1990
* * *
И когда, уходя, ты взглянул назад
и простился с тем, что навек любил -
в белом инее был неподвижный сад,
и не дрогнул сад, словно нежив был.Он глядел вослед поверх бледных сел,
ледяной цветок, голубой кристалл.
И на всем пути тем же цветом цвел
всякий куст – и сердце тебе пронзал.В белом поле врыт твой нетленный сад,
ни весны, ни лета не будет в нем.
Может, он, настрадавшись, на небо взят -
но и здесь студеным стоит столпом.И в морозный день с голубых небес
тихо иней падет на тебя,
бедняк, как прощальный дар, запоздалый жест,
хрупкий знак родства и прощенья знак.1990
* * *
К заветному дому, к железной скобе у ворот -
рукою подать: по траве переправиться вброд.Есть вечная радость – упрямство стеблей укрощать,
последней, ничтожной преграды напор ощущать.Цепляйтесь за полы и путайте ноги скорей
в бессильной попытке меня удержать у дверей!Вот так я смеялась. И гул изошел из земли,
и я оступилась, и травы меня оплели.Неслышно качаясь, дышала в лицо белена,
и явь принимала обличье тяжелого сна:как будто я – дерево в паре шагов до ворот,
я ветви тяну – но никто меня в доме не ждет;и сруб почернел, и крыльцо зарастает травой,
и только столетья плывут над моей головой.1990
* * *
По-над берегом, над половодьем
липы второпях зазеленели,
и широким маятником ходят
праздничные легкие качели.Пляшет свадьба, но не слышу гула,
ни напева-посвиста, ни слова,
словно я когда-то утонула
и смотрю на все со дна речного.Что ты, птичка, вьешься над волною?
Что жалеешь обо мне, ракита?
Ледяной стеклянною стеною
я от боли и тоски укрыта.И никто не сможет, как бывало,
оттолкнуть меня или обидеть.
Не сама ли я порой мечтала
умереть, но из могилы – видеть!Видеть – да. Но не качели эти
в их размахе вольном и счастливом,
и не то, как налетает ветер
в белый сад, парящий над обрывом.1990
* * *
Когда в осенней тишине
дорога мерзлая лежит,
и месяц светит в вышине,
и лес для холода открыт,и для кочующих гусей
открыто за морем окно,
и назначенье жизни всей
тобой уже предрешено -тогда спокойна и светла
простая истина утрат: рука,
что все тебе дала,
однажды все возьмет назад.1990
* * *
Мимо стен, где виноградник
их обвил, храня,
ранним утром белый всадник
выведет коня.В чисто поле унесется,
предвкушая бой.
Белый плащ за ним совьется
по ветру трубой.Под копыта непокорный
валится бурьян:
мчит навстречу всадник черный
из далеких стран.Как сшибутся на разгоне -
Боже сохрани!
Но сперва погибнут кони,
а потом – они.К ночи выпрямятся травы,
набирая цвет.
Кто был правый, кто неправый -
травам дела нет.Серый всадник мертвых тронет
и, покуда ночь,
в общей яме похоронит
и уедет прочь.Он уедет тихим шагом,
будет темнота.
И в часовне за оврагом
скрипнут ворота.И за каменной стеною
вспыхнут две свечи,
и оконце слюдяное
выплывет в ночи.1990
* * *
Кто обманом, злом, кто честным трудом
полагаем жить, отведя беду.
Но случится час – и сгорит твой дом,
и повалит смерч дерева в саду.И своей судьбы ни один народ
не предрек еще, да и как предречь?
Мировых стихий самовластный ход
в недоступной нам вышине течет.И когда к рассудку доверья нет,
у пучины гибельной на краю
сердце ищет глупых земных примет -
и по ним читает судьбу свою.1990
* * *
Года проходят в суете и скверне.
Но посмотри на небо в час заката:
все так же тих и светел мир вечерний,
и чист, и целомудрен, как когда-то.Как будто не его травили дымом,
в природе неделимое разруша.
О, в естестве своем непостижимом
зачем царишь, зачем тревожишь душу?Ужель еще не поздно ей терзаться
в лучах неопороченного света,
что и она могла б такой остаться,
когда бы знала, что возможно это!1990
* * *
Поле безлюдное, полдень и зной,
тихие, чуткие шелесты ржи.
Чудится: в поле, где нет ни души,
кто-то присутствует рядом со мной.Словно бы тонкий навес из стекла
в небе незримо откинут, и вот о
бъединился с землей небосвод
или протока меж ними прошла.Наглухо замкнутый купол разъят.
