Франсуа захохотал, вспомнив, как сын меховщика Мартин спросил Гонфлана, когда тот объяснял значение слов "vir" (муж): "Мессир, а почему, когда сходятся муж с женою, чтобы зачать ребенка, жена ложится навзничь, а муж ничком?" Вот была потеха! "О господи, если бы я учился в дни моей безрассудной юности и посвятил себя добрым чувствам - я получил бы дом и мягкую постель. Но что говорить! Я бежал от школы, как лукавый мальчишка: когда я вспоминаю ее - сердце мое обливается кровью!"
Вийон подмигнул прачке, несшей корзину с бельем, и заторопился к дяде Гийому. Постучав молотком в дверь, стал перед зарешеченным оконцем, чтобы подслеповатый дядя узнал гостя.
- Это я, откройте!
Старый капеллан долго возился с замком.
- Закрывай плотнее дверь, Франсуа, мне что-то нездоровится - заложило грудь.
- Пейте липовый цвет с горячим вином. А на ночь ешьте мед.
- Хорошо, хорошо. Осторожней, лестница совсем сгнила.
Спотыкаясь о сундуки, они поднялись в комнату. Все здесь было как прежде: камин, стол на козлах, сосуд для святой воды с веткой самшита, резной посудный поставец, толстые книги в переплетах свиной и телячьей кожи, кровать под пологом, в углу на ларе умывальная чашка.
Священник подбросил в камин соломы, чтоб стало теплее, и наконец обнял племянника. Он был выше Франсуа и шире в плечах, но годы, годы!.. Плечи и спина согнулись, руки дрожали.
- Ты, наверное, голоден? Есть вареная капуста, хлеб, кусок сыра.
- Вы небось и сами не ели?
- Нет, нет, ты не беспокойся, в моем возрасте пора думать о другом. Ты ведь знаешь: ангелы питаются единожды в день, люди дважды, а звери трижды. Если б на этом и кончилось различие между ними, я бы уже давно стал ангелом, которые, как тебе известно, делятся на девять чинов: серафимы, херувимы, престолы, господства...
- ...Силы, власти, начала, архангелы и ангелы. Знаю, дядя! Учитель Гонфлан, перечисляя каждый ангельский чин, колотил нас при этом палкой по головам, чтоб мы крепче запоминали. Скорее я забуду собственное имя, чем его дрянную науку.
Капеллан пожевал губами.
- Я после простуды стал плохо слышать, левое ухо так опухло.
- Нет, это я стал тихо говорить - в Шатле в меня влили столько воды, что до сих пор булькает в голове.
- Да, да, бедный Жан Гонфлан - он был хороший учитель, хотя и несколько суров.
- Чтоб он провалился в преисподнюю! Дядя, я завтра ухожу из города. - Франсуа старался говорить громко, но голос срывался на шепот или визг. - Не можете ли вы мне ссудить несколько экю?
- Ну что ты, Франсуа, ты ешь один. Садись-ка поудобней. Когда ты был маленький, я подкладывал на табурет "Житие святого Иеронима", тебе очень нравился этот переплет вишневого сукна, а теперь ты совсем большой. Вот хлеб, сыр.
- Да не хочу я есть. О господи, где мне взять иерихонскую трубу! - Он склонился к уху капеллана и, касаясь губами седых волосков, сказал: -Я завтра ухожу из Парижа, и вы меня не увидите десять лет. Десять, - вы слышите меня? Я пришел к вам попрощаться, поблагодарить за все, что вы для меня сделали. Простите меня - я часто вас огорчал.
Дядя замахал рукой:
- Ну что ты говоришь! Видит бог, я не сержусь и буду молиться за тебя, покуда хватит сил.
- Нет ли у вас несколько экю взаймы?
- Ах да, конечно...
