Бальмонт Константин Дмитриевич - Том 5. Стихотворения, проза стр 13.

Сентябрьские облака

По облакам, уж разлученным с громом,
На восемь лун, до будущей весны,
Прошло отяжеленье белизны,
Завладеванье всем, кругом, объемом.

Нет места больше тучкам невесомым,
Что, возникая, таяли как сны,
Нет более мгновенной крутизны
Внезапных туч с их огневым изломом.

Где молнийный повторный поцелуй
Преображал громаду тучевую
В разъятый водоем журчащих струй.

Бесцветный цвет на небе ткань немую
Прядет, ведет. О, ветер! Расколдуй
Ту крышку гроба! Я с землей тоскую!

Излом

Развил свои сверкающие звенья,
Вне скудных чисел, красок, черт и снов.
Румянец хмельный, пирное забвенье
Излил в качанье вяжущих листков.

Раздвинул меж притихших берегов
Сапфира серебристое теченье.
У сугубил свободу от оков,
Просвет продвинув силой дуновенья.

Медлительно распространяя даль,
Подвигнул к лету черные дружины,
Построил треугольник журавлиный,

Запаутинил светлую печаль, –
Вселенский, расточающий, изломный,
Измен осенних дух многообъемный.

Сохраненный янтарь

Идет к концу сонетное теченье.
Душистый и тягуче-сладкий мед
Размерными продленьями течет,
Янтарное узорчато скрепленье.

Но не до дна дозволю истеченье.
Когда один окончится черед,
И час другой улов свой пусть сберет.
Янтарь царям угоден как куренье.

Замкнитесь, пчелы, в улей. Час зимы.
Зима во сне – как краткая неделя.
Опять дохнет цветами вздох апреля.

Я вам открою дверцу из тюрьмы.
Шесть полных лун дремоты после хмеля, –
И, знайте, попируем снова мы.

Соучастницы

Пошелестев, заснули до весны,
Хрусталики сложив прозрачных крылий,
Мохнатея сбирательницы пылей
С тех чашечек, где золотые сны.

Умолк тысячекрылый гуд струны.
Средь воска и медвяных изобилий
Спят сонмы. А по храмам – лику лилий –
Горенья тысяч свеч посвящены.

Под звон кадил и тихие напевы,
В луче косом качая синий дым,
Идет обедня ходом золотым.

Озарена икона Чистой Девы.
И бледный рой застывших инокинь,
Как лунный сад, расцветный сон пустынь.

Шалая

О шалая! Ты белыми клубами
Несешь и мечешь вздутые снега.
Льешь океан, где скрыты берега,
И вьешься, пляшешь, помыкаешь нами.

Смеешься диким свистом над конями,
Велишь им всюду чувствовать врага.
И страшны им оглобли и дуга,
Они храпят дрожащими ноздрями.

Ты сеешь снег воронкою, как пыль.
Мороз крепчает. Сжался лед упруго.
Как будто холод расцветил ковыль.

И цвет его взлюбил верченье круга.
Дорожный посох – сломанный костыль,
Коль забавляться пожелает – вьюга!

Весь круг

Весна – улыбка сердца в ясный май
Сквозь изумруд застенчивый апреля.
Весенний сон – Пасхальная неделя,
Нам снящийся в минуте древний Рай

И лето – праздник. Блеск идет за край
Мгновения, чрез откровенье хмеля
Пей, пей любовь, звеня, блестя, свиреля.
Миг радостный вдруг вымолвит: "Прощай".

И торжество, при сборе винограда,
Узнаешь ты в роскошной полноте.
И, гроздья выжав, станешь на черте, –

Заслыша сказ, что завела прохлада.
И будет вьюга, в белой слепоте,
Кричать сквозь мир, что больше снов не надо.

Неразлучимые

Среди страниц мучительно любимых,
Написанных искусною рукой,
Прекрасней те, что светятся тоской,
Как светят звезды в далях нелюдимых.

В пожарах дней, в томительных их дымах,
Есть образ незабвенно дорогой.
Она. Одна. На свете нет другой.
Мы двое с ней вовек неразлучимых.

И все же разлучаться мы должны,
Чтоб торопить горячее свиданье,
Всей силою мечты и ожиданья, –

Той мглой, где, расцветая, рдеют сны.
Так в музыке два дальние рыданья
Струят к душе один разсказ струны.

Зеркало

Когда перед тобою глубина,
Себя ты видишь странно отраженным,
Воздушным, теневым, преображенным.
В воде душа. Смотри, твоя она.

Не потому ли нас пьянит луна,
И делает весь мир завороженным,
Когда она по пропастям бездонным,
Нам недоступным, вся озарена.

"Я темная, но дальний свет приемлю", –
Она безгласно в мире говорит.
Луна приемлет Солнце и горит.

Отображенный свет струит на Землю.
В Луне загадка, жемчуг, хризолит.
В ней сонм зеркал волшебный сон творит.

