Вера Ивановна – не исключение. Как-то перед скачками она предсказала победу фаворита гонки по кличке Дирижабль, а тот возьми, да и у самого финиша сломай ногу. Эта коллизия обошлась Сергею Ефимовичу в двадцать рублей проигрыша. Что характерно, подлец Харченко, с коим Крыжановский тогда ещё водился, сделал ставку на другую лошадь и выиграл, хотя ставил безо всяких предсказаний, наудачу.
С того дня Крыжановский пришёл к выводу, что предсказание даже самого сильного медиума не более достоверно, нежели собственный здравый смысл да интуиция, после чего совершенно перестал волноваться, когда слышал что-нибудь вроде такого: "Вы слышали, спирит имярек, тот самый, что предсказал нынешнюю панику на бирже, предрекает второй Всемирный Потоп, который случится не позднее, чем через пять лет, а ещё он утверждает, будто на будущий год непременно начнётся Мировая война..."
Если же говорить об озарениях Веры Ивановны, то их Сергей Ефимович распорядился в своём присутствии именовать не иначе как приступами, а если таковые случатся в его доме – неизменно вызывать врача.
Подобные приступы могли продолжаться от нескольких минут до двух и более часов. Тот, что случился в этот раз, закончился быстро – когда Крыжановский с супругой вошли в гостиную, Вера Ивановна уже пребывала в полном сознании и лежала на оттоманке с компрессом на лбу. Рядом, держа пророчицу за руку, в неудобной позе присел её заботливый супруг Семён Васильевич Семёнов. Остальные гости жались к стенам в благоговейном молчании – к Вере Ивановне в семье относились с величайшим почтением. Увидав хозяина дома, Семёнов сорвался с места и устремился навстречу.
– Серж! Такого с Верочкой уже месяцев пять не случалось... Я тревожусь, Серж! – Благороднейший старец, камергер личной канцелярии Его Императорского Величества, что, впрочем, не мешало ему до самозабвения увлекаться спиритизмом, сейчас действительно выглядел крайне встревоженным.
"С чего бы это? – подумал Сергей Ефимович – За тридцать лет брака к особенностям Веры Ивановны уж пора бы привыкнуть…".
– Что произошло? – спросил он деловым тоном.
– Мы слушали Шаляпина, – Семён Васильевич указал на граммофон, которому кто-то впопыхах свернул на бок трубу. – Ухода Веры никто не заметил и, лишь когда твои птицы в Зимнем саду учинили переполох, Полидор пошёл их успокоить, а там Вера… на полу… вся бледная.
– Поверь, попугай орал так, что заглушал "Дубинушку", – со смехом вмешался в разговор Фёдор Щербатский, приходившийся родным братом Марии Ипполитовне Крыжановской.
Крыжановский взглянул на шурина холодно, без удовольствия. Но не фривольный, совершенно неприличествующий моменту тон сказанного послужил причиной холодности, а совсем иное обстоятельство – дело в том, что господин Щербатский имел несчастье состоять в самых приятельских отношениях с Харченко. Более того: именно Фёдор Ипполитович составил Харченко протекцию при приёме на должность профессора кафедры истории – у прощелыги, как оказалось, имелся соответствующий диплом.
– Воды! – замогильным голосом проронила Вера Ивановна, и Семён Васильевич поспешно побежал исполнять волю жены.
Возраст знаменитой пророчицы успел уже перевалить за тот счастливый рубеж, к которому лишь приближался Сергей Ефимович, однако выглядела дама на удивление молодо. Такому впечатлению в немалой степени способствовала болезненная худоба, придававшая облику госпожи камергерши совершеннейшую эфирность. Весьма модную, заметим, эфирность.
Лишившись на время поддержки супруга, Вера Ивановна протянула дрожащую руку к Сергею Ефимовичу.
– Серёженька, мне виделись ужасные вещи, но я…совершенно ничего не помню…, знаю только, что это касается тебя! Однако же… я брала с собой карандаш и бумагу…, я что-то писала, но, похоже, обронила там, среди птичьего торжища.
– Не волнуйся, друг мой, всё будет хорошо! – ободряюще сжал её ладонь Сергей Ефимович. – О, да у тебя ладонь холодна как лёд…
Тут вернулся камергер Семёнов с бокалом воды, а следом, в сопровождении камердинера Полидора, пожаловал доктор Иван Акимович Христофор – семейный врач Крыжановских. Его заботам и препоручили Веру Ивановну.
Глава 2
Торжище Правосудия
8 января 1913 года.
Как и следовало ожидать, почтенный доктор Христофор никаких тревожных симптомов в состоянии Веры Ивановны не нашел, если не считать отмеченных ранее холодных ладоней и дополнительно обнаруженной бледности языка. А потому ограничился малым, прописав крайне отвратительную на вкус микстуру "Вино Виаль", применяемую как укрепляющее средство при анемии и слабости.