Священник потер ладонью морщинистый лоб, соображая, есть ли в доме деньги. Правда, он даже не мог вспомнить, какие монеты сейчас в ходу - экю с агнцем божиим, короной или полумесяцем, лиры с орлами и крестами, турские денье или парижские? Он давно уже не покупал ни рыбы, ни мяса, довольствуясь тем, что принесут прихожане, а хворост и свечи ему давали по указанию настоятеля. Время почти остановилось для него. Зимой было холодно, летом - тепло, весной в церковном саду на горе святой Женевьевы белым цветом осыпало вишни, цвела душица - гроздья маленьких розовых цветов высыпали вокруг коричневых околоцветьев - капеллан их особенно любил, душица напоминала о чем-то, что случилось или хотело случиться очень давно, и каждую весну он собирался вспомнить это, но забывал. А осенью вишни обрывали мальчишки, каждого из которых, как и их родителей, он крестил и нарекал Жанами, Мартинами, Франсуа. Времена года делились на месяцы, месяцы на сутки, сутки на заутреню, первый, третий, шестой, девятый час и вечерню. Да, дни его были полны молитвой и, если бы не племянник, покоем, но одно имя Франсуа сотрясало маленький дом, и тогда священник опускал капюшон плаща, стыдясь смотреть в лицо честным людям. А теперь он пришел за деньгами, но где их взять?
Гийом Вийон обшарил полки поставца, заглянул в сундуки, даже приподнял крышку котла с остатками капусты. Правда, в ларе нашлись два серебряных ножа: один с черенком слоновой кости - им священник раньше вкушал пасхальную трапезу, второй - с черной эбеновой рукояткой - для пятничных постов.
- Возьми их, Франсуа, мне они не нужны, видишь, даже запылились. И распятие возьми, - старик трясущими руками снял со стены распятие, поцеловал серебряный крест и бережно положил на стол.
Франсуа завернул серебро в тряпку.
- Вы очень добры, дядя. Но мне еще нужна бумага.
- А? Бери, бери, мальчик. - Капеллан подвинул узел с серебром. Франсуа пальцем начертил на столе: "Бумага". - Ах, что ты их не своровал? Конечно, но надо позвать нотариуса. Я сейчас...
- Да сидите вы! Мне нужна бумага, чтобы писать. Писать, вы понимаете?
- О, что ж ты сразу не сказал? У меня есть прекрасная бумага, такой уже нынче не варят. Вот посмотри. - Встав на колени, капеллан достал из-под кровати сундучок, открыл горбатую крышку и достал действительно великолепную бумагу, нарезанную в восьмую долю листа. Вот, ты только потрогай, мягкая, как сафьян, и перо пасется на ней, как на лужайке. Верно, Франсуа? Правда, я тут успел кое-что написать, ты не обращай внимания.
Франсуа прочитал на первом листе: "О пределах добра. Спор Цицерона римского и блаженного Лактанция, известного как Цицерон христианский".
- Лучше бы они отыскали истоки добра, чем спотыкаться, блуждая в поисках его пределов. А вот сказано недурно: "Бессмертный человек - это прекрасный гимн богу".
- Да, это замечательно, сразу узнаешь Лактанция. Видишь, я даже между строк оставил место, а кроме того, ты можешь писать на полях, я же тебе говорил - это замечательная бумага, я покупал ее еще в войну. Только прошу тебя, мальчик, пиши на ней пристойные слова.
- Дядя, каждое слово, которое я выведу пером на этих листах, будет с нимбом. Я напишу такой гимн богу, что ваш блаженный Лактанций вместе с Цицероном отгрызут себе пальцы от зависти! Вот послушайте-ка!..
- Ты меня совсем сбил с толку, Франсуа, ведь Лактанций не мог писать на французском.
- О пресвятая дева! Да если бы и мог, не написал. Ну, мне пора. Благословите, дядя, мы теперь не скоро увидимся.
Старик прижал его к груди.
- Вручи свою судьбу господу богу, ведь ты еще так молод.
Франсуа поцеловал дрожащую ладонь капеллана, схватил узел и сбежал по лестнице. Уже прошел портал со статуей мадонны в нише, не забыв, как в детстве, преклонить колени, когда услышал слабый крик: "Франсуа!" Холодный ветер трепал узкую сутану дяди Гийома, взъерошил густые седые волосы.
- Обязательно пиши с наклоном!
Толпа школяров, выбежавшая из школы на обеденную перемену, захохотала.
- Франсуа, не забывай ставить точку над "i"!
- У буквы "t" перекладина наверху!
- А у "g" петля внизу!