Лебяжий пух

Трепещет лист забвенно и устало,
Один меж черных липовых ветвей.
Уж скоро белый дух густых завей
Качнет лебяжьим пухом опахала.

Зима идет, а лета было мало.
Лишь раз весной звенел мне соловей.
О, ветер, в сердце вольности навей.
Был скуден мед. Г 1усть отдохнет и жало.

Прощай, через меня пропевший сад,
Поля, леса, луга, река, и дали.
Я с вами видел в творческом кристалле

Игру и соответствие громад.
Есть час, когда цветы и звезды спят.
Зеркальный ток тайком крепит скрижали.

Гадание

В затишье предрассветного досуга,
Когда схолстилась дымка пеленой,
Я зеркало поставил под луной,
Восполненной до завершенья круга.

Я увидал огни в смарагдах луга,
Потом моря с взбешенною волной,
Влюбленного с влюбленною женой,
И целый мир от севера до юга.

И весь простор с востока на закат.
В руке возникла змейность трепетанья.
Мир в зеркале лишь красками богат.

Лишь измененьем в смыслах очертанья.
И вдруг ко мне безбрежное рыданье
С луны излило в сердце жемчуг-скат.

Серп

Живущий раною в колдуньях и поэтах,
Снежистый Новолунь явился и погас.
Тогда в тринадцатый, и значит в первый, раз,
Зажегся огнь двух свеч, преградой мглы задетых.

С тех пор я вижу все в белесоватых светах,
Мне снится смертный свет – там за улыбкой глаз.
И в мире солнечном ведет полдневный час
Людей, не в золото, а в серебро одетых.

Кто знает, тот поймет. Что правду говорю,
Тот все ж почувствует, кто не поймет, не зная.
Снежистый Серп мягчит и алую зарю.

Во вьюжном декабре, в цветистых играх мая
Как инокиня я со взором внутрь, бледна.
Серпом прорезала мне сердце вышина.

Луна осенняя

Луна осенняя над желтыми листами
Уже готовящих свой зимний сон дерев
Похожа на ночной чуть слышимый напев.
В котором прошлых дней мы прежние, мы сами.

Мы были цельными, мы стали голосами,
Расцветами цвели и стали ждущий сев.
Тоскуем о любви, к земле отяготев.
Поющую луну мы слушаем глазами.

Среброчеканная безмолвствует река.
Восторги летних дней как будто истощили
Теченье этих вод в играньи влажной пыли.

И стынет, присмирев, безгласная тоска.
Себя не утолив от бывших изобилий,
Следим мы, как скользят мгновения в века.

Лунная музыка

Какою музыкой исполнен небосвод.
Луны восполненной колдующая сила,
Сердцами властвуя, в них кровь заговорила,
И строго-белая торжественно плывет.

Все в мире призрачном повинно знать черед.
Течет каждение из древнего кадила.
Луна осенняя нам сердце остудила,
Без удивления мы встретим снег и лед.

Невозмутимая чета ракит прибрежных
В успокоении не шелохнет листвой,
Признав у ног своих лежащий призрак свой.

А в зеркале воды виденья белоснежных
Воздушных саванов, покров мечты живой,
И вот уж неживой, о днях, как сказка, нежных.

Владычица

Владычица великой тишины,
Влиянием лазоревой отравы
Узорные заполнила дубравы,
Магнитом подняла хребет волны.

Из пропастей вулканной вышины
Безгласно орошающая травы,
Велела снам сновать и ткать забавы
В черте ветвей и лучевой струны.

Меняет лик в бездонностях пустыни,
Которой свет зеленовато-синь,
Дабы явить измену всех святынь

И неизменность вышней их святыни.
Была серпом – и стала кругом ныне.
От лезвия до полноты. Аминь.

Обелиск

Когда и шум, и рев, и вой, и крик, и писк
Себя исчерпают с зашествием светила
Дневных свершенностей, иная зреет сила,
Встает из-за морей сребро-снежистый диск.

На влагу рушенный трепещет обелиск.
Сияние Луны. Вскрываются кадила
Сладимой белены, цветка, что возрастило
Из вышних пропастей паденье лунных брызг.

Всепобедительно широкое молчанье
Встает из недр земли, объемлет кругозор
До синих областей продвинувшихся гор.

Теперь, душа, иди до радости венчанья,
Надев, как мир надел, свежительный убор
Из грез, лучей, росы, спокойствия, и знанья.

Встреча

Она приподнялась с своей постели,
Не поднимая теневых ресниц,
С лицом белее смертью взятых лиц,
Как бы заслыша дальний звон свирели.

Как будто сонмы к бледной спящей пели.
И зов дошел от этих верениц.
Туда, туда. До призрачных станиц.
Туда. Туда. До древней колыбели.

Густых волос змеиная волна
Упала на незябнущие плечи.
И вся она тянулась как струна.

Звала непобедимо вышина.
Душа ушла к своей венчальной встрече.
Все видела глядящая Луна.