары времен короля Дагобера или его предка Хлодвига. Они пожирали мясо, урча, как голодные псы, и порою вырывали один у другого лучшие куски. При этом часто хватались за мечи и дрались тут же. Граф криком останавливал их. Съедая мясо, они бросались костями друг в друга, а жирные пальцы вытирали о собственную одежду. С женщинами не церемонились: сидя за столом и бросая собакам кости, они высматривали свою жертву, потом молча подходили к ней, отводили в сторону и, поворачивая к себе задом, тут же раздирали на ней платье.