Арсений Тарковский
К.П.: В своей трактовке темы взрослости я пытаюсь не забыть, что наше разделение возрастов достаточно условно. В каждом из нас есть и старик, и ребёнок, и подросток. Взрослость, или зрелость, вообще представляется не возрастом, но каким-то "промежутком" вне возраста – это некое главное плато, стабильность, когда возраст существует в себе и для себя, когда уже всё случилось. У Марка Аврелия есть любопытная фраза: "Кто дожил до сорока, тот уже не увидит ничего нового". Для М. Аврелия эта идея связана скорее со старостью, чем со зрелостью, но она верна и для зрелости. Возраст зрелости мы определим примерно от двадцати пяти до шестидесяти пяти лет. Зрелость – это возраст, когда уже всё случилось, но ещё ничего не рухнуло. В зрелом возрасте тема напряжения возрастной идентификации, как и сам ритуал идентификации (отдаленное эхо инициации), отходит на второй план.
Некогда американцы сыграли в одну безумную игру: за пределы Солнечной системы был запущен зонд "Пионер" с металлической пластинкой, на которой выгравированы все основные сведения о человечестве – число π, постоянная Планка, Эвклидовы аксиомы геометрии и т. п. Эта акция была нацелена на то, чтобы "дать знать" разумным обитателям Вселенной о человеческой жизни на планете Земля. Там же изображены и сами люди. Каким образом? Люди представлены молодыми, хотя и не юношами – обнаженные сформировавшиеся, в расцвете сил мужчины и женщины. Не дети, не подростки, не старики – "просто люди", для которых тема возраста как будто не существенна. И в само деле эмпирически бытийствует некоторое "плато", примерно от двадцати до семидесяти лет, когда возраст "не важен", когда время жизни подчинено, скручено, поставлено на службу человеку как своеобразная деталь машины.
Каким образом выстраивается зрелый возраст? Как возникает иллюзорное чувство относительной победы над временем, победы над стихией Кроноса? Ведь тема возраста – это тема нашего непосредственного контакта с этим хтоническим существом. На первый поверхностный, взгляд взрослость – это развитое сознание, это способность к рефлексии, к рациональному овладению миром. Причём это не только сознание, но и ирония. Идея иронии вообще напрямую связана со взрослостью, хотя эту тему можно было бы затронуть уже в связи с подростками.
У В. Янкелевича есть две книги – "Ирония" и "Прощение", – на первый взгляд, два никак друг с другом не связанных эссе. Эти фундаментальные экзистенциальные концепты свойственны именно взрослости. Без иронии (улыбки) не представим настоящий взрослый. Ведь серьезность и мрачность суть то, что Александр Куприянович называет "позой мудрости". "Поза мудрости" – первый бесспорный признак глупости. Необходима не только ирония, которая есть "сознание в квадрате", но и способность прощать, потому что прощение – это свидетельство силы, свидетельство зрелости.
Это самые общие вводные слова о взрослости. Попытаемся перевести разговор в более конструктивный план. Если бы меня спросили, каким образом задается взрослость, каковы её механизмы, я прежде всего сказал бы о способности к иронии и о поступке прощения. Но это не всё. Если поставить вопрос о "конструкции взрослости", то я использовал бы термин Ивана Петровича Павлова – "динамический стереотип", термин ныне "немодный", но существенный. Дело в том, что И. П. Павлов имеет важное отношение к самой идее устройства нового модернизированного общества в России. Ведь проект нового общества (социалистического, социального в широком смысле слова) возможен именно потому, что люди способны к формированию динамических стереотипов. Динамический стереотип – это несколько "саентизированная", наукообразная формула. Можно использовать термин попроще, из обыденного лексикона – привычка.
Что есть взрослость? Это сложившаяся и устоявшаяся система привычек или динамических стереотипов. На социокультурном уровне эти системы привычек переходят в ритуалы, традиции, они создают некий социокультурный фон общества.