"Не иначе, Акимыч рассердился из-за того, что пришлось по пустячному поводу оставить славно натопленный очаг и брести через сугробы. Вот и решил отомстить столь изощрённым способом. А что, это в его характере, – про себя усмехнулся Сергей Ефимович. – Зато недужная родственница теперь находится в надёжных руках медицинской науки, следовательно, мне ничто не препятствует удалиться. Тем более, Вера просила поискать автоматическую записку в Зимнем саду".
Туда его превосходительство и направился – правда, не столько из-за предмета, представлявшего важность для мадам писательницы, сколько ради собственного спокойствия. Дело в том, что в зимнем саду жили его любимцы, домашние птицы – канарейки и попугай какаду-альба. Поскольку именно в месте их обитания произошёл основной переполох, вызванный приступом Веры Ивановны, следовало ожидать, что птицы могли пострадать подобно тому, как это случилось в зале с несчастным граммофоном.
Пернатые питомцы встретили хозяина радостным многоголосием: канарейки вывели в его честь несколько замечательных рулад, а попугай, за пронзительный голос прозванный Тромбоном, энергично раскачавшись на жёрдочке, распустил гребень и страшно крикнул:
– Э-эй, ух-х-нем!!!
– Ух, ты, мой Шаляпин! – изумился Сергей Ефимович, бегло оглядывая помещение.
К счастью, сколько-нибудь заметного разорения вокруг не наблюдалось – чуть фикус примяли, да кадку с пальмой сдвинули с места, просыпав немного земли, вот и всё.
"И на том спасибо!" – успокоившись, его превосходительство взялся искать записку, но той, к вящему удивлению, нигде не оказалось. Ничего не дал даже строго криминалистический метод осмотра места, коим Крыжановский в совершенстве владел ещё с тех времён, когда служил следователем в Вильно.
"Странно, картина складывается вполне определённая: вот тут Верочке сделалось дурно, и она упала…, нет, пожалуй, не упала, а мягко опустилась на пол – иначе фикус так легко бы не отделался… Потом прибежали другие гости и, кто-то неуклюжий, видимо, Фёдор Щербатский, запнулся о кадку… Он и унес на руках Веру… Да, он и унёс. Но где же, в таком случае, записка?! Выходит, подобрали, раз нет нигде? Вряд ли: во-первых, не до того было – все вокруг Веры хлопотали, а во-вторых, уже обмолвились бы, чай, не целковый, чтобы в ком-то пробудить воровской соблазн. Значит, здесь она, эта дурацкая цидулка! Или нет? Всё, хватит тратить время на поиски, а лучше всё же спросить у гостей…"
Сергей Ефимович осознал, что в прямом и фигуральном смысле глупо топчется на месте, что привело его в некоторое раздражение.
"Как она сказала – птичье торжище? Ох, уж эта Вера с её воспалённым воображением и любовью к разным выспренним словечкам. Помнится, даже один из ранних своих романов так и назвала – "Торжище брака", совершенно не подозревая, что словечко сие из воровского лексикона и означает, ни много, ни мало – вещевой мешок.
Дойдя до крайней степени раздражения, Крыжановский окончательно решил прекратить поиски.
– Шут с ней, с запиской! – объявил он своё решение Тромбону. – Но, коль уж пришёл, хоть накормлю вас, горемык сердешных, и то дело!
Какаду внимательно посмотрел одним глазом и произнёс:
– Кушать подано!
Сергей Ефимович, усмехнувшись, раскрыл мешочек с кукурузным зерном. Внутри рука сразу нащупала скомканный листок бумаги. "Верина записка! Всё, как и говорилось – где птичье торжище, там и она, записка. Да, сей выкрутас иначе, как сомнамбулическом трансом, не объяснить".
– Кушать подано! – вежливо напомнил хозяину об обещании Тромбон.
– Повремени, любезный друг! – бросил Сергей Ефимович, а сам с несвойственной себе нетерпеливой поспешностью развернул скомканный листок. Выведенная знакомым нервным почерком по-французски надпись гласила:
"Восторжествует вскоре правосудие, невинной жертвою его падёт мыслитель. Могучий Гектор умер, как актёр на сцене, его убийцы – подлые ахейцы вновь ладят деревянного коня, и козни строят против самодержца, что, словно агнец, приготовлен для закланья. К их выгоде пророк фальшивый знаменья огненные деет в небесах. Но – ложь они! Правдиво лишь столетнее проклятье – всё кончено, и Илион падёт…".
– Сомнамбулизм, однако! – поскучнев от прочитанного, пожаловался попугаю Сергей Ефимович. – А я ведь, грешным делом, решил, будто найду нечто важное касательно моей персоны. Ох, уж эта Вера!
– Что с вами, барыня?! – немедля согласился пернатый собеседник.