К.П.: Я принимал участие в создании нового устава университета и предлагал начать его следующим определением: "университет есть свободное сообщество людей, стремящихся к истине". Правда, моё предложение не было принято, но мотив "постижения истины", к счастью, остался. Нынешнее определение Санкт-Петербургского государственного университета таково: "творческое сообщество профессоров, преподавателей, обучающихся, научных работников, инженерно-технических работников, деятельность которых направлена на постижение истины, утверждение гуманизма и справедливости".
В России идёт покорение университета государством. И это покорение в значительной мере удалось. Характерно, что Устав СПбГУ утверждается Правительством. Остались учёные советы и черные шары, но эти учёные советы отчитываются перед государственной организацией, которая называется ВАК, и окончательное решение остаётся за ней. Однако так или иначе, но по сути университет противостоит государству, и борьба между ними неизбежна. Это одно из условий возможности новоевропейской цивилизации и демократии, университет поставляет кадры для высших эшелонов государственной власти. В условиях тотального разделения труда университет создает такие кадры, которые могут соединить хозяйство и страну в единое целое.
А. С.: С одной стороны, особый статус университетских территорий, campus, есть место, где всё сделано для того, чтобы сохранялась эта уникальная атмосфера. Но в то же время некоторая экстерриториальность университетов также постоянно поощрялась в виде "потоков" свободно циркулирующего студенчества. Изначально предполагалось, что студент может из одного университета перемещаться в другой. Для того чтобы знания и обучение имели универсальный характер, требовались разнообразные контакты с преподавателями, профессорами и такими же, как ты, слушателями. И средневековые номадические потоки вагантов, миннезингеров, прочих студиозусов, буршей и бурсаков, которых нам замечательно описывает Н.В. Гоголь, составляли и составляют наиболее динамический элемент не только средневекового, но и современного общества – элемент по-хорошему безответственный, ни к чему не прикипающий душой, легкий на подъем (сама идея перемещёния из университета в университет приучает к этой легкости). И сегодня эти права тоже воспринимаются как естественные. Они даны каждому, ставшему студентом, и студент вправе проигнорировать вопрос о пользе: а что тебе дали эти пять-шесть лет? Вопрос явно не касается высшей справедливости: пять университетских лет, может быть, это самые важные годы жизни. Если попутно производить какие-то объективации в виде текстов и произведений и если при этом скопились какие-то знания – что ж, замечательно. Но даже если всё это осуществилось далеко не в полной мере, в этом тоже нет ничего страшного, потому что тем самым мы произвели важное экзистенциальное расширение тех традиционных социальных иерархий, жёсткая фиксация которых без университетов привела бы к постепенному вымыванию субъектности, к уменьшению всевозможных шансов – шансов бытия заново, бытия поперек. То есть заведомо оазисы университетов прежде всего воспринимаются как источники экзистенциальных инноваций и только потом – как источники интеллектуальных обогащений. Хотя всё равно приобретаемая в университетах гибкость, умение справляться с разнообразными знаниями, умение разводить потоки знаний, отделять знания в товарной форме: те, которые могут быть предъявлены очень быстро и оплачены оценками, а после этого мгновенно забыты, агональные знания, которые работают на престиж внутри университетского сообщества, и те знания, которые составляют некоторую особенность знания от первого лица, некое личное знание, составляющее, например, ауру учителя. Все эти и другие разнородные потоки сопряжены именно в университете, и такого рода гибкость, готовность работать в самых разных интеллектуальных системах при случае всегда востребуется обществом как банк инноваций, потому что разделение труда неизбежно, оно увеличивает продуктивность, но при этом происходит и постоянное порождение профессий, новых сфер деятельности, и вот здесь востребованы университетские навыки: готовность сегодня делать одно, а завтра другое, быстрая переучиваемость, отсутствие инструментальности (когда человек становится инструментом пусть даже идеально подогнанным, компактным хранилищем собственных навыков).
