Жорж. Я сказал ему как-то: отчего не пишите по-французски – у нас общество благодарней гораздо к искусству, и книгопечатание поставлено сравнить даже нельзя как высоко.
Иуда. А он что?
Жорж. Развел руками: "Все мысли мои, глубокие сколько-нибудь, по-русски".
Иуда. А в Европе им скоро заинтересовались.
Жорж. Скоро. "Руслана и Людмилу" перевели уж через год или два, как написана им была.
Человек. Схоже у вас выходит, Иуда: один против всех, а хотел быть со всеми… Или ты не хотел быть со всеми?
Иуда. Странно ты говоришь, князь, да по-другому и не бывает – как со всеми хотеть.
Человек. Новости… почему ж не бывает?
Иуда. Человек сотворен Богом по образу и подобию своему.
Человек. Мы чё-то такое слыхали. Да, Жорж?
Жорж. Не язвите, князь. Что ж из того, Иуда?
Иуда. Что люди в основе своей одинаковы.
Человек. Да в какой основе?
Быстро входит Ваня, улыбчиво обводит взглядом компанию.
Ваня. Дискуссия?
Человек. Вроде того. (К Иуде). Ну, объясни, без заморочек.
Иуда. Понятнее будет начать – в чем люди разные.
Человек. Угу, что называется – от противного.
Иуда. Из простого всё вытекает – люди различаются по интересам, каждый по своему именно. (Спешит продолжить, видя пренебрежительную гримасу у Человека). А интерес, когда о нем думают, а тем паче уж достигают, дает радость, а в сильном очень состоянии – счастье.
Жорж. Любопытно, я уж дальнейший шаг предвижу.
Иуда. Скажите, Жорж.
Жорж. В радостях различье людей, каждый счастлив по-своему.
Человек. Один писатель пря-мо наоборот сказал, что несчастливы каждый по-своему.
Иуда. Не про то несчастье – про мелкое, бытовое.
Человек. А ты про какое?
Иуда. Про скорбною. Оно у Бога – и у человека, у матери казненного убийцы – и у матери его жертвы, оно у всех одинаково. Тут корень всего мироздания.
(Короткая пауза)
Ваня. Моя бабушка в детстве на оккупированной территории оказалась – немецкие бомбежки-обстрелы сначала, потом наши… вспоминает-говорит: "беда всех равняет".
Человек. Ох, Ваня, беда-то равняет, да не на нее равняются. Чуть жизнь получше кому – он уже маленький король, и плевать, что другим плохо, и гордится даже, что он сытый перед голодными.
Иуда. Не все люди таковы, князь.
Человек. А сколько их, которые "не таковы"?.. И много ли их больше стало, вот за эти две тысячи лет?
Иуда. Еще ничего не закончилось.
Человек. Этак-то по любому поводу можно сказать.
Жорж. Я, князь, не совсем согласен…
Человек. Простите, Жорж, тут важное есть. Он (показывает на Иуду) вот чего выдумал: дескать, все будут беспокоиться о спасенье души, а это всё то же желание радости – чувство мелкое, как мы сейчас слышали, людей только разъединяющее. А вот он нарочно самый тяжкий грех на себя возьмет, не допустит стремиться к благополучию, нижней точки униженья достигнет…
Ваня. (Удивленно). Для чего?
Человек. Просто: одни горные пики штурмуют, другие – глубины морские или пещерные. Те же причины – одолеть, превозмочь. Красиво. Только уж больно мрачная романтика, Иуда.
Иуда. Нафантазировал ты, князь.
Человек. Ой ли?
Иуда. Не хотел я таким способом возвысить себя. И вообще никаким не хотел.
Человек хмыкает, хочет что-то сказать, но вмешивается Ваня.
Ваня. Князь, вы Жоржа перебили.
Человек. Виноват, будьте любезны, Жорж.
Жорж. За людское сообщество заступлюсь. Много, много всякого дурного, тут возражать вряд ли кто станет. А вместе, и хорошего не может быть мало, иначе это дурное всё б поглотило.
Человек. Да может быть, и поглотит – не в момент всё делается. Иуда правильно сказал: "Еще ничего не закончилось".
Иуда. Я не в том смысле сказал.
Человек. Э, брат, тут смысл в обе стороны.
Жорж. Нет, друзья, нет, тут не две стороны – их больше. Тут на хорошо-плохо не делится. (Взволновано). Я порою не понимаю, вот что же такое – жизнь моя. И каждый раз теряю от этого представление – а кто я сам. И мысли витают никак до конца не ясные.