Поле ржаное и лес на краю,
как бы познавшие ценность свою,
сильно и вольно в пространстве стоят.Жизнь моя, наскоро ты прожита,
что ж ты молчала, что ты – благодать?
Где ты? Но купол замкнулся опять,
поле безлюдно и вечность пуста.1990
* * *
Грозный ветер! Летя по равнинам пустым
и полынную сушь теребя,
понимаешь ли ты, что никем не любим?
Восхваляя, боятся тебя.Оттого ли, что в холод надмирных высот,
где твоя возникает стезя,
не поднялся никто? Там никто не живет,
и понять твою душу нельзя.Оттого ли еще, что в гордыне своей
непомерен, игрушкой избрав
неподъемные массы великих морей,
исполинские крепи дубрав?Что ж, найди в себе силы скитаться один,
накопитель своих неудач,
сам учитель себе, сам себе господин,
сам себе утешитель и врач.И везде тебе путь! Никому не понять,
отчего ты всечасно хотел
ледяную свободу свою поменять
на людской приземленный удел.1990
* * *
В чистом поле – одна белынь,
и метет из последних сил.
Что ни выйду – шуршит полынь:
"Он забыл тебя, он забыл".Прояснится. И в синей мгле
иней выпишет на стекле:
"Он забыл тебя, он забыл,
словно нет тебя на земле".Вечный ковш взойдет, звездокрыл:
"Он забыл тебя, он забыл".Шумный, дальний, надзвездный стан,
где смеются и жгут костры,
отнят ты, потому что дан
был легко и лишь до поры.Что ж! Пирующим в небесах
дела нет до моей беды.
Но поставлено мной в сенцах
ледяное ведро воды.И отрадно мне зачерпнуть
из него, проломивши лед, и отпить.
И в лицо плеснуть.
И припомнить, что все пройдет.1990
Свадебная фотография
Им досталось местечко в углу фотографии.
Городские-то гости – те мигом настроились,
а они, простота, все топтались да ахали,
лишь в последний момент где-то сбоку пристроились.Так и вышли навеки – во всей своей серости,
городским по плечо, что туземцы тунгусские.
И лицом-то, лицом получились как неруси.
Почему это так, уж они ли не русские!Ведь живой ты на свете: работаешь, маешься,
а на фото – как пень заскорузлый осиновый.
Чай, за всю свою жизнь раза два и снимаешься
– лишь на свадьбах, и то: на своей да на сыновой.Гости спали еще, и не выпито горькое,
но собрала мешки, потянулась на родину
впопыхах и в потемках по чуждому городу
вся родня жениха – мать и тетка Володины.И молчали они всю дорогу, уставшие,
две родимых сестры, на двоих одно дитятко
возрастившие и, как могли, воспитавшие:
не пропал в городах и женился, глядите-ко!А они горожанам глаза не мозолили
и не станут мозолить, как нонече водится.
Лишь бы имечко внуку придумать позволили,
где уж нянчить! Об этом мечтать не приходится.Может, в гости приедут? Живи, коль поглянется!
Пусть когда-то потом, ну понятно, не сразу ведь...
Хорошо хоть, что фото со свадьбы останется:
будут внуку колхозных-то бабок показывать!Ну а дома бутылку они распечатали,
за Володюшку выпили, песня запелася:
"Во чужи-то меня, во чужи люди сватали,
во чужи люди сватали, я отвертелася".1991
* * *
Отважный воитель с подругой простится
и до свету выйдет в поход
туда, где бессмертная дивная птица
в закованной клетке живет.За ширью полей, за крутыми хребтами,
у злых иноверцев в плену
ее оплели золотыми прутами
и в башне содержат одну.Туда не доносятся стон лихолетья
и уличных толп нищета,
но с вещим бесстрастьем однажды в столетье
она отворяет уста.И свод оглашается криком гортанным,
пророчащим смерть и беду,
и падают с бархатных стен ятаганы,
и конь обрывает узду.Огни постовые горят у острога,
во мраке не спят сторожа.
Ты молод, воитель. Тебе и дорога,
покуда решимость свежа.Вернешься с добычей к родному привалу,
прославишь отеческий стан.
Но катится следом, подобная валу,
кровавая месть басурман.И пепел покроет родные пределы,
и очи ослепнут от слез.
Глянь, доблестный витязь, чего ты наделал,
кого из чужбины привез!Ни пламя, ни ужасы сечи священной
на птицу не бросят следа.
И клетку разбили! Но, верная плену,
она не летит никуда.