А. С.: На мой взгляд, взрослость может быть тематизирована как минимизация привкуса возраста вообще. Понятно, что возрастные особенности на этом участке наименее специфичны, и именно поэтому все ипостаси субъекта, все частично изымаемые ипостаси – начиная от трансцендентального субъекта и кончая древнегреческим понятием "смертного" – расположены здесь. Возраст Иисуса также символизирует эту срединную ситуацию. Данный участок может быть изображён как прерывистые линии, пересекающиеся друг с другом, и в точках пересечения можно ставить крестик – подобно могильному кресту, – это одновременно и слалом, и кладбище существ. Мы уже говорили о том, что не все умирают, не все стадии метемпсихоза проходят бесследно, но некоторые не до конца нами изжитые существа остаются, доживают себя через сновидения, как полагал 3. Фрейд. Наш детский или какой-нибудь любой травматический опыт, который является в сновидениях, в особенности, в навязчивых, означает, что "беспокойник" не стал покойником и, соответственно, то или иное существо всё ещё предъявляет свои претензии на проживание. Хотя в полноте реальности эти претензии оказываются неосуществимыми, но через сновидения, и особенно через упорядоченное воображение, через каналы искусства мы способны обращаться к этим внутренним собеседникам, к нашим "слепым ласточкам", выражаясь словами О. Э. Мандельштама ("Слепая ласточка в чертог теней вернётся/ На крыльях срезанных, с прозрачными играть"), хотя некогда эти ласточки были зрячими, и мы видели мир их глазами. А теперь, хотя и слепые, они всё равно могут быть собеседниками. Иногда они перехватывают управление и даже в ситуации взрослости, зрелости развития (акме), обогащают ту возрастную динамику различным образом – чаще всего, ностальгическим, иногда через ощущения ужаса и некоторого внутреннего неверия: неужели это был я? Неужели после этого можно было выжить?
Тем не менее жизнь, когда удалось отфильтровать все возрастное и найти некую герметичную капсулу "я", где отфильтрованы различные возрастные особенности, – это и есть наша единица хранения. В этом смысле взрослость действительно есть момент хранения. То есть если обратиться к логике трех богов индуистского пантеона (создатель Брахма, хранитель Вишну и истребитель Шива), то акме – это время Вишну, который странным образом хранит нашу биографическую длительность, это есть маленькое чудо самодисциплины, удержание себя в герметичной капсуле. Но сама эта длительность есть, с одной стороны, прекращение рождений и прекращение страданий (они синонимичны в индуистском мировоззрении). С другой стороны, прекращение рождений означает, что новые существа не "проклёвываются" больше из задраенной герметичной оболочки, и это постепенно приводит к упомянутому "динамическому стереотипу" (помимо И.П. Павлова, эту идею разрабатывал Н.А. Бернштейн в рамках теории о "потребном будущем").
Итак, взрослые – это хорошо "упакованные" души, у которых аффекты отчасти гармонизированы и не вредят телу при условии, что какое-нибудь автотравматическое стремление не становится превалирующим. Многочисленные изменённые состояния сознания проникают и в эту герметичную капсулу, но в таком случае действует напоминание: веди себя как взрослый! Ты же взрослый человек! Таким образом, взрослость знаменует собой чудо длительности, но одновременно это наши динамические стереотипы, или привычки, наша монограмма, которую мы хотим запечатлеть во всяком встречном сущем. Здесь ситуация экспансии "я" оказывается максимально значимой, так как есть что запечатлевать. Ведь привычки и обыкновения, собственно говоря, и образуют уникальную конфигурацию бессмертия. Это внутреннее бессмертие по принципу: "я бессмертен, пока я не умер" (как говорил Арсений Тарковский), и только в этой ситуации по-настоящему ощущается акме. Это ситуативное бессмертие, как в известных вопросе и ответе двух влюбленных: – На какое время ты меня полюбил? – Пока навсегда. Пока внутреннее бессмертие осуществляется, всё, что примыкает к бытию индивида, преобразуется в соответствии с его монограммой. Компания, конфигурации общения, тексты, которые создаются в это время, вообще встречные "другие", и коллективный "другой" суть то, что сохранилось, и сохранилось надолго, но сам объем внутреннего мира определяется величиной отброшенного, объемом вытесненной жидкости.