Сколько лет Роубэку? Это вопрос весьма существенный для интеллектуальной пьесы, ибо здесь все зависит от того, когда протекала его юность - в шестидесятых годах или в восьмидесятых. Так вот, Роубэк родился в 1839 году, был унитарием и фритредером с мальчишеских лет и эволюционистом со дня выхода в свет "Происхождения видов"; вследствие этого всегда причислял себя к передовым мыслителям и к неустрашимым реформаторам.
Когда он сидит за своим письменным столом, справа от него окна, выходящие на Поргплэнд-Плэйс. Оттуда, если бы не спущенные шторы, любопытный зритель мог бы, словно с просцениума, созерцать его профиль. Налево, у внутренней стены, величественный книжный шкаф и ближе к углу дверь. У третьей стены два бюста на цоколях: слева Джон Брайт, справа Герберт Спенсер. В простенке между ними гравированный портрет Ричарда Кобдена, увеличенные фотографии Мартино, Хаксли и Джордж Элиот, автотипии аллегорий Дж. Ф. Уоттса (Роубэк предан искусству со всем пылом человека, который его не понимает) и гравюра Дюпона с Деларошева "Полукружия" в Школе изящных искусств, где изображены великие художники всех веков. За спиной Роубэка, над камином, фамильный портрет в таких темных тонах, что на нем почти ничего нельзя разглядеть. Рядом с письменным столом кресло для деловых посетителей. Еще два кресла в простенке между бюстами. Входит горничная и подает карточку. Роубэк, взглянув, кивает с довольным видом. По-видимому, гость желанный.
Рэмсден. Просите.
Горничная выходит и возвращается с посетителем.
Горничная. Мистер Робинсон.
Мистер Робинсон - молодой человек на редкость приятной внешности. Невольно возникает мысль, что это и есть первый любовник, так как трудно предположить, что в одной пьесе могут оказаться два столь привлекательных персонажа мужского пола. Стройная, элегантная фигура в трауре, как видно, недавно надетом; маленькая голова и правильные черты лица, приятные небольшие усики, открытый ясный взгляд, здоровый румянец на юношески свежем лице; тщательно причесанные волосы красивого темно-каштанового оттенка, не кудрявые, но шелковистые и блестящие, нежный изгиб бровей, высокий лоб и слегка заостренный подбородок - все в нем обличает человека, которому предназначено любить и страдать. А что при этом он не будет испытывать недостатка в сочувствии, тому порукой его подкупающая искренность и стремительная, но не назойливая услужливость - знак природной доброты. При его появлении лицо Рэмсдена расцветает приветливой, отечески-ласковой улыбкой, которую, однако, тут же сменяет приличествующая случаю скорбная мина, так как на лице у молодого человека написана печаль, вполне гармонирующая с черным цветом его костюма. Рэмсдену, по-видимому, известна причина этой печали. Когда гость молча подходит к столу, старик встает и через стол пожимает ему руку, не произнося ни слова: долгое сердечное рукопожатие, которое повествует о недавней утрате, одинаково тяжко для обоих.
Рэмсден (покончив с рукопожатием и приободрившись). Ну, ну, Октавиус, такова общая участь. Всех нас рано или поздно ожидает то же. Садитесь.
Октавиус садится в кресло для посетителей. Рэмсден снова опускается в свое.
Октавиус. Да, всех нас это ожидает, мистер Рэмсден. Но я стольким был ему обязан. Родной отец, будь он жив, не сделал бы для меня больше.
Рэмсден. У него ведь никогда не было сына.
Октавиус. Но у него были дочери; и тем не менее он относился к моей сестре не хуже, чем ко мне. И такая неожиданная смерть! Мне все хотелось выразить ему свою признательность, чтобы он не думал, что я все его заботы принимаю как должное, как сын принимает заботы отца. Но я ждал подходящего случая; а теперь вот он умер - в один миг его не стало, и он никогда не узнает о моих чувствах. (Достает платок и непритворно плачет.)