Ваня. Поделитесь, Жорж. А мы, так сказать, коллективно…
Человек. Посодействуем. Однако в чем тут неясность?.. Да, случилось несчастье, однако ж не вы, а он вас провоцировал на дуэль. (Делает знак, что хочет продолжить). А потом вы во Франции жизнь с нуля начинали и шли вверх как мало кому в истории удавалось, титул пожизненного сенатора получили…
Ваня. Не слабо!
Человек. Да, Вань, перед тобою крупный европейский политик – даже переговоры тайные вел между четырьмя европейскими императорами. И один из лучших ораторов Франции… хотя не "один из", а самый лучший. Эх, самого Виктора Гюго по полной программе отделал, да-а, отпорол за милую душу. Тот с горя стихотворение написал "Сойдя с трибуны" – это после полемики с Жоржем. А выросло всё (показывает на Жоржа) из младшего лейтенанта, выброшенного с молодой женой из России, разжалованного, без званий-чинов… И Геккерен ведь не очень богат был, чтоб хорошо помогать?
Жорж. Не очень. (И после паузы). Как оказался я ни с чем, и Катя моя уже была беременна, постановил себе в непременное – хоть чуть каждый день быть сильней дня вчерашнего.
Ваня. (С горечью). У меня не выходит.
Жорж. А что с жизнью моей окончательно вышло, этого вот, понять не могу! Будто утыкаюсь каждый раз в стену, и ни одолеть, ни обойти.
Раздается:
Сколько счастья, сколько муки
Ты, любовь, несёшь с собой,
Час свиданья, ча-ас разлуки-и…
Иуда (сделав быстро два шага к дверям): Цыган, будь любезен, повремени!
Музыка дает аккорд и замолкает.
Жорж. Гюго – гордость Франции, первейший в ее литературе. Пушкин – то же самое для России. Я ведь понял, понял тогда, что пуля выше бедра пошла, что свершилось непоправимое! И пустоту внутри ощутил, словно нету меня, осталась одна телесная оболочка – он приподнялся, целится – вот ладно, думаю, сейчас ничего не станет. Вдруг глас мне повелевающий – стать боком, прикрыться… И вот с того момента сам начал отдавать себе по жизни приказы.
Ваня. И выполняли их, Жорж, побеждали!
Человек. А победителей не судят.
Жорж. Суда людей не страшусь – что могут, если не выходил я за пределы их правил. А вот кого победил?.. Двух гениев двух великих империй? И зачем не допустили мне погибнуть тогда в России?
Иуда. Ну… затем, например, что у вас уже была молодая жена, любившая вас.
Человек. И любившая, Жорж, больше собственной жизни.
Жорж. Увы, князь, вы правильно подчеркнули.
Иуда. Отчего же "увы"?
Жорж. Оттого что моя к ней любовь была самой обыкновенной.
Ваня. Разве любовь может быть "обыкновенной"?
Жорж. В том смысле, Ваня, что разница между ее и моей несравнимо была велика. Знала она про ту мою первую любовь – безумную – к ее сестре, сгоревшую, едва не вместе со мной, понимала, что отдаю ей только скудные уже угольки.
Иуда. Так отдали, Жорж, что могли – всё и отдали!
Ваня. Когда до последнего – тут "мало" не бывает.
Жорж. Нет-нет, друзья, не хвалите – всегда от этого неловко. И последнее, которым делится человек, у каждого неодинаковое. Три девочки, и ждали четвертого ребенка. Катя знала, я хочу очень мальчика – наследника фамилии. Захотела его для меня больше чем сам я, обратила в такую цель, за которой стала теряться сама ее жизнь. (Пауза). Там монастырь у нас за городом, по поверию – если женщина пройдет туда босиком и помолится, Бог ей поможет родить ребенка, или того пола ребенка, которого пожелает. Босиком, ноябрь, дожди холодные… Подорвала себя, и хотя родить мальчика сил хватило, для жизни дальнейшей уж не осталось у ней ничего.
Ваня. Почему вы позволили, Жорж?
Иуда. Не догадывались, что она о придании знает?
Жорж. О нем все знали. Не спросясь сделала. Чувствовал я это ее намерение, но бессилие приходило, оттого…
Человек. Что не знали, имеете ли право ей помешать?
Жорж. Спасибо, князь, что почувствовали от тепла дружеского. А запрещать ей без надобности было, и не помню, чтобы так делал, – достаточно попросить. Только как лишить ее действовать против желанья души…
Иуда приподнимает руку, желая сказать… однако раздумывает.
Жорж. И глаза – смотрели на меня уже не отсюда, не из этого мира.
Ваня. "Не из этого" в каком смысле?