В университете во главе угла остается сам субъект как производное университета и как его основополагающее произведение. И мы сегодня наблюдаем постепенную экспансию университетов: рост числа студентов, наличие особого студенческого интернационала (ведь политика европейских, американских и даже китайских университетов направлена на чрезвычайную интернационализацию обучения, где выбор идентификации происходит заново), где неважны пол, раса, родной язык, важно, что в дивной стране Gaudeamus Igitur, где все играют в эту прекрасную игру, всё может быть переопределено заново в соответствии с другими правилами, другими возможными и тут же синтезируемыми легкими идентификациями, которые завтра могут измениться, а послезавтра – измениться вновь.
Понятно, что не всякое общество выдержит большое количество таких заповедников. Ведь здесь кроется и источник социальной дестабилизации, что также предполагает определённые расходы. Подобные факторы лимитируют количество университетов. Но все же никому не приходит в голову, что начиная с какого-то момента, они могут быть отменены вообще или реформированы в сторону эксклюзивного "пользоприношения". Напротив, в настоящее время если в чём-то и сказываются великие завоевания трудящихся (то, что было напрямую отвоевано у капитала, у чистогана, у бюрократии), так это в экспансии университетской территориальности, чтобы не иссякли возобновляемые каникулы у жизни, которые можно провести достаточно достойно, по возможности до поры до времени избегая инкорпорации во всё инструментальное. И даже если потом эта инкорпорация совершается – на этот случай остаются прежние связи с aima mater, которые эффективно "работают" (известно, что выпускники Кембриджа, Оксфорда, Гарварда всегда узнают друг друга). В этом отношении aima mater оказывается не столько средством, сколько целью.
К.П.: Но у экспансии университетов есть и оборотная сторона. Это по существу создание симулякров. Вот был какой-нибудь педагогический институт в небольшом городе – теперь он университет. Хотя в педагогике также присутствуют потенции универсальности. В Санкт-Петербурге есть заведение с громким названием
Всемирный духовный университет (это Брахма Кумарис), в котором, однако, нет библиотеки. Согласно одному из прекрасных определений университета, университет – это библиотека, вокруг которой собираются умные заинтересованные люди, читающие книги и обсуждающие их содержание. Поэтому если Брахма Кумарис и является "университетом", то не в том смысле, который это понятие имеет в новоевропейской цивилизации. Хотя сам факт, что выбирается имя "университет", свидетельствует о высоком престиже этого социального института.
Я бы остановился на основной продукции, которую производит университет. Можно было бы сказать, что университет производит специалистов. Но это не так. Если университет производит специалистов, то это уже не университет, университет производит образованных людей, универсантов.
А. С.: Он производит специалистов привходящим образом.
К.П.: Кроме универсантов, университет производит тексты двух типов. Во-первых, это учебник, университет создает учебники как некие курсы, базирующиеся на основе преподавания, которые обеспечивают цельность знания в определенной сфере. Во-вторых, университет производит научные журналы. В учебнике печатаются общие места, в журналах же печатаются новации. Вообще говоря, учебник – это то, что осталось в университете со Средних веков, а научный журнал – то, что пришло из академии. В отношении к возрасту учебник – это дело стариков, а предназначен он для детей. Молодые, вероятно, могут написать неплохой учебник, но для них ещё не пришло время это сделать. Журналы – это дело взрослых, которые формируют специализации, профессии (физик, химик, биолог, филолог и т. п.).
А. С.: Учебники – это странные феномены специфической научной литературы, потому что тут обращают на себя внимание три вещи. С одной стороны, постоянно звучащий призыв ориентироваться на практику, на действительную жизнь: выпускник должен быть хорошо адаптирован к жизни. Все кивают головой и аплодируют – конечно, зачем мы тогда и учимся. Но, с другой стороны, в глубине души все понимают, что университет и удерживает от жизни как можно дальше. И правильно понимают, потому что в действительности чем меньше человек будет к жизни адаптирован, тем больше шансов, что та жизнь, та кузница шансов, которой является университет, сохранит особенности, свои черты экзистенциальных инноваций, которые даются в форме знания ради знания и в форме чистой агональности.
К.П.: То есть подлинная жизнь в университете, а всё остальное – мираж? И призывать нас соответствовать внешней жизни совершенно неправильно?