Рэмсден. Как знать, Октавиус. Быть может, он все отлично знает; нам об этом ничего не известно. Ну полно! Успокойтесь.
Октавиус, овладев собой, прячет платок в карман.
Вот так. А теперь я хочу рассказать вам кое-что в утешение. При последнем нашем свидании - здесь, в этой самой комнате, - он сказал мне: "Тави славный мальчик, у него благородная душа. Когда я вижу, как мало уважения оказывают иные сыновья своим отцам, я чувствую, что он для меня лучше родного сына". Вот видите! Теперь вам легче?
Октавиус. Мистер Рэмсден! Я часто слыхал от него, что за всю свою жизнь он знал только одного человека с истинно благородной душой - Роубэка Рэмсдена.
Рэмсден. Ну, тут он был пристрастен: ведь наша с ним дружба длилась много лет. Но он мне еще кое-что о вас говорил. Не знаю, рассказывать ли вам.
Октавиус. Судите сами.
Рэмсден. Это касается его дочери.
Октавиус (порывисто). Энн! О, расскажите, мистер Рэмсден, расскажите!
Рэмсден. Он говорил, что в сущности даже лучше, что вы не его сын; потому что, быть может, когда-нибудь вы с Энни…
Октавиус густо краснеет.
Пожалуй, напрасно я вам рассказал. Но он всерьез задумывался об этом.
Октавиус. Ах, если б я только смел надеяться! Вы знаете, мистер Рэмсден, я не стремлюсь ни к богатству, ни к так называемому положению, и борьба за это меня нисколько не увлекает. Но Энн, видите ли, при всей утонченности своей натуры так свыклась с подобными стремлениями, что мужчина, лишенный честолюбия, ей кажется неполноценным. Если она станет моей женой, ей придется убеждать себя не стыдиться того, что я ни в чем особенно не преуспел; и она это знает.
Рэмсден (встав, подходит к камину и поворачивается спиной к огню). Глупости, мой мальчик, глупости! Вы слишком скромны. Что в ее годы можно знать об истинных достоинствах мужчины? (Более серьезным тоном.) И потом она на редкость почтительная дочь. Воля отца будет И для нее священна. С тех пор как она вышла из детского возраста, не было, кажется, случая, чтобы она, собираясь или же отказываясь что-нибудь сделать, сослалась на собственное желание. Только и слышишь, что "папа так хочет" или "мама будет недовольна". Это уж даже не достоинство, а скорей недостаток. Я не раз говорил ей, что пора научиться самой отвечать за свои поступки.
Октавиус (качая головой). Мистер Рэмсден, я не могу просить ее стать моей женой только потому, что этого хотел ее отец.
Рэмсден. Гм! Пожалуй, вы правы. Да, в самом деле вы правы. Согласен, так не годится. Но если вам удастся расположить ее к себе, для нее будет счастьем, следуя собственному желанию, в то же время исполнить желание отца. Нет, правда, сделайте вы ей предложение, а?
Октавиус (невесело улыбаясь). Во всяком случае я вам обещаю, что никогда не сделаю предложения другой женщине.
Рэмсден. А вам и не придется. Она согласится, мой мальчик! Хотя (со всей подобающей случаю важностью) у вас есть один существенный недостаток.
Октавиус (тревожно). Какой недостаток, мистер Рэмсден? Вернее - который из моих многочисленных недостатков?
Рэмсден. Я вам это скажу, Октавиус. (Берет со стола книгу в красном переплете.) То, что я сейчас держу в руках, - самая гнусная, самая позорная, самая злонамеренная, самая непристойная книга, какой когда-либо удавалось избежать публичного сожжения на костре. Я не читал ее, - не желаю засорять себе мозги подобной дрянью; но я читал, что пишут о ней газеты. Достаточно одного заглавия (читает): "Спутник революционера. Карманный справочник и краткое руководство. Джон Тэннер, Ч.П.К.Б. - Член Праздного Класса Богатых".
Октавиус (улыбаясь). Но Джек…